— Не смей рассказывать правду — сказал отец, и голос его был не криком, а тем тихим стальным скрежетом, который Маша помнила с детства. Тихий и страшный.
Она стояла посреди кухни, где пахло вчерашним борщом и свежим кофе, и не могла сдвинуться. Руки дрожали так, что чашка с остывшим чаем казалась неподъемной. Все тело сразу же стало ватным, чужим.
— Пап, это... — начала она, но он ее оборвал.
— Это ради семьи. И точка.
Он сидел за столом, директор крупной строительной компании, человек-гора, которого она всегда боялась и которым гордилась. А теперь этот человек только что, пять минут назад, спокойно, между глотками чая, уничтожил будущее ее мужа.
— Ты же понимаешь, Игорь пролетел. Из-за этого тендера. Он сидит в соседней комнате, его трясет, — Маша чувствовала, как слезы подступают к горлу, но давила их, чтобы не показаться слабой.
— Пролетел, потому что слаб, — отрезал отец. — Это рынок, Машенька. Он не должен был соваться туда, где уже сидит отец. Мы просто… подправили пару бумажек. Немного ускорились.
— Сфальсифицировали — поправила она. Внутренний голос был громче, чем ее тихий шепот.
— Банальности, — он махнул рукой, как от назойливой мухи. — Ты же не развалишься. Твой муж найдет другую работу. А этот контракт — это стабильность всей нашей фирмы, всех сотрудников. Твоего брата, кстати, тоже. Кто будет содержать его семью, если я прогорю?
Вот он, удар. Брат-паразит, который сидел в фирме отца на теплом месте и не умел ничего, кроме как тратить деньги. И ради него, ради его лени, должен страдать Игорь?
— Это не честно! — в этот раз вырвалось громко.
Отец спокойно поставил чашку, и этот звук — звон фарфора — был громче, чем ее крик.
— А честно, это когда твой муж открывает фирму, конкурирует со мной, и мы потом грыземся? Все так живут. Тебе ли не знать. И, главное. Игорь не должен знать, что я приложил к этому руку. Это останется между нами, дочка. Иначе... — он не закончил, но Маша поняла. Иначе он от нее отвернется. Отвернется от внуков. Разорвет семью.
Она вышла из кухни, ноги подкашивались. Зашла в спальню. Игорь сидел на краю кровати, спина согнута, голову держит руками.
— Два года работы, Маш. Два года. Я был уверен, что мы победим. У нас лучшее предложение было! Они взяли то, что дороже, хуже... — он ударил кулаком по матрасу. — Меня кинули. Кинули. Кто?
Мария подошла, положила руку ему на плечо. Ее не боль — пустота. Вот оно, ощущение смерти внутри. Она знала, кто. Она должна была сказать правду. Защитить его. Поддержать. Но она сглотнула. Ее отец...
— Ты сама все усложняешь, — вдруг вспомнилась фраза отца. И она сама почувствовала, как эта фраза душит ее.
— Мы что-нибудь придумаем, Игорь, — сказала она тихо, чувствуя себя самой омерзительной лгуньей на свете.
Она смотрела на мужа, а видела отца. Два года назад Игорь оставил перспективную работу в Москве, чтобы вернуться в их провинциальный город, потому что ее отец заболел и просил «помочь по семейному». Игорь помогал, как мог. А теперь его вот так, спокойно, без ударов, просто уничтожили.
— Ладно, — сказал Игорь, тяжело вздохнув. Он поднял глаза. — Пойду, выпью коньяка. Может, голова прояснится.
Маша кивнула.
— И ты иди. Отдохни. — Он даже не заметил ее странного молчания.
Она кивнула. Сбежала из комнаты. В коридоре, где висело зеркало, она увидела свое отражение: бледная женщина с глазами, полными невысказанного крика. И в этот момент она вдруг поняла: она не боится отца. Она боится стать такой, как он. Лживой, циничной, холодной.
***
Игорь провел полдня, уткнувшись в ноутбук. Он не искал новую работу. Он искал, кто его подставил. Ходил по квартире, как тень, и это было хуже, чем если бы он кричал.
Маша мыла посуду. Мыла и думала: он же умный, он докопается. И тогда ей придется выбирать: или ложь, или муж. А она уже выбрала — молчание. Стыдно было так, что хотелось просто исчезнуть. Она чувствовала тяжесть в животе, будто там камень.
— Мам? — Сын, восьмилетний Миша, стоял в дверях кухни, прижимая к себе старого плюшевого медведя. В глазах тревога, которую она немедленно узнала — ее собственная, из детства.
— Что, родной?
— Папа… он сказал дяде Славе, что его предали. Очень влиятельный человек.
Миша подошел ближе, его голос был тихим, почти шепотом. Он ведь всегда считал отца самым влиятельным человеком на свете. А на втором месте — деда.
— Мишенька, папа просто расстроен. На работе так бывает.
— А дедушка… он хороший? Он ведь не может быть плохим?
И вот он, удар, в самое сердце. Голова Маши гудела. Она должна была сказать: «Да, дедушка хороший». На автомате. На рефлексе, который вбивали годами.
Но она вспомнила стальной скрежет голоса отца, его фразу «Пролетел, потому что слаб». А потом увидела заплаканные глаза Игоря. И Миша, ее Миша, смотрел на нее, ждал ответа.
— Он… — Маша не могла произнести слова. Ком в горле стоял, не давая дышать.
— Мам, ну скажи! — Миша настаивал, и это было страшнее, чем требование отца. Ребенок не должен был сомневаться в своем мире.
