Ключи упали на пол с таким грохотом, будто я швыряла их специально. Может, так и было — не помню уже. Помню только, как стояла посреди прихожей, вся дрожала, а Степан смотрел на меня так, словно я вдруг заговорила на китайском.
— Я устала от твоей ненормальной семейки, — выпалила я, и слова полились сами, как будто прорвало плотину. — Твоя мать меня довела. Совсем довела, понимаешь?
Он молчал. Просто стоял и молчал, и это бесило ещё сильнее. В руках у него был пакет с продуктами — купил по дороге домой, как обычно. Обычный вечер пятницы, обычная наша квартира на восьмом этаже, только вот я больше не могла притворяться, что всё обычно.
— Соня, давай спокойно...
— Спокойно? — я рассмеялась, сама себе противно стало от этого смеха. — Степа, твоя мама сегодня зашла без предупреждения. Опять. В третий раз за неделю! У неё есть ключи, но она не считает нужным хотя бы позвонить предварительно.
Пакет он поставил на пол, медленно разулся. Лицо непроницаемое — вот что меня всегда выводило из себя. Эта его манера становиться каменным, когда речь заходила о Людмиле Викторовне.
— И что она сделала на этот раз?
— Что она сделала? — я прошла в комнату, сбросила с себя куртку прямо на кресло. — Она устроила ревизию холодильника! Стояла и проверяла сроки годности на йогуртах, Степан. Потом начала читать мне лекцию о том, как неправильно я храню овощи. А закончила тем, что я плохо слежу за тобой, потому что ты, цитирую, «осунулся и похудел».
Степан прикрыл глаза, потер переносицу. Этот его жест я знала наизусть — так он делал всегда, когда хотел избежать конфликта.
— Мам просто волнуется...
— Волнуется! — я развернулась к нему. — Степа, я четыре года замужем за тобой. Четыре года! И все эти годы твоя мать считает меня некомпетентной идиоткой, которая не способна накормить собственного мужа.
Он вздохнул, сел на диван. Села и я — напротив, на край кресла. Смотрела на него и думала: когда это всё стало настолько невыносимым? Ведь были же хорошие времена. В начале я даже старалась понравиться Людмиле Викторовне, пекла пироги, приглашала на обеды, улыбалась через силу, когда она в очередной раз делала мне замечание.
— Она просто такая, — тихо сказал Степан. — Ты же знаешь. Мама привыкла всё контролировать.
— Привыкла контролировать? А мне что, привыкать быть под контролем?
За окном стемнело совсем — декабрь, шесть вечера, а уже чернота. В квартире напротив зажгли гирлянду, разноцветные огоньки мигали в окне, создавая иллюзию праздника. У нас тоже должна была стоять ёлка уже, но я всё откладывала — не было настроения.
— Соня...
— Нет, ты послушай, — перебила я его. — Послушай внимательно. В прошлую субботу она заявилась к нам в девять утра. В субботу! Мы спали. И знаешь, что она сделала? Начала пылесосить! Сказала, что у нас грязно. Степан, у нас было чисто, я убиралась в четверг!
Он смотрел в пол, и я видела, как напряглась его челюсть. Значит, задело. Хоть что-то.
— А две недели назад она сидела здесь и полтора часа рассказывала, как её подруга Элеонора вышла замуж за успешного бизнесмена, а её дочка Ксюша родила уже второго ребёнка. И это всё время она смотрела на меня. Понимаешь? Смотрела так, будто я виновата, что у нас нет детей.
— Мы же договорились подождать...
— Степа, я не об этом! — голос мой сорвался на крик, и я попыталась взять себя в руки. — Я о том, что твоя мать не уважает меня. Вообще. Ни капли. Для неё я — это какая-то неудачная покупка, которую ты совершил по глупости.
Тишина повисла между нами тяжёлая, вязкая. Слышно было, как за стеной у соседей играет телевизор, как на кухне капает кран — я собиралась починить его ещё на прошлой неделе, но руки не дошли.
— Она не такая, — наконец произнёс Степан, но голос его прозвучал неуверенно.
— Не такая? В прошлый четверг она при мне позвонила тебе и сказала, что беспокоится, потому что ты не звонил ей три дня. Три дня, Степа! Ты взрослый мужик, тебе тридцать два года!
Он молчал, и я поняла, что он понимает. Понимает, но не хочет признавать. Ведь это его мама. Единственная мама, которая растила его одна после того, как отец ушёл. Я знала всю эту историю наизусть, слышала её раз сто — как Людмила Викторовна вкалывала на двух работах, как отказывала себе во всём ради сына, как боролась с его астмой в детстве.
