Не пытайся нас искать, мы найдемся сами, когда будем готовы. Прощай!
Он поднял голову.
Нина Петровна смотрела на него спокойно, почти с жалостью.
В концертном зале гасли люстры.
Публика рассаживалась по местам дамы в вечерних платьях, мужчины в смокингах. Благотворительный вечер собрал сливки общества, бизнесмены, политики, деятели культуры. Деньги, собранные сегодня, пойдут на музыкальные школы для детей из бедных семей.
Вера стояла за кулисами, слушая, как играет Воронцов.
Он действительно был великолепен, технически безупречен, точен, виртуозен.
Но Ада оказалась права в его игре не было сердца. Красивый механизм не более. Последний аккорд. Аплодисменты. Воронцов раскланялся и ушел со сцены, мимоходом кивнув Вере.
— Твоя очередь, — сказала Ада, — покажи им.
Вера вышла на сцену. Свет ударил в глаза, и на секунду она ослепла.
Где-то в зале сидела Алиса, она знала это, чувствовала. Ее девочка верила в нее. Лев Аркадьевич верил. Зоя, которую она никогда не встречала, верила. Георгий Натанович Ривкин, ее профессор, когда-то верил.
Пора поверить самой.
Она села за рояль. Закрыла глаза. И заиграла. Первые ноты прелюдии «Соль минор» наполнили зал.
Вера не видела публику, только чувствовала ее присутствие сотни людей, затаивших дыхание.
Но сейчас это не имело значения. Сейчас существовали только она и музыка. Рахманинов писал эту прелюдию, будучи совсем молодым, но уже знающим вкус отчаяния.
Вера играла ее, вкладывая свои 42 года, каждое разочарование, каждую несбывшуюся мечту, каждую слезу, пролитую в подушку, когда никто не видел.
Ее пальцы летали по клавишам и зал замер. Это была не просто музыка. Это была исповедь.
Где-то в середине портера Алиса сжимала руки так крепко, что побелели костяшки. Она смотрела на мать и не узнавала ее. Эта женщина на сцене, с прямой спиной и закрытыми глазами, излучала силу, которую Алиса никогда в ней не видела.
Это была не мама, которая готовила завтраки и боялась папиного недовольства. Это была артистка. Настоящая.
Прелюдия закончилась и на секунду повисла тишина. Потом аплодисменты, но Вера жестом попросила подождать. Впереди была элегия. Она сделала глубокий вдох. Элегия требовала другого не силы, а уязвимости.
Не боли, а принятия. Это была музыка прощания, но не горького, а светлого. Прощание с тем, что было, ради того, что будет.
Первые аккорды зазвучали мягко, почти нежно. Вера думала о Зое женщине, которую никогда не встречала, но которая изменила ее жизнь. О Льве Аркадьевича, потерявшем любовь всей жизни и нашедшем силы жить дальше.
О Георгии Натановиче Ривкине, так и не простившем дочь, умершем в одиночестве. О себе той Вере, которая существовала 17 лет и которая теперь уходила навсегда.
Мелодия набирала силу, поднималась волной, достигала кульминации и опадала, как море после шторма. В этой музыке была все любовь и потеря, надежда и отчаяние, смерть и возрождение.
Последний аккорд растаял в воздухе.
Тишина.
А потом зал взорвался. Люди вставали с мест, аплодировали, кто-то кричал «Браво!».
Вера открыла глаза и увидела море лиц незнакомых, но почему-то близких. Они слышали ее. Они поняли.
Она встала и поклонилась. Слезы текли по щекам, но она не стыдилась их. Это были слезы освобождения.
В первом ряду поднялась Ада Константиновна и захлопала.
Ее примеру последовали остальные критики, музыканты, меценаты. Даже Воронцов, стоявший за кулисами, медленно хлопал в ладоши, глядя на Веру, с новым выражением в глазах не снисхождения, а уважения.
После концерта к ней подходили люди. Жали руку, благодарили, оставляли визитки. Директор филармонии предложил сольный концерт весной.
Владелец музыкального издательства заинтересовался ее историей.
Журналистка из культурного журнала попросила об интервью. Вера отвечала машинально, улыбалась, кивала.
Всё это казалось нереальным сном, от которого она вот-вот проснётся в своей маленькой комнате над рестораном. Или хуже в спальне рядом с Игорем, где всё по-прежнему. И этого месяца никогда не было.
— Мам!
Алиса пробилась сквозь толпу и бросилась к ней.
Вера обняла дочь, прижала к себе и реальность вернулась. Это не сон. Это ее новая жизнь.
— Ты была невероятная, шептала Алиса. Просто невероятная. Все вокруг плакали, представляешь? Взрослые серьезные люди и плакали. Я сама плакала, Вера рассмеялась сквозь слезы.
— Я так горжусь тобой, мам! Так горжусь!
Ада подошла к ним, и ее обычно строгое лицо было непривычным мягким.
— Неплохо, сказала она. Весьма неплохо.
От нее это было высшей похвалой.
— Спасибо, Вера посмотрела ей в глаза. За все. За шанс. За Веру.
— Не благодари меня. Благодари себя.
— Ты сама это сделала. Я только открыла дверь, вошла ты.
Позже, когда зал опустел и техники начали гасить свет, Вера позвонила Леву Аркадьевичу.
Старик ждал звонка, не ложился спать, хотя было далеко за полночь.
— Как прошло? спросил он вместо приветствия.
— Хорошо. Кажется, хорошо. Меня пригласили выступить в филармонии.
На том конце провода послышался вздох глубокий, облегченный.
— Зоя была бы счастлива. Она всегда говорила, что настоящий талант найдет дорогу, как бы не пытались его похоронить.