— Твой дедушка — очень сильный человек, — сказала Маша. И это было почти правдой. Сильный и циничный. — Но иногда сильные люди... они делают ошибки. Ради того, что считают правильным.
Миша отошел, не услышав прямого ответа. Он стоял, смотрел на стену, и вдруг спросил, тихо-тихо:
— А если он сделает ошибку, которая навредит папе? Он ведь не исправит?
Этот вопрос — как нож под ребра. Миша, сам того не зная, попал в самую точку. Маша подошла к сыну, обняла его.
— Нет, Миша. Он не исправит, — прошептала она в его макушку. И это было признание, которое относилось не к сыну, а к ней самой. Она поняла, что дальше — нельзя.
Через пару часов ей позвонил отец. Голос спокойный, будничный.
— Завтра суббота. Я пришлю водителя, чтобы забрал тебя и детей в наш загородный дом. Отдохнете. Игорь пусть посидит, остынет.
— Не надо. Мы никуда не поедем.
— Ты с ума сошла? — в голосе проявилось раздражение. — Я же не бью, я предлагаю отдых! Все так живут. Тебе нужен покой.
— Мне нужна не ложь, папа.
— Ты несешь бред. Подумай о детях. Им нужен дед. Им нужен мой ресурс. Не усложняй.
Маша повесила трубку. Руки уже не дрожали. Они были холодными, как лед. А в голове внезапно прояснилось. Отец купил ее молчание. И теперь он пытался купить ее спокойствие, ее комфорт, ее сына. Но она больше не продается.
Она пошла в кабинет, где Игорь разбирал какие-то бумаги.
— Иди ко мне, — сказала она.
Игорь поднял голову, измученный.
— Что?
— Мне нужно тебе кое-что рассказать. Про тендер. Про... моего отца. — Дышать стало легче, хотя ватные ноги чуть не подвели ее.
Игорь, не отрываясь от бумаг, пробормотал:
— Я знаю, Маш.
Она замерла. Пустота внутри вернулась.
— Что ты знаешь?
— Я знаю, кто выиграл. Знаю, что это за фирма. Но не понимаю, почему… — он вдруг резко поднял голову и посмотрел на нее, уже внимательно.
— Я знаю, почему — сказала Маша. — Твой конкурент... это его фирма.
***
Игорь сидел на диване, как будто его ударило током, но звук отключили. Он смотрел на Марию, и в его взгляде была не злость, а какая-то нечеловеческая усталость.
— Ты знала... и молчала — Это была не претензия. Просто констатация факта.
— Да. Я боялась. Это мой отец. Он сказал, что это ради «стабильности» и «семьи» — она сглотнула, чувствуя, как стыд обжигает ей горло.
Он поднялся, подошел к окну. Молчание было хуже любого крика. Ватные ноги Марии наконец ее подвели. Она села на пол.
— А я думал, что сам виноват. Думал, я — слабак — сказал Игорь, глядя на улицу. — Твой отец. Мой тесть. Он меня... он нас...
— Я знаю — прошептала Маша.
— И что теперь? — он повернулся. — Ты хочешь, чтобы я пошел к нему? Поскандалил? И он нас выкинул на улицу? Потому что он это сделает.
Она покачала головой.
— Он уже нас выкинул, Игорь. Он разрушил тебя. А я разрушила себя, когда молчала. Нам не нужна его грязь.
Маша поднялась. Руки, которые еще утром дрожали от страха, теперь были твердыми.
— Папа всегда говорил, что я ничего не решаю. Что я хорошая, но глупая. Что я просто декорация.
Она подошла к старому шкафу, достала конверт. В нем лежали те самые «подправленные бумажки», которые она в последний момент украла с отцовского стола, когда он отвлекся на звонок.
— Я не буду с ним скандалить. Это бесполезно. С такими людьми не спорят, с ними... действуют.
— Что это? — спросил Игорь, подходя ближе.
— Это не весь тендер. Это только та часть, где он просил знакомого журналиста «убрать шум» — Маша улыбнулась, и эта улыбка была холодной и новой. — У журналиста есть совесть. И своя игра. А у меня есть его прямой номер.
Игорь смотрел на нее, как на впервые увиденную женщину. Ту, которая молчит, когда надо кричать, но потом действует, когда это кажется невозможным.
— Ты... хочешь слить отца?
— Я хочу, чтобы он ответил. Не из-за денег. Из-за Миши. Чтобы мой сын больше не сомневался, что правда не бывает ошибкой.
Через три часа она сидела в кафе, напротив журналиста. Диалогов было мало, только факты. Папки, цифры, подписи. Она говорила спокойно, без эмоций, без морали.
— Я не прошу его уничтожать. Я прошу, чтобы его "успех" стал... будничным. Чтобы все знали, какой ценой.
Журналист кивнул. Когда она вышла, ей позвонил отец. Голос уже не был стальным. Он был дрожащим.
— Что ты сделала? Я только что слышал... это бред! Ты разрушаешь семью! Я тебе все дал!
— Ты дал мне урок, пап — ответила Маша, и в первый раз за тридцать лет ее голос не сорвался. — А я научилась его не повторять.
Она нажала отбой. Выбросила сим-карту в урну. Зашла домой. Игорь ждал ее.
— Готово?
— Готово.
Он не спрашивал подробностей. Он обнял ее крепко, и это было лучше любых слов.
Она закрыла за собой дверь. И впервые не оглянулась. Дальше — нельзя.
