Дарья Десса. Авторские рассказы
Глава 35. Мечта
Мечта всего детства у Егорки – простого советского мальчишки, появившегося на свет в чудесном 1975 году, была ясна, как летнее небо: складной ножик со множеством инструментов. Не просто перочинный, а именно такой, где чего только нет: пилочка и, отвертки, загадочные крючки и лезвия разной формы. Теперь такие мультитулами называют и купить их можно где угодно, от супермаркета до заправки. Но в 1981 году – пойди поищи. Да и жил пацан в ту пору с родителями, сестрой и младшим братом в маленьком поселке «Красный луч» на самой окраине большого, закопченного промышленного города. Здесь каждая редкая, желанная вещь была событием.
Денег ему, шестилетке, конечно, никто не доверял. Разве что подкинут 40 копеек на мороженое, и тут начиналась сложная стратегия. Можно было купить 3 штуки с фруктовым наполнителем («Фу, бе-е, приторное и невкусное, будто из пюре»), 2 по 15 копеек («Так себе, слишком воды много, но есть можно»), или 2 штуки по 20 – столько стоил настоящий, сливочный пломбир («М-м… вкуснятина, тает во рту!»). В тот жаркий июльский день, когда асфальт плавился и пах смолой, у Егорки было всего 30 копеек, отложенных с прошлого раза.
В общем-то, целое состояние. Можно было купить пяток душистых булочек по копейке у бабы Мани, бутылку лимонада «Буратино» (он шипел и щекотал нос) и на остаток – противное фруктовое мороженое. Оно хоть и приторное, но в такую жару все равно холодное. Деньги, заветные шесть пятикопеечных монеток, лежали дома, под маминой шкатулкой. Добежать – минутное дело, зато по дороге не потеряются и не вывалятся из кармана с дыркой.
Пошел Егорка в продуктовый, но по привычке свернул под навес соседнего магазина «Промтовары». Заглянуть туда было делом чести – вдруг завезли что-то? Витрины здесь обычно поражали унынием: катушки ниток, советские утюги, серые носки. Но летом делать-то всё равно нечего. И он увидел... Чудо из чудес. Онемел, прилип носом к прохладному стеклу.
На бархатной тряпочке, как драгоценность, лежал он. Шикарный, блестящий ножик с десятком разных лезвий и инструментов, аккуратно сложенных, как крылья стрекозы. Бока были из ярко-красного пластика, цвета пожарной машины и спелой клубники – самого радостного цвета на свете. Егорка замер, рассматривая каждую деталь, уже чувствуя в воображении его вес в кармане, щелканье стальных хвостиков, зависть друзей. Потом взгляд упал на ценник. На бумажке, прилепленной к бархату, было написано: 10.
Сердце Егорки гулко стукнуло. Десять копеек! У него есть тридцать! Он шасть рукой в карман – и кровь отхлынула от лица. Пусто. Деньги же дома! Мальчишка развернулся и рванул с такой скоростью, что сандалии чуть не свалились, пока бежал по пыльной дороге. Весь путь его сопровождал сбивчивый шепот, мольба и заклинание: «Только бы не купили. Только бы не купили! Пусть подождут меня, ну пожалуйста...»
Влетев в квартиру, он, не дыша, вытащил из-под шкатулки монетки, две по пять, хватило бы в Москве дважды на метро прокатиться, – ровно 10 копеек! – и помчался обратно, не отвечая на удивлённый оклик матери, которой стало интересно, чего это сын носится, как угорелый.
В магазине Егорка, запыхавшийся и красный, подскочил к прилавку, протянул продавщице тете Вале, вечно читающей «Роман-газету», две монетки и выпалил, тыча пальцем в витрину:
– Дайте мне, пожалуйста, вон тот ножик!
Тетя Валя подняла на него глаза поверх очков, лениво взглянула на монетки, потом на ценник и произнесла с мягким, почти безразличным удивлением:
– Мальчик, он десять рублей стоит. Десять. Рублей.
Слово «рублей» прозвучало, как приговор. Егорка не сразу понял. Потом до него дошла вся чудовищная разница между его копейкой и целым червонцем. Цветной и яркий июльский мир – синее небо, разноцветные цветочки у подъезда, зеленая трава – в один миг стал черно-белым, тусклым и безжизненным, как старая фотография. Он молча забрал свои жалкие монетки и поплелся домой, ощущая в горле огромный ком обиды.
Дома был только дедушка Паша, отец мамы. Он сидел на кухне у открытого окна, пил чай из блюдечка и попутно починял утюг. Увидев внука – с опущенной головой и глазами, полными вселенской тоски, – он отложил паяльник.