— Я понимаю, что она много для тебя сделала, — сказала я тише. — Но это не даёт ей права вот так вламываться в нашу жизнь.
— Она не вламывается...
— Вламывается! — я вскочила с кресла. — Господи, Степан, открой глаза! Она звонит тебе по пять раз на дню. Она появляется здесь когда захочет. Она обсуждает со своими подругами нашу личную жизнь — да, да, я в курсе! Элеонора эта позавчера в магазине меня встретила и начала с соболезнующим видом спрашивать, не думаем ли мы об ЭКО. Понимаешь, до чего дошло?
Степан побледнел. Поднялся с дивана, сунул руки в карманы джинсов.
— Я поговорю с ней.
— Поговоришь, — я усмехнулась. — Степа, ты уже сто раз говорил с ней. Результат нулевой.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Я предлагаю тебе наконец выбрать. Либо ты мой муж, либо ты маменькин сынок. Третьего не дано.
Слова прозвучали жёстко, я сама вздрогнула от их резкости. Но отступать было поздно. Слишком долго я молчала, слишком долго терпела, надеясь, что само как-нибудь рассосётся.
— Ты несправедлива, — тихо сказал Степан.
— Несправедлива? — я подошла ближе к нему. — А справедливо то, что я живу в постоянном напряжении? Что не могу расслабиться в собственной квартире, потому что в любой момент может появиться твоя мать с очередными претензиями? Что мне приходится слушать, как она критикует моё платье, мою причёску, мою работу?
— Она не критикует твою работу...
— Критикует! Постоянно намекает, что маркетолог — это несерьёзная профессия. Что вот её знакомая Тоня работает врачом — вот это да, настоящее дело. А я, видишь ли, занимаюсь ерундой в своём агентстве.
Степан сел обратно на диван, обхватил голову руками. Я стояла и смотрела на него, и вдруг почувствовала такую усталость... Не физическую — душевную. Будто я бежала марафон и вот наконец остановилась, и тело отказывается двигаться дальше.
— Я не знаю, что делать, — признался он.
— А я знаю, — ответила я. — Нужно установить правила. Нельзя приходить без звонка. Нельзя обсуждать нашу личную жизнь с посторонними. Нельзя лезть в наши дела. Вот и всё.
— Звучит просто.
— Оно и есть просто. Просто ты не хочешь.
Он поднял на меня глаза, и я увидела в них что-то... Страх, что ли? Или растерянность. Наверное, он впервые осознал, насколько всё серьёзно.
— Соня, я люблю тебя, — сказал он.
— Я тоже тебя люблю. Но любви мало, когда нет уважения к твоим границам.
Телефон Степана завибрировал на столе — входящий звонок. Я взглянула на экран: «Мама». Конечно. Как по заказу.
— Не бери, — попросила я.
Он посмотрел на телефон, потом на меня. Телефон продолжал вибрировать, подсвеченный экран мигал в полутьме комнаты. Степан протянул руку, взял трубку...
И сбросил звонок.
Маленький шаг. Крошечный. Но для нас — огромный.
— Спасибо, — прошептала я.
Телефон завибрировал снова — сообщение. Потом ещё одно. И ещё. Людмила Викторовна явно почувствовала, что что-то не так.
— Мне нужно выпить, — сказал Степан, поднимаясь. — Есть что-нибудь?
— Вино в холодильнике.
Он ушёл на кухню, а я осталась стоять посреди комнаты. Смотрела на мигающую гирлянду за окном и думала: а вдруг это начало? Вдруг мы правда сможем что-то изменить?
Но внутри засел тревожный червячок сомнения. Потому что я знала Людмилу Викторовну. Она не из тех, кто сдаётся просто так. И если она почувствовала угрозу своему влиянию на сына... Боже, даже представить страшно, что она может устроить.
Степан вернулся с двумя бокалами красного вина. Протянул один мне, сел на диван. Я устроилась рядом, поджав ноги. Мы пили молча, и молчание это было не комфортным — скорее настороженным, как перед бурей.
— Что она напишет? — спросила я, кивнув на телефон.
— Сейчас посмотрю, — Степан разблокировал экран, пробежал глазами по сообщениям. Лицо его вытянулось. — Спрашивает, почему я не отвечаю. Говорит, что нужно срочно поговорить. Хочет приехать.
— Прямо сейчас?
— Пишет, что через полчаса будет.
