Между ними было столько всего первые годы любви, рождение Алисы, бессонные ночи, редкие счастливые моменты. Но все это давно покрылось пылью обид и боли.
— Я не дам тебе развод, медленно произнес Игорь. Если ты об этом мечтаешь.
— Я пока не говорила о разводе. Я говорила о «месяце». Мне нужен месяц, чтобы понять, чего я хочу.
— А чего хочу я тебя не волнует.
Вера посмотрела ему в глаза впервые за много лет, прямо, не отводя взгляда.
— Тебя никогда не волновало, чего хочу я. Почему я должна думать о твоих желаниях?
Игорь открыл рот, чтобы ответить, но тут из-за двери показалась Алиса.
Девочка спустилась, несмотря на просьбу матери, и теперь стояла на лестнице, бледная и решительная.
— Пап, — сказала она тихо, — я не поеду с тобой.
— Алиса, это не обсуждается. Ты несовершеннолетняя.
— Мне 16. Через два года я буду взрослой. И тогда я уйду навсегда. Но если ты заставишь меня вернуться сейчас, я уйду раньше. Сбегу. Ты не сможешь держать меня в запертии вечно. В голосе девочки звучала такая твердость, что даже Игорь опешил.
Он смотрел на дочь так, словно видел ее впервые.
— Что она с тобой сделала?
Он повернулся к Вере.
— Чем ты ее накормила? Месяц назад Алиса была нормальным ребенком.
— Месяц назад Алиса боялась, перебила Вера. Боялась тебя, как и я. Теперь она видит, что бояться необязательно. Что можно жить по-другому.
— По-другому?
Игорь обвёл взглядом зал ресторана.
— Вот это по-другому. Дыра в провинции, старый рояль, какие-то чужие люди. Это ты называешь жизнью?
— Да, — просто ответила Вера. Именно это.
Повисла тишина.
Лев Аркадьевич вышел из своего кабинета и встал рядом с Верой молча. Но его присутствие говорило само за себя.
Нина Петровна сложила руки на груди.
Даже повар Василий показался в дверях кухни.
Игорь понял, что проиграл. Но юридически у него все еще были права на дочь. Но морально, эмоционально он остался один против всех.
И против новой Веры, которую не знал и не понимал.
— Хорошо, произнес он наконец. Голос был глухим, незнакомым. Месяц. Но только месяц. Потом мы поговорим. По-настоящему.
Он развернулся и вышел, не попрощавшись.
Дверь хлопнула за ним, и в зале стало очень тихо.
Алиса бросилась к матери, обняла.
— Мам, ты была такая. Такая сильная. Я никогда не видела тебя такой.
— Я сама себя такой не видела, Вера улыбнулась сквозь слезы. Но, кажется, начинаю привыкать.
Лев Аркадьевич подошел, положил руку ей на плечо.
— Ты молодец.
— Но это еще не конец. Он вернется. Но сейчас. Сейчас мне нужно играть. Концерт через восемь дней.
Эту ночь Вера провела за роялем. Играла до рассвета не упражнения, не программу концерта, а всё подряд. Шопена, Листа, Бетховена, Чайковского. Музыка лилась из неё рекой, смывая страх, боль, сомнения.
Под утро, когда первые лучи солнца окрасили снег за окном в розовый цвет, она сыграла Рахманинова.
Прелюдию и элегию свою концертную программу. И впервые почувствовала то, о чём говорила Галина Сергеевна. Свободу. Она играла не ноты, она играла себя. Свою историю, свою боль, свое возрождение. Когда последний звук растаял в воздухе, Вера услышала аплодисменты.
Обернулась в дверях, стояли Алиса, Лев Аркадьевич, Нина Петровна. Они слушали. Всю ночь.
— Теперь ты готова, — сказал Лев Аркадьевич.
Следующие дни прошли в подготовке. Ада прислала платье для выступление «Строгое черное» с серебряной вышивкой.
Галина Сергеевна провела последние репетиции и впервые сказала отлично.
