— Хватит! Я больше не буду вашей прислугой! — слова вылетели из меня, как пули. Руки тряслись, и я сама не понимала, откуда взялась эта ярость.
Они оба замерли. Муж — с телефоном в руках, свекровь — с чашкой в вытянутой руке, которую она протягивала мне уже который раз за утро. Ещё один заказ на кофе, ещё одна просьба, ещё одно «Катюш, а принеси», «Катюш, а подай».
Нина Сергеевна первой пришла в себя.
— Ты что себе позволяешь? — она выпрямилась, и лицо её стало каменным. — Это моему сыну так разговаривать?
— Вашему сыну тридцать восемь лет, — я почувствовала, как внутри что-то окончательно лопается, словно перетянутая резинка. — Может, пора научиться самому наливать себе чай?
Максим медленно опустил телефон. Посмотрел на меня так, будто видел впервые. Не с любовью — с недоумением.
— Катя, что происходит? У тебя что, нервы сдали?
«Нервы сдали». Вот так просто. Десять лет брака, три года совместной жизни со свекровью, которая переехала к нам «ненадолго помочь с ребёнком», а осталась навсегда. Тысячи завтраков, обедов, ужинов. Горы белья. Вечная уборка. И всё это — «нервы сдали».
Я поставила сковороду на плиту так резко, что масло брызнуло на стену. Наплевать. Пусть отмывает тот, кому не лень.
— Я ухожу, — сказала я и сама не узнала свой голос. Он был тихим, но твёрдым.
— Куда это? — Нина Сергеевна шагнула ко мне. — У тебя ребёнок дома! Ты мать или кто?
— Тимофею девять лет. Он в школе до трёх. Справитесь как-нибудь.
Я прошла мимо них в прихожую, схватила куртку. Сердце колотилось где-то в горле, руки не слушались — еле застегнула молнию. За спиной раздался голос Максима:
— Кать, постой. Давай спокойно поговорим.
— Не хочу спокойно. Хочу громко, — я обернулась. — Хочу, чтобы вы наконец услышали. Я работаю наравне с тобой, Макс. Я приношу деньги в эту семью. Но почему-то именно я должна готовить три раза в день, стирать, убирать, следить за уроками Тимофея, записывать его в секции, покупать продукты, оплачивать счета...
— Я тоже помогаю! — он возмутился.
— Помогаешь? — я рассмеялась, и смех вышел злым. — Ты «помогаешь» вынести мусор раз в неделю. «Помогаешь» иногда загрузить посудомойку. Это не помощь, Максим. Это твой дом, твоя семья, твои обязанности тоже!
Нина Сергеевна фыркнула:
— Избаловалась. В наше время женщины и работали, и дом вели, и не ныли.
— В ваше время у женщин не было выбора, — я повернулась к ней. — А у меня есть. И я выбираю сейчас выйти отсюда и подумать, хочу ли я дальше жить в этом аду.
Хлопнула дверью и только на лестничной площадке поняла, что трясусь всем телом. Ноги несли меня вниз почти автоматически. На улице был ноябрь — серый, промозглый, с противной изморосью. Я шла, не разбирая дороги, пока не оказалась возле метро.
В вагоне было душно и шумно. Я села у окна и уставилась в темноту тоннеля. Телефон разрывался от звонков — сначала Максим, потом свекровь. Я сбросила вызовы и написала коротко: «Не звоните. Вернусь вечером».
Вышла на «Арбатской» просто потому, что здесь всегда людно, здесь можно раствориться в толпе. Зашла в первое попавшееся кафе — маленькое, уютное, с запахом корицы и кофе. Села в углу, заказала капучино.
— Плохой день? — официантка, девушка лет двадцати пяти, улыбнулась мне сочувственно.
— Не то слово, — я попыталась улыбнуться в ответ, но вышло криво.
Она принесла кофе, а вместе с ним круассан.
— От заведения. Вы выглядите так, будто вам нужно что-то сладкое.
Неожиданно к горлу подступил комок. Чужая девчонка проявила больше заботы, чем моя семья за последний месяц. Я кивнула, не в силах говорить.
Телефон снова завибрировал. Сообщение от подруги, Оксаны: «Куда пропала? Обещала на маникюр зайти в субботу, не пришла».
Я уставилась в экран. Суббота. Два дня назад. Я собиралась к ней, даже оделась, но тут Нина Сергеевна попросила свозить её в поликлинику, потому что у неё «прихватило спину». Максим сказал: «Ну съезди, мне некогда, у меня важная встреча». И я, как идиотка, поехала. Отменила маникюр, два часа просидела в очереди, выслушивая, как свекровь ругает докторов, медицину и вообще весь мир.
Я начала печатать: «Оксан, можно к тебе приехать? Срочно нужно поговорить».
Ответ пришёл мгновенно: «Приезжай. Я дома. Что случилось?»
«Потом расскажу».
Оксана жила на другом конце Москвы, в Марьиной Роще, в маленькой однушке, которую снимала после развода. Мы дружили со студенчества, но за последние годы виделись всё реже. Потому что у меня не было времени. Всё время уходило на семью.
