— Ничего, милая, ничего. Поплачь. Иногда нужно.
Позже, когда Вера немного успокоилась, Лев Аркадьевич пригласил ее в свой кабинет.
Маленькая комната была заставлена книгами и нотами. На стене висела старая фотография молодой мужчина и женщины за роялем.
— Моя жена, — пояснил он, проследив за взглядом Веры, тоже пианистка. Мы познакомились в филармонии сорок лет назад. Она. Ушла три года назад. Рак.
— Мне очень жаль. Этот ресторан — её мечта. Она всегда хотела место, где еда и музыка соединяются.
— Я открыл его в её память. Но после Зои. Я и сам играю редко. Тяжело.
Вера молчала, не зная, что сказать.
— Расскажите мне свою историю, — попросил Лев Аркадьевич. Если хотите, конечно.
— Как пианистка стала посудомойкой.
И Вера рассказала. Впервые за много лет все.
Про мужа, который сначала восхищался ее талантом, а потом начал его презирать. Про проданный рояль. Про работу учительницей, которую она любила, но которая не давала ей играть по-настоящему. Про дочь, которая видит ее слабость и боится повторить ее путь, про эту поездку, унизительную командировку, мыть посуду ради машины, которая нужна мужу.
Лев Аркадьевич слушал, не перебивая.
Когда она закончила, он долго молчал.
— Знаете, что сказала бы моя Зоя?Наконец произнес он.
— Она сказала бы, талант — это не подарок. Это ответственность. Хранить его преступление против самого себя.
— Легко говорить, горько усмехнулась Вера. Но я уже не молода. 42 года. Кому нужна 42-летняя пианистка, которая 17 лет не выступала?
— А кому нужен 65-летний ресторатор, который каждое утро играет для пустого зала.
Он улыбнулся.
— Музыка нужна не кому-то. Она нужна нам самим. Чтобы оставаться живыми.
В тот вечер Вера мыла посуду и думала о словах Льва Аркадьевича. О Зое, которая мечтала о месте, где еда и музыка едины. О себе 42-х летней, уставшей, потерявшей путь. И о том, что, может быть, еще не поздно.
Телефон в кармане завибрировал.
Сообщение от Алисы
— Мам, как ты? Скучаю.
— Папа ворчит, что я плохо готовлю. Но я терплю. Ты только возвращайся скорее.
Вера улыбнулась сквозь слезы. Ее девочка. Ее смелая, честная девочка.
— Скоро, доченька, — написала она в ответ. Скоро.
Но что-то внутри, уже знало скоро, может означать совсем не то, что раньше. Дни потекли иначе.
Вера по-прежнему мыла посуду, но теперь каждое утро, до открытия ресторана, она садилась за рояль.
Лев Аркадьевич приходил послушать, иногда играл сам, иногда они играли в четыре руки, как когда-то он играл с Зоей.
— У вас удивительный звук, говорил он. Глубокий, наполненный болью и надеждой одновременно. Такой звук нельзя подделать.
Он рождается только из настоящих переживаний.
Вера не знала, как реагировать на похвалу.
Игорь давно отучил ее принимать комплименты.
— Не задирай нос, говорил он, если кто-то хвалил ее игру или уроки. Подумаешь, детишек гамом учишь. Это любой может.
Но Лев Аркадьевич хвалил искренне, без подтекста, без желания тут же уколоть.
И постепенно Вера начала верить. На шестой день работы в ресторане появилась необычная посетительница. Высокая женщина с идеальной осанкой и дорогим пальто вошла в зал, когда Вера убирала со столов после завтрака. Женщина остановилась, увидев рояль.
— Лев, ты все еще хранишь этот инструмент, — произнесла она с легкой насмешкой.
Лев Аркадьевич вышел из кухни, вытирая руки полотенцем.
— Ада? Какими судьбами?
— Проездом. Решила навестить старого друга. Вижу, все по-прежнему кормишь провинцию и играешь для пустых стен.
В голосе женщины звучало снисхождение, от которого Вере стало неуютно. Она попыталась незаметно уйти на кухню, но Ада заметила ее движение.
— А это кто? Новая официантка.