– Чего это ты, адмирал, флот потопил? – спросил дед своим скрипучим, добрым голосом.
Егорка, не сдерживаясь, выдохнул всю историю: про ножик, про десять копеек и десять рублей. Дедушка Паша внимательно выслушал, кивая. Потом притянул мальчишку к себе, прижал к старой, пропахшей табаком и яблоками жилетке, погладил по стриженой голове сухой морщинистой ладонью с узловатыми пальцами.
– Эх, мечтатель ты мой... – вздохнул дед. – Десять рублей... Это ж полмесяца на проезд в трамвае, если каждый день туда-сюда и по три копейки.
Помолчал. Потом кряхтя полез в глубокий карман своих штанов, пошарил и извлек на свет божий новенький, сверкающий, как маленькое солнце, рубль. Не десять рублей. Всего один, с портретом Ильича. Но в тот момент он блестел для Егорки не слабее дневного светила.
– Держи, – сказал дед, суя монету в его ладонь и сжимая маленькие пальцы в своем кулаке. – На ножик, конечно, не хватит. Но зато на вкуснятину разную хватит. И не грусти. Мечты – они кропотливые. Подождут.
Мальчишка просиял. Не из-за рубля. А из-за того, что его огромное горе было услышано, понято и признано важным. Он чмокнул деда в колючую, пахнущую старческим одеколоном щеку, крепко сжал в кулаке теплый рубль и побежал на улицу – не за мороженым даже, а просто бежать, потому что мир снова стал цветным. А ножик с красными бочками... Когда-нибудь он всё равно себе такой купит.
Волшебник
Перед самым концом рабочего дня, когда солнце уже косилось в окна длинными янтарными лучами, а в офисе растеклась знакомая предвечерняя усталость, Ивану позвонила жена Наташа. Голос её звучал привычно-деловито, с легкой ноткой утомления после рабочего дня: попросила по дороге хлеба купить, «того, бородинского, с тмином», килограмм морковки и небольшой, тугой вилок капусты – щи на неделю собралась варить. Старинный, проверенный рецепт, пахнущий детством и уютом. А еще сметан...
На этом слове разговор неожиданно прервался. Резко, будто ножом обрезало. В трубке воцарилась гулкая, настораживающая тишина, а затем короткие гудки. «Батарея, наверное, села, – машинально подумал Иван. – Или в метро в «мёртвую зону» заехала. Перезвонит». Он покрутил в пальцах ручку, положил ее, допечатал последнюю строчку в отчете и стал неспешно собираться домой, складывая папки в ящик стола. Но прошло десять минут, двадцать... Телефон молчал. Настораживающе молчал. Наташа была из тех людей, кто, прервав разговор, перезванивает мгновенно, сказав «Извини, связь оборвалась».
Тогда в его груди, под грузом обыденности, шевельнулась первая, еще робкая тревога. Он набрал Наташу сам. Долгие гудки, а потом сухой, бездушный голос автоответчика: «Абонент не отвечает или временно недоступен». Иван нахмурился, глядя в темнеющее за окном небо. «Странно. Она никогда намеренно телефон не отключает. Ладно, – вздохнул он, надевая куртку. – Куплю то, что сказала, а дома разберемся. Наверняка забегалась, забыла зарядить».
Только сделал несколько шагов к выходу из офиса, заглушая нарастающую тревогу практичными мыслями о бородинском хлебе, как зазвонил телефон. Вибрация отозвалась в кармане куртки. Он сунул руку, ожидая увидеть на экране улыбающуюся фотографию Наташи. Но нет. Номер был незнакомый, городской.
– Алло? – настороженно произнес Иван, прижимая трубку к уху.
В ответ он услышал не голос, а какое-то прерывистое, влажное всхлипывание, переходящее в истеричные рыдания. Его собственное сердце на мгновение замерло, а затем заколотилось с бешеной силой, отдаваясь гулом в висках.
– Наташа?! Это ты? Что случилось?!
Он почти кричал в трубку, сильно её сжимая. Еле узнаваемый, искаженный паникой и слезами голос жены прорывался сквозь рыдания. Ивану с огромным трудом удалось её немного успокоить, повторяя как мантру: «Дыши, родная, дыши. Я здесь. Что случилось-то?!» Он уже и сам волновался так, что под ложечкой засосало холодной тяжестью. Еще бы: его всегда собранная, практичная жена рыдала так, будто случилось непоправимое, и ни одного связного слова вытянуть из нее было нельзя. С трудом, между судорожными вздохами, она выговорила, словно признаваясь в страшном преступлении:
– Телефон... разбила... – и снова залилась горючими, безутешными слезами.