Дорога заняла почти час. Я смотрела в окно автобуса и думала — когда это началось? Когда я превратилась в обслуживающий персонал собственного дома?
После свадьбы всё было нормально. Мы с Максимом распределяли обязанности, он готовил по выходным, мы вместе убирались. Потом родился Тимоша, и я ушла в декрет. Муж стал больше работать. «Я же кормилец», — говорил он. Я не спорила — малыш требовал внимания, и мне хватало забот.
Но декрет закончился. Я вышла на работу. Дистанционно, да, но полный день, с зарплатой, которая составляла чуть меньше половины нашего семейного бюджета. И что изменилось? Ничего. Всё та же стирка по вечерам, готовка, уборка. «Ты же дома сидишь», — объяснял Максим. Как будто работать из дома означало не работать вообще.
А потом приехала Нина Сергеевна.
«На месяц, пока не подлечусь», — сказала она. Три года прошло. Она «подлечилась» давно, но так и осталась. Заняла Тимошину комнату, мальчик переехал к нам в спальню на раскладушку. Свекровь требовала особого меню — у неё то давление, то желудок, то ещё что-то. Каждый вечер к ней приходили подруги — я должна была накрывать стол. Каждое утро — список: купить то, купить это, в аптеку сбегать, на рынок съездить.
И я делала. Потому что Максим просил: «Ну потерпи, она же моя мать». Потому что боялась скандала. Потому что привыкла быть удобной.
Автобус остановился. Я вышла и побрела к Оксаниному дому. Она встретила меня на пороге, одна взглянула на моё лицо — и обняла, молча.
— Проходи. Чай? Или что покрепче?
— Чай, — я скинула куртку. — С коньяком.
Мы сели на кухне. Оксана молча наливала, ждала. И я рассказала. Всё. Про годы, в которые я растворилась. Про утро, когда просто не выдержала. Слова лились, как прорвавшаяся плотина, и вместе с ними — слёзы, которых я даже не замечала.
— И знаешь, что самое страшное? — я вытерла щёки. — Я боюсь возвращаться. Боюсь, что сдамся снова. Скажут «прости», «не хотели», и я прощу. И всё вернётся на круги своя.
Оксана долго смотрела на меня.
— Катька, — сказала она наконец. — А ты вообще хочешь сохранить этот брак?
Вопрос повис в воздухе. Я открыла рот и поняла, что не знаю ответа.
Домой я вернулась в девятом часу. Поднималась по лестнице медленно, считая ступени — оттягивала момент. Ключ в замке провернулся почти беззвучно, но они услышали.
Максим выскочил из комнаты первым. Лицо красное, глаза бегают.
— Где тебя носило? Ты представляешь, что я пережил?!
— Что ты пережил? — я сняла туфли, поставила их аккуратно на полку. Странно, но руки больше не дрожали. — Интересно.
— Катерина! — из кухни вышла Нина Сергеевна. Халат застёгнут до подбородка, лицо кислое. — Ты в своём уме? Бросить семью, убежать неизвестно куда! Максим весь день места себе не находил!
— Максим целый день был на работе, — я прошла мимо них в спальню. — Мне коллега написала — видела его в офисе.
— Я... я рано ушёл, — муж замялся.
— В шесть. Как обычно, — я достала из шкафа пижаму. — Нина Сергеевна, освободите, пожалуйста, комнату. Мне нужно переодеться.
Свекровь раздула ноздри:
— Это моя комната! Я здесь живу!
— Это спальня моего сына, — я повернулась к ней. Во мне всё ещё клокотало то, что началось утром. — Который спит на раскладушке три года, потому что вы заняли его детскую. Но сейчас речь не об этом. Выйдите. Мне нужно поговорить с мужем.
— Да как ты смеешь...
— Мама, пожалуйста, — Максим взял её под локоть. — Выйди. Мы сейчас.
Она ушла, громко топая. Хлопнула дверь — видимо, заперлась в бывшей Тимошиной комнате. Хорошо хоть мальчик у моей матери ночевал — я утром ей позвонила, попросила забрать из школы.
Максим закрыл дверь спальни, привалился к ней спиной.
— Кать, я не понимаю, что происходит. Объясни мне.
— Присядь, — я показала на кровать. — Долгий будет разговор.
Он сел. Я осталась стоять — так проще.
— Десять лет назад я вышла за тебя замуж, — начала я. — Любила. Думала — навсегда. Думала, что мы партнёры. Помнишь, как обсуждали, что в семье всё должно быть пополам?
— Ну да, помню...
— Где это сейчас? — я перебила его. — Скажи честно — когда ты последний раз готовил ужин? Не разогревал, а именно готовил?
Он молчал.
— Месяца три назад, — ответила я сама. — Ты пожарил яичницу в воскресенье. И ждал благодарности, как будто совершил подвиг. А я готовлю каждый день. По три раза. И спасибо слышу раз в месяц. Если повезёт.
— Кать, ну я работаю...