Я отставила бокал на стол, резко, вино плеснулось.
— И ты позволишь ей приехать?
— Соня...
— Нет! — я вскочила снова. — Это как раз тот момент, когда ты должен сказать «нет». Сейчас. Немедленно.
Степан смотрел на меня, потом на телефон. Пальцы его зависли над экраном. Я видела, как он борется с собой — годы привычки, годы безоговорочного подчинения материнской воле против свежей, ещё хрупкой решимости что-то изменить.
Он начал печатать. Медленно, будто каждая буква даётся с трудом. Потом показал мне экран:
«Мама, сегодня не получится. Мы устали. Созвонимся завтра».
— Отправь, — сказала я.
Он нажал кнопку. Сообщение ушло. И снова — мы оба уставились на телефон, ожидая реакции.
Она не заставила себя ждать. Телефон разрывался от звонка секунд через двадцать. Степан смотрел на высвечивающееся «Мама», и я видела, как дрожит его рука.
— Не бери, — повторила я.
Он не взял. Звонок оборвался, телефон замолчал. Тридцать секунд тишины. Потом новый звонок. И ещё. И ещё.
— Господи, — прошептал Степан. — Она не остановится.
— Пусть звонит.
Четвёртый звонок он всё-таки принял. Поднёс трубку к уху, я видела, как напряглось всё его тело.
— Мам, я же написал... Нет, всё нормально... Мам, просто устали... Нет, Соня не... Мам!
Голос Людмилы Викторовны был слышен даже мне — истеричный, высокий, требовательный. Я не разбирала слов, но интонация говорила сама за себя.
— Мам, мы поговорим завтра. Всё, целую, — Степан сбросил звонок и отключил звук на телефоне.
Руки его тряслись.
— Она сказала, что я её бросаю, — произнёс он тихо. — Что ты меня настраиваешь против неё. Что я изменился, и это всё из-за тебя.
Я села рядом, взяла его руку в свою.
— Степа, смотри на меня.
Он поднял глаза.
— Ты не бросаешь её. Ты просто пытаешься жить своей жизнью. Это нормально. Это правильно.
— Тогда почему мне так паршиво?
— Потому что ты всю жизнь делал то, что она хотела. И сейчас ломаешь эту привычку. Это больно. Но необходимо.
Мы сидели, держась за руки, и я чувствовала, как между нами дрожит что-то тонкое и хрупкое — наша попытка построить новую реальность.
Телефон на столе продолжал вспыхивать уведомлениями. Сообщения сыпались одно за другим. Но Степан не смотрел на них. Смотрел на меня.
— Я не хочу тебя потерять, — сказал он.
— Тогда борись за нас, — ответила я.
И в этот момент я ещё не знала, насколько тяжёлой будет эта борьба. Не знала, что Людмила Викторовна только начала свою войну. Не знала, что через несколько дней моя жизнь перевернётся так, что старые проблемы со свекровью покажутся цветочками.
Потому что в дверь позвонили. Настойчиво, долго, не переставая.
— Это она, — прошептал Степан.
— Не открывай, — сказала я.
Но звонок не прекращался. Требовательный, настырный. И я поняла: Людмила Викторовна приехала. Несмотря ни на что.
Война началась.
Степан встал, направился к двери. Я пошла следом — не хотела оставаться в стороне. Он посмотрел в глазок, выдохнул.
— Мама... и Артём.
— Кто? — я не поняла.
— Брат Арины. Твоей подруги.
Сердце ухнуло вниз. Артём? Что он здесь делает? Я не виделась с ним месяца три, с тех пор как Арина уехала в Питер по работе. Степан открыл дверь, и в прихожую ворвалась Людмила Викторовна — красная, взволнованная, с горящими глазами.
— Степан Алексеевич, ты хоть понимаешь, что творишь? — начала она, но осеклась, увидев за спиной сына Артёма. — Расскажи ему. Давай, расскажи!
Артём стоял, опустив голову. Парень высокий, спортивный, всегда уверенный в себе — а сейчас выглядел растерянным и жалким.
— Что происходит? — Степан посмотрел на меня, потом на них.
— Я случайно встретила его возле вашего подъезда, — затараторила Людмила Викторовна. — Он сидел в машине уже час! Час, Степан! Я подошла спросить, что случилось, и он... он мне всё рассказал.
Меня затошнило. Нет. Только не это.
— Степа, — Артём поднял глаза. — Прости, я не хотел... Но твоя мама настояла. Она сказала, что ты должен знать.