— Это Вера, — спокойно ответил Лев Аркадьевич.
— Пианистка. — Помогает нам временно.
Ада подняла идеально отчерченную бровь.
— Пианистка? Серьезно?
Она окинула Веру оценивающим взглядом, задержавшись на ее красных от постоянного мытья руках.
— И где же вы играете? На корпоративах?
Вера почувствовала, как кровь прилила к щекам. Знакомое чувство унижения охватило ее то же самое она испытывала дома, когда Игорь при гостях называл ее работу бренчанием для детсадовцев.
— Вера-выпускница консерватории, голос Льва Аркадьевича стал прохладным. И играет она великолепно.
— Ада, мы знакомы тридцать лет, но иногда ты переходишь границы.
Женщина рассмеялась, но в смехе не было веселья.
— Ох, Лев, ты все такой же романтик. Подбираешь потерянных птичек, надеешься, что они запоют.
— Зоя тоже этим страдала. Помнишь ту скрипачку из деревни? Сколько вы в нее вложили? И где она теперь?
— Она концертмейстер филармонии, тихо сказал Лев Аркадьевич. И регулярно присылает билеты на свои концерты.
— Не все измеряется мгновенным успехом, Ада.
Вера стояла, не зная, уйти или остаться.
Разговор явно касался ее, но шел поверх ее головы, словно она была предметом обсуждения, а не живым человеком.
— Я, пожалуй, пойду, сказала она наконец.
— Посуда ждет.
— Вера, Лев Аркадьевич, мягко коснулся ее руки. Не обращайте внимание. Ада музыкальный критик, она привыкла все оценивать и обесценивать.
— О, Лев, какая честь быть представленной! Ада усмехнулась.
Ада Константиновна Раевская, если вам это о чем-то говорит.
Вера вздрогнула.
Это имя говорило о многом. Раевская была одним из самых влиятельных критиков в музыкальном мире. Ее рецензии могли поднять артистов на вершину или уничтожить карьеру одним абзацем.
— Да, я вижу, что говорит.
Ада с удовлетворением отметила реакцию Веры.
— Так вы действительно пианистка? Где учились?
— Консерватория. Класс Георгия Натановича Ривкина.
Впервые что-то похожее на интерес мелькнула в глазах критика.
— Ривкин? Он брал только исключительных студентов. И что случилось потом?
— Жизнь, коротко ответила Вера.
— Жизнь повторила Ада. Любимая отговорка тех, кто сдался. Что конкретно? Муж? Дети? Или просто не хватило характера?
— Ада, достаточно, голос Льва Аркадьевича зазвенел сталью.
— Это допрос или дружеский визит?
— Это профессиональное любопытство. Лев, ты знаешь, я через месяц организую благотворительный вечер. Собираю деньги для детских музыкальных школ.
— Нужны исполнители. Серьезные исполнители, способные растрогать богатых меценатов и открыть их кошельки.
Она снова посмотрела на Веру.
— Сыграйте.
— Что?
— Сыграйте что-нибудь. Сейчас. Я хочу услышать.
Вера посмотрела на Льва Аркадьевича.
Он едва заметно кивнул.
Она подошла к роялю. Руки слегка подражали. Перед глазами пронеслись воспоминания выпускной экзамен в консерватории, восхищенные лица комиссии, слова Ривкина.
— Вера «У тебя дар! Береги его!
И потом семнадцать лет молчания. Редкие вечера за школьным пианино, когда никого нет рядом.
Детские песенки для третьеклассников.
Забытые мечты. Она села, закрыла глаза. Пальцы опустились на клавиши. Скрябин. Этюд до минор. Сложнейшее произведение, которое она когда-то играла наизусть.
Получится ли теперь? Первые ноты прозвучали неуверенно, но постепенно музыка захватила ее.
Вера перестала думать о технике, о пальцовке, о правильном звукоизвлечении.
Она просто играла всю свою боль, своё одиночество, свои потерянные годы. Музыка рвалась из неё, как вода сквозь прорванную плотину. Последний аккорд растаял в воздухе.
Вера открыла глаза.