— И я работаю! — голос сорвался на крик. Я сделала вдох, заставила себя говорить тише. — Максим, мы с тобой получаем почти одинаково. Ты — шестьдесят тысяч, я — сорок пять. Почему весь дом на мне?
— Ты же дома...
— Я работаю из дома, а не сижу сложа руки! У меня планёрки, дедлайны, отчёты! Я не могу в середине рабочего дня бросить всё и мчаться в магазин, потому что твоей маме захотелось пирожных!
Он вскочил:
— Не трогай мою мать!
— Или что? — я шагнула к нему. — Что ты сделаешь, Макс? Обидишься? Уйдёшь к маме плакаться? Так ты и так при ней всегда на её стороне!
— Она старая, больная...
— Ей шестьдесят два! — я рассмеялась зло. — Она моложе моих родителей! И здоровья у неё больше, чем у нас обоих! Она каждый день на рынок ходит, по подругам шастает, в театр ездит! Но как только нужно тарелку за собой помыть — сразу «сердце», «давление»!
— Ты просто ревнуешь, — Максим сузил глаза. — Тебе не нравится, что я маму люблю.
— Я не ревную, я задыхаюсь в этом доме! — слова вырывались сами. — Понимаешь? Я прихожу на кухню — там она. Сижу работаю — она заходит каждые полчаса то чай попросить, то поговорить. Вечером хочу с тобой побыть вдвоём — она тут как тут, телевизор включает. Мы с тобой год не были вдвоём! Год, Максим! Ни в кино, ни в кафе, ни просто погулять!
— У нас ребёнок, работа...
— У других тоже есть! И они умудряются друг другу время уделять! А мы с тобой даже не разговариваем нормально! Ты приходишь с работы, ужинаешь и в телефон залипаешь. Я спрашиваю, как день прошёл — ты мычишь. Я рассказываю про свои дела — ты не слушаешь!
— Слушаю, — пробормотал он.
— Врёшь! — я подошла вплотную. — На прошлой неделе я специально проверила. Рассказала тебе, что меня повысили. Знаешь, что ты ответил? «Ага, хорошо». И всё! Даже не поздравил! Потому что не слышал ни слова!
В коридоре раздались шаги. Дверь распахнулась — на пороге Нина Сергеевна, вся трясётся от возмущения.
— Я не могу это слушать! — заголосила она. — Ты распустилась совсем! Мужа ни во что не ставишь! Свекровь оскорбляешь!
— А вы подслушиваете, — я обернулась к ней. — Красиво.
— Это мой дом!
— Нет, — я покачала головой. — Это мой дом. Купленный на наши с Максимом деньги. Моя половина тоже там есть. И я больше не хочу жить с вами под одной крышей.
Максим побледнел:
— Ты о чём?
— Нина Сергеевна съезжает, — я сказала это твёрдо, как приговор. — Или съезжаю я. Выбирай.
Секунды тянулись, как часы. Максим смотрел то на меня, то на мать. Нина Сергеевна закусила губу, глаза блестели — сейчас заплачет.
— Максимушка, — она протянула к нему руки. — Скажи ей что-нибудь! Ты же не выгонишь родную мать?
— Я никого не гоню, — ответила я вместо него. — Я просто хочу жить в своём доме со своей семьёй. Нина Сергеевна, у вас есть квартира. Вы здоровы. Можете жить сами.
— Это жестокость! — свекровь всхлипнула. — Максим, ты слышишь, как она со мной?
Муж молчал. Смотрел в пол, сжимал и разжимал кулаки. А я вдруг поняла — сейчас решается всё. Не просто вопрос со свекровью. Вопрос всей нашей жизни.
— Макс, — я подошла ближе. — Посмотри на меня.
Он поднял глаза.
— Я устала, — сказала я тихо. — Устала быть невидимой. Устала тянуть всё на себе. Устала просить об элементарном уважении. Если ты сейчас выберешь маму — значит, тебе не нужна жена. Тебе нужна прислуга, которая ещё и деньги приносит.
— Не надо так, — пробормотал он.
— Надо, — я качнула головой. — Потому что правда. И если ты не готов что-то менять — я ухожу. Не из мести. Просто я хочу жить. По-настоящему. А здесь я только существую.
Нина Сергеевна всхлипывала всё громче. Максим стоял между нами, растерянный, будто мальчишка, которого заставили выбирать между игрушками.
А я вдруг почувствовала спокойствие. Чёткое, холодное. Я сказала всё. Сделала свой ход. И что бы он ни ответил — я уже не боюсь.
— Мне нужно время, — выдавил наконец Максим. — Подумать.
— Неделя, — сказала я. — Через неделю жду ответ.
Я взяла пижаму и вышла в ванную. Закрыла дверь, прислонилась лбом к прохладному кафелю. За спиной гремели голоса — свекровь причитала, муж что-то бормотал в ответ.
А мне было всё равно. Потому что впервые за много лет я сделала выбор не в пользу чужого спокойствия. В пользу себя.
И пусть не знаю, чем это закончится. Но молчать я больше не буду.