— Знать что?! — голос Степана стал жёстким.
— Соня... — Артём запнулся, посмотрел на меня. В его глазах была мольба о прощении. — Мы встречались. Три месяца назад. Несколько раз.
Время остановилось. Степан медленно обернулся ко мне. Лицо его было абсолютно белым.
— Это правда?
Я открыла рот, но слова застряли где-то в горле. Да, это было. Дважды. Мы поцеловались в машине после корпоратива, когда он подвозил меня домой. Я была пьяная, злая на Степана за очередной скандал со свекровью, и Артём был рядом — внимательный, понимающий. Но я остановилась. Вовремя осознала, что делаю огромную глупость.
— Степан, это было ничего... — начала я.
— Ничего? — он шагнул ко мне. — Ты изменила мне?
— Я не изменяла! Мы только поцеловались, и я сразу поняла, что это ошибка!
— Поцеловались, — повторил он тихо, и в его голосе была такая боль, что мне захотелось провалиться сквозь землю.
— Степочка, — Людмила Викторовна положила руку на плечо сына. — Я же говорила тебе, что она не та девушка. Говорила! Но ты не слушал. Теперь видишь, кто она на самом деле?
— Заткнитесь! — я сорвалась на крик. — Вы специально! Вы специально привели его сюда!
— Я защищаю своего сына от лгуньи! — отрезала свекровь.
— Я не лгунья! — я развернулась к Степану. — Да, это было. Но я не спала с ним! Я остановилась, потому что люблю тебя! Понимаешь? Люблю!
— Когда это было? — его голос был ледяным.
— В сентябре. Двадцать третьего числа.
Степан прикрыл глаза, и я увидела, как дрогнули его губы. Двадцать третье сентября — наша годовщина. Мы поссорились тогда утром из-за того, что Людмила Викторовна настояла на семейном ужине вместо романтического вечера вдвоём. Я была в ярости, ушла на корпоратив, напилась...
— В нашу годовщину, — произнёс он.
— Степа...
— Уйди.
— Что?
— Уйди отсюда. Сейчас же.
Я стояла, не в силах пошевелиться. Артём опустил голову ещё ниже. Людмила Викторовна триумфально улыбалась.
— Степан, давай поговорим...
— Нам не о чем говорить, — он отвернулся. — Собирай вещи.
— Ты меня выгоняешь?
— Я прошу тебя уйти. Хотя бы на сегодня. Мне нужно подумать.
Руки мои тряслись, когда я шла в спальню. Достала сумку, начала бросать туда вещи наугад. Футболку, джинсы, косметичку. Слёзы текли по щекам, но я не вытирала их. В голове крутилась одна мысль: это конец. Всё рухнуло. Из-за одной глупости, из-за минуты слабости.
Вернулась в прихожую. Степан стоял спиной ко мне. Людмила Викторовна сидела на диване, довольная, как кошка, поймавшая мышь. Артём исчез — видимо, ушёл, не выдержав.
— Степа, — попробовала я ещё раз.
— Иди, — не оборачиваясь, сказал он.
Я взяла куртку, сумку. Вышла в подъезд. Дверь закрылась за мной с глухим щелчком. Села прямо на ступеньки, уткнулась лицом в колени. Плакала, не сдерживаясь — что толку теперь держаться?
Телефон завибрировал. Сообщение от Арины: «Соня, Артём мне позвонил. Рассказал всё. Я сейчас сажусь на поезд, буду завтра утром. Держись».
Держись. Легко сказать. Я потеряла мужа. Потеряла дом. И всё это подстроила Людмила Викторовна — она ждала, искала компромат, и дождалась. А я, идиотка, сама дала ей оружие.
Встала, пошла вниз. На улице было холодно, снег начал падать — первый в этом году. Красиво. Насмешка судьбы.
Вызвала такси. Ехать было некуда — только к родителям на другой конец города. Мама будет задавать вопросы, но врать сил не было.
Села в машину, и только тогда позволила себе осознать: моя жизнь только что развалилась на куски. И я не знаю, можно ли её собрать обратно.
Прошло три дня. Три дня в родительской квартире, три дня молчания телефона. Мама пыталась утешать, варила бульоны, которые я не ела. Папа делал вид, что всё нормально, но я видела, как он хмурится, глядя на меня.
В среду вечером позвонила Арина. Голос у неё был странный — взволнованный и злой одновременно.
— Соня, ты сидишь? Садись. Мне Артём кое-что рассказал.
— Арин, я не хочу больше об этом...
— Слушай! — она перебила меня. — Людмила Викторовна заплатила Артёму. Десять тысяч. Чтобы он приехал и всё рассказал Степану.
Я замерла.
— Что?
— Она выследила его через соцсети, нашла, встретилась в кафе. Предложила деньги. Сказала, что это для блага сына. Артём, кретин, согласился — у него долги по кредиту. Но потом совесть заела, он мне позвонил, всё выложил.
В голове всё перевернулось. Значит, это была не случайная встреча. Людмила Викторовна целенаправленно искала способ уничтожить наш брак. Нашла мою ошибку и использовала её.
— У него есть доказательства?
— Переписка в мессенджере. И записи разговора — он записывал на телефон, когда встречался с ней. На всякий случай.
— Пришли мне всё.
Через пять минут я смотрела на скриншоты. Чёрным по белому: «Степану нельзя знать, что вы получили деньги. Скажете, что совесть замучила». И аудио — голос Людмилы Викторовны, спокойный, расчётливый: «Эта девчонка разрушает жизнь моего сына. Вы поможете мне открыть ему глаза».
Я переслала всё Степану. Написала только: «Послушай это. Вся правда о той встрече».
Ответ пришёл через час: «Приезжай».
Когда я вошла в квартиру, Степан сидел на диване с телефоном в руках. Глаза красные — плакал. Увидев меня, встал.
— Я всё прослушал, — сказал он. — Три раза.
— Степа...
— Нет, дай мне договорить, — он подошёл ближе. — Я был идиотом. Слепым, глухим идиотом. Ты пыталась мне объяснить, а я не слушал. Защищал мать, хотя она... Господи, она наняла парня, чтобы уничтожить наш брак!
— Ты ей позвонил?
— Позвонил. Она сначала отрицала, потом начала кричать, что делала это из любви ко мне. Что ты плохо на меня влияешь, и ей нужно было меня спасти. Я сказал, что не хочу её видеть. Никогда.
Слова застряли в горле. Степан взял мои руки в свои.
— Соня, прости меня. За всё. За то, что не защищал тебя. За то, что позволял матери превращать нашу жизнь в ад. За то, что выгнал тебя, даже не выслушав.
— Но я правда поцеловалась с Артёмом, — прошептала я. — Это не выдумка.
— Знаю. И мне больно. Очень. Но я понимаю, почему это случилось. Я довёл тебя до точки, когда ты искала утешения на стороне. Это тоже моя вина.
Я покачала головой.
— Нет. Это моя вина. Я должна была поговорить с тобой, а не бежать к другому.
Мы стояли, держась за руки, и я впервые за три дня почувствовала, что могу дышать полной грудью.
— Что теперь? — спросила я.
— Теперь мы начинаем заново. Без моей матери. Без секретов. Только ты и я.
— Ты уверен? После всего...
— Уверен, — он притянул меня к себе. — Я люблю тебя, Соня. И хочу, чтобы мы были вместе. Но по-другому. Правильно.
Я прижалась к нему, закрыла глаза. Пахло его одеколоном, дешёвым стиральным порошком и домом. Нашим домом.
— Людмила Викторовна не простит, — прошептала я.
— Пусть. Я сделал выбор. И я выбрал тебя.
За окном падал снег. Гирлянда у соседей всё так же мигала разноцветными огнями. Мы стояли посреди комнаты, обнявшись, и я думала: наверное, это и есть счастье. Не идеальное, не безоблачное — но настоящее. Со всеми ошибками, болью и прощением.
— Я тоже выбираю тебя, — сказала я.
И это была правда. Несмотря ни на что.
Через неделю мы поменяли замки. Ключи у Людмилы Викторовны больше не работали. Она пыталась звонить, писать, даже приезжала, но мы не открывали. Степан был непреклонен — сказал, что готов к общению только через полгода, когда она осознает свои действия и извинится.
Прошёл месяц. Потом два. Жизнь налаживалась медленно, но верно. Мы научились разговаривать — по-настоящему, без недомолвок. Я призналась, что ревновала к его матери, боялась быть недостаточно хорошей. Он признался, что чувствовал себя разорванным между двумя женщинами и не знал, как это прекратить.
Артём прислал извинения и вернул деньги Людмиле Викторовне — публично, при свидетелях. Сказал, что не хочет жить с этим грузом.
А я научилась прощать. Себя — за ошибку. Степана — за слабость. И даже свекровь — хотя видеть её пока не готова.
Потому что иногда семья — это не кровь. Это выбор. И я выбрала правильно.