— Лев Аркадьевич.
Вера помолчала.
— Игорь приезжал?
— Да, Нина дала ему письмо. И сказала, что вы улетели на Бали.
Вера невольно улыбнулась. Нина Петровна и ее особый юмор.
— Как он?
— Не знаю. Ушел молча. Выглядел. Постаревшим. Кажется, до него начало доходить.
— Мне его не жаль, сказала Вера и удивилась тому, как легко произнесла эти слова.
— Думала, будет жаль. Но нет. И не должно быть. Ты достаточно его жалела. Семнадцать лет жалела и терпела.
— Теперь твоя очередь жить.
Вера и Алиса остались в городе еще на несколько дней.
Интервью. Встреча, обсуждение будущего концерта.
Ада взяла над Верой негласное шефство, помогала ориентироваться в мире, который та покинула почти два десятилетия назад.
— Тебе нужен менеджер, — говорила критик, — и хороший инструмент, и репертуар.
Рахманинов прекрасно, но одной программой карьеру не построишь.
Я не уверена насчет карьеры, — честно призналась Вера. Мне сорок два. Это поздно для сцены.
— Чушь. Это поздно для конкурсов и юношеской славы. Но для настоящей музыки самое время. Ты наконец имеешь, что сказать. Это дорогого стоит.
На третий день позвонил Игорь.
Вера долго смотрела на экран, не решаясь ответить.
Потом все-таки нажала кнопку.
— Вера, его голос звучал глухо, незнакомо. Нам нужно поговорить.
— Я слушаю.
— Не по телефону. Лично. Я. Он запнулся. Я прочитал письмо. Несколько раз прочитал. И я.
— Мне нужно сказать тебе кое-что.
— Говори.
Долгая пауза.
Вера слышала его дыхание тяжелое, прерывистое.
— Я не знал, наконец произнес он. Не понимал, что делаю. Мне казалось. Казалось, что так правильно. Что мужчина должен быть главным. Что жена должна слушаться. Меня так воспитали. Отец так обращался с матерью. Я думал. Голос его сорвался. Я думал, это нормально.
Вера молчала. Не потому что не знала, что ответить просто ждала.
— Я прочитал твое письмо и понял, что ты права. Что я превратил нашу жизнь в ад. Для тебя, для Алисы. Для себя тоже, наверное. Я хотел контролировать все и потерял все.
— Игорь, подожди.
— Дай договорить. Я не прошу тебя вернуться.
Я понимаю, что это невозможно. Слишком много было. Слишком много. Но я прошу прощения. За все эти годы. За боль. За то, что забрал у тебя музыку. Его голос дрогнул.
— Ты вчера играла, да? Концерт? Нина сказала, что вы улетели на Бали. Но я не поверил. Полез в интернет, нашел афишу. Там есть запись.
— Я слушал.
— И как?
Долгое молчание.
Я не знал, что ты так умеешь, еле слышно произнес он.
— 17 лет рядом и не знал. Не хотел знать.
— Это. Это моя вина. Только моя.
Вера почувствовала, как что-то внутри сдвинулось. Нет прощение для этого было слишком рано. Но что-то похожее на закрытие. На точку в конце предложения.
— Спасибо, Я знаю.
— Прости, что так долго.
— Развод, Вера сделала глубокий вдох. Я не передумала. Мы должны разойтись официально.
— Да. Я понимаю. Я не буду препятствовать. И с Алисой. Пусть сама решает. Если захочет меня видеть, буду рад. Если нет, приму.
Они поговорили еще немного спокойно, почти по деловому.
Обсудили детали развода, раздел имущества, вопросы с Алисой.
Впервые за много лет это был разговор двух взрослых людей, а не хозяина с прислугой.
Когда Вера положила трубку, Алиса смотрела на нее с вопросом в глазах.
— Он извинился, сказала Вера. По-настоящему.
— И что ты чувствуешь?
Вера задумалась.
— Ничего. И это странно. Я думала, что буду злиться, или плакать, или радоваться.
— Но внутри пусто. Не плохая пустота, а… освобождающая. Как будто он, наконец, отпустил меня.
— И я отпустила его.
Через неделю они вернулись в старый причал.
Лев Аркадьевич встретил их на пороге постаревший, но счастливый. Нина Петровна накрыла праздничный ужин. Повар Василий испек торт кривоватый, но от души. Официантка Катя украсила зал шариками.
— С возвращением домой, сказал Лев Аркадьевич, обнимая Веру.
И она поняла, что это правда. Впервые за долгие годы она была дома. Вечером, когда гости разошлись и ресторан опустел, Вера села за рояль.
Алиса устроилась рядом, на банкетке, положив голову маме на плечо.
— Что будем играть? — спросила девочка.
— Не знаю.
— Что-нибудь новое. Что-нибудь для нас. Пальцы легли на клавиши, и полилась музыка легкая, светлая, полная надежды. Не Рахманинов, не Шопен что-то свое, рождающееся прямо сейчас, из этого момента, из этой новой жизни.
За окном падал снег. Впереди была весна, концерт в филармонии, новые ученики, новые песни. Впереди была целая жизнь та, которую Вера выбрала сама.
И она играла для себя, для дочери, для всех, кто когда-нибудь терял надежду и находил ее снова.
Финал не был громким и торжественным. Последние ноты затихли мягко, как засыпающий ребенок. Но в этой тишине было все и боль прошлого, и счастье настоящего, и обещание будущего.
— Мам прошептала Алиса, ты плачешь?
— Да, Вера улыбнулась сквозь слезы. Но это хорошие слезы.
Они сидели так, обнявшись, пока за окнами не начало светать. Новая жизнь началась.
Новые истории ждет вашего прочтения: