— Убирайся отсюда куда подальше! — это я кричала. Кричала так, что соседи наверняка уже уши развесили по обе стороны от нашей стены.
Стою посреди кухни, вся трясусь, а она — эта змея подколодная — смотрит на меня с таким видом, будто я здесь временная квартирантка, а не хозяйка. Волосы у меня растрепались, тушь поплыла — с утра накрасилась, собиралась к Наташке на день рождения, а теперь вот... Теперь стою и ору на Дашку, сестрицу моего драгоценного Максима.
Три месяца. Целых три месяца она у нас живет. Сначала "на недельку", потом "еще чуть-чуть", а теперь уже и не спрашивает ни о чем. Расселась как пава, заняла половину шкафа, ванную по два часа занимает, а главное — лезет в нашу с Максимом жизнь, как червь в яблоко.
— Оксана, не кричи, пожалуйста, — голос Максима звучит устало, он даже не поднимает взгляд от телефона. Сидит за столом, пьет свой кофе, и делает вид, что ничего особенного не происходит.
— Не кричать?! — я разворачиваюсь к нему, и меня словно током ударяет. — Твоя сестрица только что нажаловалась твоей маме, что я ее выгоняю! Я! Из моей собственной квартиры!
Дашка поджимает губы, такая вся из себя обиженная, невинная овечка. Двадцать восемь лет, а ведет себя как подросток избалованный. Халат мой на ней, между прочим. Розовый, махровый, который Максим мне на прошлый Новый год подарил. Я его две недели назад в ванной искала, думала, потеряла где-то.
— Мама звонила, я просто ответила на вопрос, — Дашка произносит это тоном, каким обычно объясняют что-то особенно тупым. — Она спросила, как дела. Я сказала правду.
Правду. Надо же.
— Какую правду? — я подхожу ближе, чувствую, как внутри все кипит. — То, что я устала жить втроем в двухкомнатной квартире? Что я хочу нормальную жизнь с мужем, без свидетелей? Это правда?
Максим наконец-то откладывает телефон. Смотрит на меня, потом на сестру. На его лице написано "только не это, только не сейчас". Но поздно. Поздно, Максимка. Я больше не могу молчать.
— Оксанка, — начинает он, и я перебиваю:
— Не Оксанка! Я твоя жена, между прочим. Мы женаты уже пять лет. Пять! А твоя сестра появилась здесь три месяца назад после очередного скандала с каким-то там парнем и до сих пор не удосужилась съехать!
— У нее сейчас трудный период, — Максим встает, подходит ко мне. Пытается взять за руку, но я отдергиваю. — Ей нужна поддержка семьи.
Семьи. Красивое слово. А я что, не семья? Или я — прислуга, которая должна стирать, готовить и держать рот на замке?
— Трудный период, — повторяю я и усмехаюсь. — Знаешь, что у меня трудный период? Последние три месяца! Когда я не могу спокойно утром выйти из спальни в трениках и старой футболке, потому что здесь ОНА. Когда я не могу поговорить с тобой по душам, потому что здесь ОНА. Когда мы не можем... — я запинаюсь, смотрю на Дашку, которая вся внимание. — Короче, когда у нас нет личной жизни!
Дашка фыркает. Фыркает! Я чуть не подскакиваю к ней, но Максим перехватывает меня за локоть.
— Послушай, давай поговорим спокойно, — он смотрит мне в глаза, и я вижу, что он действительно устал. От меня? От ситуации? От всего?
— Спокойно уже не получится, — говорю я тихо, неожиданно для себя. — Максим, когда? Когда твоя сестрица покинет нашу квартиру?
Вопрос повисает в воздухе. Дашка замирает с чашкой в руках — кстати, моя любимая чашка, с синими незабудками, которую мне покойная бабушка оставила. Максим молчит. Долго так молчит, что я начинаю слышать, как на кухне тикают часы, как за окном проезжает машина, как в трубах булькает вода.
— Не знаю, — наконец выдавливает он.
И вот это — как пощечина.
Я выхожу из квартиры, хлопнув дверью так, что в подъезде эхо раздается. Сумку хватаю на автомате, телефон, ключи — все летит в карманы куртки. На улице ноябрь, холодно, моросит дождь, но мне плевать. Мне сейчас вообще на все плевать.
Иду к остановке быстрым шагом, почти бегу. Люди оборачиваются — наверное, вид у меня тот еще. Глаза красные, тушь размазана, волосы дыбом. Отлично. Просто отлично.
Автобус приходит почти сразу. Залезаю, прохожу в конец салона, падаю на сиденье у окна. Достаю телефон — три пропущенных от Максима. Не перезваниваю. Пусть посидит со своей драгоценной сестрицей, пусть попьет чайку, пусть послушает, какая я стерва и как мне не хватает понимания семейных ценностей.
Еду в центр, к Наташке. Она одна меня сейчас поймет. Мы с ней дружим со школы, она знает всю мою историю, от начала и до... до этого вот кошмара.
Звоню ей прямо из автобуса:
— Наташ, я к тебе еду.
— Что случилось? — она сразу улавливает интонацию.
— Все случилось. Рассказ на пару часов будет.
— Приезжай, дура. Вино есть.
Вот это разговор. Вот это подруга.
Наташкина квартира на Садовой — однушка крохотная, но уютная. Она встречает меня у двери, смотрит на мое лицо и сразу тащит в ванную.
— Умойся сначала, — командует она. — А то на панду похожа.
Я смотрю в зеркало — действительно, тушь потекла так, что вокруг глаз черные круги. Умываюсь холодной водой, Наташка дает мне полотенце, свое, свежее, пахнет кондиционером для белья.
— Рассказывай, — она усаживает меня на диван, ставит передо мной бокал с красным вином.
И я рассказываю. Все. Как Дашка три месяца назад явилась с чемоданом и заплаканными глазами, как Максим сказал "ну на недельку, она же моя сестра". Как эта неделя превратилась в месяц, потом в два, в три. Как Дашка обустроилась, заняла половину холодильника, стала давать мне советы по готовке, по уборке, по жизни вообще. Как я находила ее волосы в нашей с Максимом постели — она, оказывается, любит днем полежать на нашей кровати, "удобнее, чем на диване". Как она включает телевизор в час ночи и смотрит сериалы на всю громкость. Как она постоянно плачется Максиму, что я к ней плохо отношусь.
— И сегодня она нажаловалась свекрови, — заканчиваю я, допивая второй бокал. — А Максим... Максим сказал, что не знает, когда она съедет.
Наташка долго молчит, крутит в руках свой бокал.
— Оксан, а может, тебе надо с ним поговорить? Серьезно поговорить. Без криков, без истерик.
— Я пыталась! — я чувствую, как снова накатывает. — Сто раз пыталась! Он каждый раз отмахивается, говорит "потерпи еще чуть-чуть", "у нее трудности", "она моя сестра". А я что, не человек? У меня нет трудностей?
— Есть, конечно, — Наташка наклоняется ближе. — Слушай, а давай завтра схожу с тобой к твоей свекрови? Поговорим с ней начистоту.
Я смотрю на подругу. Она серьезно?
— Зачем?
— Затем, что Дашка ей мозги запудрила. Надо расставить точки. Твоя свекровь — женщина адекватная, я ее помню. Она поймет.
Может, и правда поймет. Или нет. Честно говоря, я уже ничего не понимаю.
На следующее утро я просыпаюсь на Наташкином диване с больной головой и смутным ощущением, что вчера мы выпили лишнего. Телефон показывает восемь пропущенных от Максима и два сообщения. Читаю первое: "Где ты? Я волнуюсь". Второе: "Оксана, вернись домой, пожалуйста".
Не отвечаю. Встаю, иду на кухню, где Наташка уже колдует над кофеваркой.
— Выглядишь так себе, — констатирует она. — Кофе будешь?
— Буду. А потом поедем к свекрови.
Она оборачивается, удивленно поднимает бровь:
— Серьезно решилась?
— А что мне терять? — я пожимаю плечами. — Максим молчит, Дашка наглеет, а я... я просто устала.
Свекровь живет на окраине, в старой пятиэтажке возле парка. Поднимаемся на четвертый этаж пешком — лифт, как обычно, не работает. Я звоню в дверь, слышу шаги, и вот она — Татьяна Петровна. Женщина крепкая, полная, с короткой стрижкой и проницательным взглядом.
— Оксана? — она смотрит на меня, потом на Наташку. — Что-то случилось?
— Можно войти? — спрашиваю я, и голос звучит тверже, чем я ожидала.
Она пропускает нас, ведет в комнату. Усаживает за стол, сама садится напротив. На столе — чайник, печенье, как будто она нас ждала.
— Я слушаю, — говорит она просто.
И тут я начинаю. Рассказываю все то же самое, что вчера Наташке, только короче, по делу. Как Дашка живет у нас три месяца. Как она вьет из Максима веревки. Как я чувствую себя лишней в собственной квартире.
— И вчера я узнала, что Дашка вам пожаловалась на меня, — заканчиваю я. — Сказала, что я ее выгоняю.
Татьяна Петровна молчит. Долго так молчит, что мне становится не по себе. Потом наливает себе чаю, размешивает сахар и произносит:
— Я не считаю, что ты ее выгоняешь.
Я моргаю. Что?
— Я считаю, что ты терпишь больше, чем должна, — продолжает свекровь. — Дарья... моя дочь. Я ее люблю. Но я не слепая. Она всегда была такой — найдет себе проблему, раздует до размеров катастрофы, а потом бежит к кому-то за помощью. Сначала ко мне бегала, теперь к Максиму.
Я сижу и не верю своим ушам. Татьяна Петровна на моей стороне?
— Вчера она мне звонила, — свекровь вздыхает. — Плакала, жаловалась. Я спросила ее: "Дашенька, ты хоть работу искала?" Знаешь, что она ответила?
Я качаю головой.
— Сказала, что не до того. Что у нее депрессия. Что ей нужна поддержка, — Татьяна Петровна смотрит на меня в упор. — Оксана, моей дочери двадцать восемь лет. Она здоровая, образованная, красивая. Но она избалована. Я ее избаловала, это моя вина.
— Татьяна Петровна...
— Нет, дай договорю, — она поднимает руку. — Максим — мой сын, и я его тоже люблю. Но он слишком мягкий с сестрой. Всегда был. А ты... ты хорошая девочка, Оксана. Ты терпеливая, работящая. И я не хочу, чтобы из-за Дашиных капризов рушился твой брак.
У меня комок в горле.
— Что мне делать? — спрашиваю я тихо.
— Возвращайся домой, — говорит свекровь твердо. — Поставь ультиматум. Скажи Максиму: или Дашка съезжает в течение недели, или ты уходишь. И не блефуй, Оксана. Будь готова уйти по-настоящему.
Я смотрю на нее, и что-то внутри меня щелкает. Как будто кто-то включил свет в темной комнате.
— А если он выберет Дашку?
— Тогда он дурак, — отвечает Татьяна Петровна. — И тебе с таким не по пути. Но я не думаю, что он дурак. Просто он запутался. Ему нужен толчок.
Возвращаюсь домой под вечер.
— Держись. Ты сильная.
Поднимаюсь по лестнице медленно, репетирую в голове слова. Открываю дверь ключом и слышу голоса. Максим и Дашка на кухне, разговаривают. Захожу, и они оба замолкают.
— Оксан... — начинает Максим, но я его перебиваю.
— У меня есть что сказать, — голос звучит спокойно, хотя внутри все трясется. — И вы оба меня выслушаете.
Дашка открывает рот, чтобы что-то возразить, но я поднимаю руку:
— Даша, помолчи. Просто помолчи.
Максим встает, делает шаг ко мне, но я качаю головой:
— Стой на месте. — Сажусь на стул, кладу сумку на стол. — Я сегодня была у твоей мамы.
Вижу, как Дашка бледнеет. Максим хмурится:
— Зачем?
— Затем, что мне надоело быть плохой в этой истории, — отвечаю я ровно. — Твоя мама все поняла. И знаешь, что она сказала? Что Даше пора взрослеть и съезжать.
— Мама так не говорила! — взвивается Дашка. — Ты врешь!
— Позвони ей, — предлагаю я. — Прямо сейчас позвони и спроси.
Она молчит. Максим переводит взгляд с меня на сестру, потом обратно. Я вижу, как у него в голове что-то начинает складываться.
— Максим, — говорю я тихо. — Я люблю тебя. Мы пять лет вместе. Но последние три месяца я чувствую себя чужой в собственном доме. Я устала от скандалов, от того, что ты постоянно на ее стороне, от того, что у нас нет личной жизни.
— Оксан...
— Дай мне договорить, — прошу я. — У Даши есть неделя. Семь дней, чтобы найти комнату, квартиру, съехать к подруге — мне все равно куда. Через неделю она уезжает. Или уезжаю я.
Повисает тишина. Такая плотная, что кажется, можно потрогать рукой. Дашка смотрит на меня с ненавистью, Максим — с растерянностью.
— Ты ставишь ультиматум? — наконец спрашивает он.
— Да, — киваю я. — Именно так. И я не шучу, Максим. Я больше не могу так жить.
Дашка резко встает, стул скрипит по полу:
— Вот же... — она ищет слова, лицо перекошено. — Ты выгоняешь меня на улицу! Я же твоя семья!
— Нет, — отвечаю я спокойно. — Я не выгоняю. Я даю тебе неделю. И ты не моя семья, Даша. Максим — моя семья. А ты — его сестра, которой пора становиться самостоятельной.
Она хватает телефон, тыкает в экран. Звонит маме — я слышу гудки. Татьяна Петровна берет трубку:
— Мама! — голос Дашки срывается на визг. — Она меня выгоняет! Скажи ей что-нибудь!
Не слышу, что отвечает свекровь, но вижу, как лицо Дашки меняется. Краснеет, белеет, глаза наполняются слезами.
— Ты тоже на ее стороне?! — кричит она в трубку. — Отлично! Просто отлично!
Кидает телефон на диван, разворачивается и уходит в комнату. Дверь хлопает так, что картина на стене качается.
Я смотрю на Максима. Он стоит посреди кухни, и впервые за три месяца я вижу в его глазах что-то похожее на осознание.
— Оксан, прости, — говорит он тихо.
— За что?
— За то, что не слушал. За то, что ставил Дашку между нами. За то, что... — он замолкает, проводит рукой по лицу. — За все.
Я встаю, подхожу к нему, кладу руку ему на грудь. Чувствую, как бьется сердце.
— Максим, я не хочу уходить, — говорю честно. — Но я так больше не могу. Мне нужен муж, а не брат моей золовки.
Он обнимает меня. Крепко так обнимает, прижимается лбом к моему лбу:
— Она уедет. Обещаю. Найду ей квартиру, помогу с переездом, но она уедет.
— Через неделю?
— Через неделю, — кивает он.
Дашка съехала через пять дней. Максим действительно нашел ей однокомнатную квартиру недалеко от ее работы — оказывается, работу она все-таки искала, просто не говорила. Он помог с арендой на первый месяц, перевез вещи на машине друга.
Когда за ней закрылась дверь в последний раз, я села на диван и разрыдалась. От облегчения. От усталости. От того, что все наконец закончилось.
Максим сел рядом, обнял:
— Знаешь, мама мне вчера сказала... Сказала, что ты молодец. Что не каждая бы выдержала.
— Твоя мама — мудрая женщина, — улыбаюсь я сквозь слезы.
— И ты мудрая, — целует меня в висок. — Прости, что понял не сразу.
Мы сидим вдвоем в нашей квартире. Нашей. Без свидетелей, без лишних ушей. И впервые за три месяца я чувствую, что могу дышать полной грудью.
На следующий день иду к Наташке с тортом и шампанским. Она открывает дверь, смотрит на меня и усмехается:
— Победа?
— Победа, — киваю я. — Но какой ценой, Наташ. Какой ценой.
— Главное, что победа, — она обнимает меня. — И главное, что ты не сдалась.
Нет. Не сдалась. Потому что иногда надо бороться за свое. За свой дом, за свою жизнь, за свою семью. Даже если это трудно. Даже если это больно. Даже если кажется, что проще уйти.
Но я не ушла. Я осталась. И это был правильный выбор.