Алиса помогала матери с прической и макияжем, гордая и счастливая. Накануне концерта Вера написала письмо.
Длинное, честное письмо Игорю обо всем, что накопилось за 17 лет. О любви, которая была вначале. О боли, которая пришла потом. О надежде, которая теплилась, и о дне, когда она умерла окончательно.
— Я не ненавижу тебя, писала она.
— Ненависть требует слишком много сил. Но я больше не люблю тебя. И не боюсь. Впервые за долгие годы я свободна, и эта свобода дороже всего, что ты мог мне дать или забрать. Я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, одно назад дороги нет. Та Вера, которую ты знал, умерла. Родилась другая. И эта другая хочет жить.
Она запечатала письмо и отдала Нине Петровне.
Если он приедет снова, отдайте ему. Хорошо, деточка, кивнула женщина. Все сделаю.
Вера не знала, что Игорь действительно приедет. Что он появится в ресторане в день концерта, требуя встречи с женой.
Что Нина Петровна издевательски скажет ему они улетели на Бали, а это вам, и протянет конверт с письмом.
Что, открыв его, и прочитав первые строки, он посидеет. Но все это случится завтра.
А сегодня Вера сидела за роялем и играла для себя, для дочери, для новой жизни, которая ждала впереди.
Утро концерта выдалось морозным и солнечным. Вера проснулась рано, еще до рассвета, и долго лежала в темноте, прислушиваясь к своему сердцу. Страха не было только странное, почти торжественное спокойствие.
Сегодня решится все. Сегодня она либо вернется к музыке, либо поймет, что это была лишь красивая мечта.
Алиса спала в соседней комнате. Вера тихонько встала, накинула халат и спустилась в зал. Рояль ждал ее верный друг, вернувший ей саму себя. Она села, подняла крышку, но не стала играть. Просто сидела, положив руки на клавиши, чувствуя их прохладную гладкость под пальцами.
Вспоминала.
Первый урок музыки ей было шесть лет. Мама, работавшая уборщицей в музыкальной школе, договорилась о бесплатных занятиях для дочери.
Старенькое пианино в подвальном классе, строгая учительница, с седым пучком, бесконечные гаммы. И момент, когда что-то щелкнуло внутри, и Вера поняла, вот оно. Вот то, ради чего стоит жить.
Потом консерватория. Георгий Натанович Ривкин, ее профессор. Отец Зои.
Теперь Вера понимала, почему он был таким требовательным, почти жестоким. Он видел талант и боялся, что его расстратят в пустую. Как в итоге и случилось.
Или нет? Может быть, эти семнадцать лет молчания были не потерей, а накоплением. Все, что она пережила — боль, унижение, страх, одиночество — все это теперь было внутри нее, готовое вылиться музыкой.
Рахманинов написал свою элегию в двадцать лет, еще не зная настоящей трагедии. Она сыграет ее в 42, зная слишком много.
— Мам?
Алиса стояла на лестнице, закутанная в одеяло.
— Ты чего не спишь?
Вера улыбнулась.
Волнуюсь за тебя.
— Ты как?
Странно. Совсем не боюсь. Наверное, должна бояться, но…
Она пожала плечами.
— Кажется, я уже пережила самое страшное. Концерт это просто концерт.
Алиса спустилась, села рядом на банкетку.
— Мам, я хочу тебе кое-что сказать. На случай, если потом не будет времени.
— Что такое?
— Спасибо. За то, что ты сделала. Не только за себя, за меня тоже. Я всю жизнь смотрела на вас с папой и думала, что так и должно быть.
— Что женщина должна терпеть, молчать, подчиняться. Что любовь это когда тебе больно, но ты остаешься.
Голос девочки дрогнул.
— Ты показала мне, что это не правда. Что можно по-другому. Что можно выбрать себя.
Вера обняла дочь, прижала к себе крепко-крепко.
— Я должна была сделать это раньше. Намного раньше. Прости меня.
— Не за что прощать. Ты сделала это сейчас. Это главное.