– Сейчас приеду. Сиди дома. Никуда не выходи. Все решим, – сквозь ком в горле сказал Иван и почти бегом бросился к лифту.
«Жаль, что разбила, – думал он, нервно постукивая пальцами по рулю, стоя в пробке. В голове назойливо крутилась одна мысль. – Телефону и двух недель нет». Это был не просто аппарат, а его подарок на пятую, деревянную, годовщину свадьбы. Хороший, дорогой «флагман», тот самый, о котором Наташа как-то обмолвилась, глядя на рекламу. Иван как раз получил солидную премию за удачный проект и решил по-настоящему побаловать свою суженую, вложив в подарок почти всю сумму. Пятьдесят тысяч рублей. Четверть от их давно запланированного, но вечно откладываемого отпуска на море. А тут вдруг такое несчастье. Он вздохнул, представляя себе расстроенное лицо жены. Деньги жалко, да. Но гораздо больше его съедала досада за нее саму: он знал, как будет корить себя и переживать из-за этой случайности.
Приехал домой. Дверь открылась мгновенно, будто Наташа стояла за ней, прильнув к глазку. Она бросилась к нему на шею, не дав даже сумку с продуктами положить. Обнимала так отчаянно-сильно, будто не видела годы. Стояла, прижавшись лицом к его куртке, и мелко дрожала, роняя горячие слезы на непромокаемую ткань.
Кое-как, с тихими ласковыми словами, Иван увел ее на кухню, усадил на стул, вскипятил чайник и напоил крепким сладким чаем, а сам со словами «сейчас все посмотрим», пошел в прихожую смотреть на «пострадавшего».
Телефон лежал на полочке у зеркала, выглядел поистине плачевно: экран, вернее, то, что было сверху, представляло собой паутину густых, мелких трещин. Сердце Ивана сжалось. «Бедолага» – прошептал он. Но что-то заставило его приглядеться внимательнее. Надежда, острая и пьянящая, ударила в голову. Дрожащими от волнения пальцами он поддел ногтем край защитного стекла – оно отошло с легким, почти невесомым шелестом. И под ним открылся идеальный, девственно чистый, абсолютно невредимый экран. На темном стекле отразилось его собственное, расплывающееся в широкой улыбке лицо.
Он стоял так с минуту, пытаясь перевести дух и осмыслить этот маленький триумф. Потом вернулся на кухню. Наташа в этот момент утирала опухшие, покрасневшие глаза бумажной салфеткой, и ее плечи еще вздрагивали от остаточных всхлипываний. Иван молча положил перед ней на кухонный стол, прямо на яркую клетчатую скатерть, главное доказательство. Сперва она не поняла, глядя на предмет с недоумением. Мозг отказывался складывать картинку воедино.
– Как... ты... – она медленно подняла на него глаза, полные немого вопроса, слез и зарождающейся, почти неправдоподобной надежды. – Как ты это сделал?! Ты... ты его починил? За пару минут? – голос ее сорвался на высокой, смешной ноте.
Иван не выдержал и рассмеялся широко, от души. Потом сел напротив, все еще улыбаясь до ушей, и взял ее ладони в свои.
– Волшебство, – сказал он, и его глаза лукаво блеснули. – И немного мужской предусмотрительности. Пока ты в день годовщины доедала торт и разбирала подарочную бумагу, я в другой комнате ставил на твой новый телефон защитное стекло. Просто... не сказал. Хотел, чтобы подарок был просто подарком. Без инструктажа по технике безопасности.
Наташа замерла, глядя то на него, то на телефон. Потом на её лице, еще влажном от слез, медленно, как восход солнца, проступила улыбка. Сначала робкая, недоверчивая, а потом все шире и шире, растягивая губы и заставляя сиять глаза. Она снова всхлипнула, но теперь это был смех – нервный, счастливый, освобождающий.
– Балбес! – выдохнула она, шлепнув его ладонью по плечу, но тут же прижалась щекой к этому месту. – Я же думала... так испугалась! Пятьдесят тысяч... наши сбережения... ты же так старался...
– Да ну их, эти сбережения, – перебил он ее, обнимая и гладя по волосам. – Скопим еще. Главное, что ты цела и невредима. А телефон... он железка. Его и уронить можно, и починить. Вот мою жену пугать до слёз – нельзя. Совсем. Щи, говоришь, варишь? – он вернулся с продуктовой сумкой. – Давай-ка я овощи почищу. А ты уж постарайся, ладно? Телефон больше не ронять.
Она снова засмеялась, уже легко и свободно, и пошла готовить.