— Ада Константиновна стояла неподвижно, её лицо утратило привычную насмешливость.
Долгую минуту она молчала.
— Сколько лет вы не выступали? — наконец спросила она.
— Семнадцать.
— И все это время не практиковались?
— Почти нет. Иногда. Украдкой. Критик покачала головой.
— Это невозможно. Техника требует ежедневной работы.
— То, что я слышала, это либо чудо, либо… Она не закончила фразу.
— Вам нужно три часа практики в день. Минимум. И хороший инструмент.
— У меня нет.
— Лев, Ада повернулась к владельцу ресторана.
— Этот рояль настроен?
— Я вызываю настройщика каждый месяц.
— Хорошо. Она достала из сумочки визитку и протянула Вере.
— Через месяц благотворительный вечер. Если вы сможете восстановить форму, позвоните.
— Мне нужна одна сольная партия, 12 минут. Шопен или Рахманинов, на ваш выбор.
— Но я. Я не могу.
Вера смотрела на визитку, как на что-то нереальное.
— Я здесь работаю. И через неделю мне возвращаться домой.
— Домой это куда? К мужу, который отправил вас мыть посуду.
Ада усмехнулась, но в этот раз без яда.
— Знаете что? Я таких историй видела сотни. Талантливые женщины, похоронившие себя в браке.
Большинство так и остается в могилах, которые сами себе вырыли.
— Но иногда, она помолчала.
— Иногда случаются чудеса. Мне показалось, что вы можете стать одним из них. Но это ваш выбор.
Она попрощалась со Львом Аркадьевичем и вышла, оставив после себя запах дорогих духов и смятение в душе Веры.
Вечером Вера не могла уснуть. Она лежала в своей маленькой комнате, сжимая в руке визитку Ады Константиновны.
Через неделю заканчивался срок ее подработки. Игорь ждал её дома с отчётом о заработанных деньгах, с планами на машину, с привычным укладом жизни.
Но было ещё кое-что. Ещё одна мысль, которая не давала покоя.
— Что, если не возвращаться? Нет, не так. Что, если вернуться, но другой?
Непокорной женой, которая соглашается на все. А женщиной, которая знает себе цену. Которая помнит, кем была. Которая готова бороться за свое право быть собой.
Телефон зазвонил, Алиса.
— Мам, ты не спишь?
— Нет, доченька. Что случилось?
— Папа. Голос дочери дрогнул. Папа сказал, что когда ты вернешься, вы поедете смотреть машину. Он уже выбрал. И еще сказал, что твоей зарплаты хватит только на первый взнос, поэтому тебе придется взять кредит. На свое имя. Потому что у него какие-то проблемы с кредитной историей.
Вера почувствовала, как внутри поднимается волна гнева.
— Кредит. На ее имя. За машину, которая нужна ему. На деньги, которые она заработала. Моя посуду.
— Алиса, медленно сказала Анна. Передай папе, что мы поговорим об этом, когда я вернусь.
— Мам, ты какая-то…
Другая.
— Что-то случилось?
— Случилось, доченька. Я вспомнила, кто я такая.
После разговора Вера еще долго смотрела в потолок. Визитка Ады лежала рядом на тумбочке. Месяц до концерта. Неделя здесь. Потом решение.
Впервые за много лет она чувствовала, что это решение будет ее собственным.
Оставшиеся дни в ресторане Вера провела в каком-то лихорадочном состоянии.
Утром рояль, 3 часа непрерывной практики под мягким взглядом Льва Аркадьевича.
Днем и вечером посуда, горячая вода, бесконечные тарелки. Ночью бессонница и мысли, мысли, мысли.
Нина Петровна, наблюдавшая за ней, однажды отозвала Веру в сторону.
— Деточка, я вижу, что ты мечешься. Можешь не рассказывать, я сама все понимаю. 20 лет назад я была такой же, как ты.
— Вы?
Вера удивленно посмотрела на администратора.
— Думаешь, я всегда работала в ресторане?
Нина Петровна усмехнулась.
— Я была главным бухгалтером на заводе. Хорошая должность, уважение.
— А муж?
— Муж считал, что мое место на кухне.