Они сидели так, обнявшись, пока за окном не поднялось солнце.
День прошел в сборах.
Ада прислала машину, Вера должна была приехать за два часа до начала, чтобы освоиться на сцене, попробовать рояль.
Алиса поехала вместе с ней, нарядная и торжественная в новом платье, которое купила Нина Петровна.
Концертный зал был огромным больше, чем Вера представляла. Ряды бархатных кресел, хрустальные люстры, сцена, залитая мягким светом. И рояль великолепный черный стайнвей, о таком она могла только мечтать.
— Попробуй, Ада стояла в проходе, наблюдая. У тебя 20 минут.
Вера села за инструмент. Первые ноты наполнили зал, и она поняла, все будет хорошо. Рояль под ее пальцами, отзываясь на каждое прикосновение.
Это было как разговор со старым другом, легкий, доверительный, полный понимания.
— Достаточно, голос Ады прервал ее. Сохрани для выступления. Идем, познакомлю тебя с остальными. В артистической было многолюдно.
Музыканты готовились, кто-то разыгрывался, кто-то медитировал, кто-то нервно ходил из угла в угол.
Михаил Воронцов, тот самый, после которого Вере предстояло выступать, сидел в углу, погруженный в ноты.
Он поднял голову, когда Ада подвела Веру.
— Михаил, познакомься.
— Вера.
Ада запнулась, поняв, что не знает ее фамилии.
— Просто Вера, — сказала она, протягивая руку.
Воронцов пожал ее ладонь крепко, но без интереса.
— Вы выступаете после меня?
— Удачи.
Публика сегодня требовательная, много меценатов.
— Спасибо.
Он вернулся к нотам, и Вера поняла, что для него она никто. Случайная участница благотворительного вечера, дилетантка, заполняющая программу.
Что же, тем интереснее будет доказать обратное.
В это же время, за четыре часа езды отсюда, Игорь входил в старый причал. Он ехал всю ночь сначала поездом, потом на такси. Не спал, не ел, только думал.
Мысли были путанными, злыми.
— Как она посмела? Его жена, которая всю жизнь была тише воды ниже травы, вдруг взбунтовалась. Ушла. Забрала дочь. Это было немыслимо, невозможно, неправильно.
Он вошел в ресторан, готовый к бою. Но за стойкой стояла только Нина Петровна с непроницаемым лицом.
— Где моя жена? — потребовал Игорь.
— Вера? — женщина подняла бровь.
— Ее здесь нет.
— Не врите мне. Я знаю, что она живет здесь. И дочь моя тоже.
— Они улетели.
— Что? Куда улетели?
Нина Петровна выдержала паузу, наслаждаясь моментом.
— На Бали. Сегодня утром. Лев Аркадьевич оплатил им путевку. Сказал, нужен отдых после всего пережитого.
Игорь стоял, не в силах поверить услышанному.
— Бали?
Его жена-посудомойка, учительница за копейки, улетела на Бали.
— Это невозможно, пробормотал он. У нее нет денег на такое.
— Теперь есть, Нина Петровна достала из-под стойки конверт.
— Они просили передать вам это. Когда приедете?
Игорь выхватил конверт, разорвал. Внутри несколько листов, исписанных знакомым почерком Веры.
Он начал читать.
— Игорь, когда ты будешь читать это письмо, я буду далеко. Не географически, хотя и это тоже, а от тебя. От той жизни, которую мы вместе построили. От боли, которую ты мне причинял семнадцать лет.
Первые строки ударили его как пощечина.
Он читал дальше, и с каждым абзацем лицо его менялось. Краска отливала от щёк, руки начинали дрожать.
Ты называл меня никчёмной, я поверила. Ты говорил, что моя музыка ерунда, я замолчала. Ты решал, как мне жить, что делать, о чём думать, и я позволяла. Но больше не позволю. Та Вера умерла. Родилась другая, и эта другая тебя не боится.
Игорь дочитал до конца.
Последние слова жгли глаза, я подаю на развод. Алиса остается со мной.