Старый дом напоминал детство. Даже в середине октября, когда небо затягивали серые тучи и ветер трепал голые ветки яблонь, в нём жил запах сушёных фруктов, мятного чая и чего-то неуловимо тёплого, как мамины руки. Я любила этот запах. Он был якорем, который держал меня в этом мире после ухода Фёдора. Мой муж, мой Феденька, построил этот дом своими руками. Я помню, как мы, совсем молодые, таскали кирпичи, как он, смеясь, вытирал мне с носа пятно от извёстки, как мы сажали под окном первый куст жасмина. Каждая трещинка на крыльце, каждая половица, скрипевшая по-особенному, была частью нашей общей истории.
Мой сын Игорь с семьёй жил в городе. Квартира у них была небольшая, ипотечная. Я помогала, как могла. То внучке Машеньке на новый рюкзак к школе подкину, то им на отпуск добавлю, то просто продуктов полную сумку привезу. Я же мать. Сердце ведь не камень. Игорь звонил обычно по воскресеньям, отчитывался о делах, спрашивал о здоровье. Но в тот вторник телефон зазвонил днём, и я сразу поняла – что-то не так.
— Мам, привет. Ты не занята? — голос у сына был напряжённый, будто он долго подбирал слова.
— Здравствуй, сынок. Нет, конечно. Пироги с повидлом пеку. Приехали бы, что ли?
— Мам, тут такое дело… Нам с Кристиной приехать надо. Поговорить. Серьёзно.
От этого «серьёзно» у меня внутри всё похолодело. Я знала свою невестку. Кристина была девушкой видной, амбициозной, но совершенно не приспособленной к жизни. Она жила в мире глянцевых журналов, где у всех были белоснежные улыбки, современные дома и бизнес. Два года назад они с Игорем вложили все свои сбережения, да ещё и влезли в долги, чтобы открыть кофейню в городе, в хорошо проходимом месте. Кристина видела себя хозяйкой стильного заведения, где собираются состоятельные люди. Игорь, который всю жизнь проработал инженером на заводе, послушно пошёл за мечтой жены.
Они приехали через час. Игорь выглядел осунувшимся, под глазами залегли тени. Кристина же, наоборот, была неестественно оживлена, щебетала о какой-то ерунде, пока я накрывала на стол. Она была одета в дорогой костюм, который совершенно не вязался с её растерянным взглядом.
— Мама, у тебя так хорошо, так спокойно, — сказала она, садясь за стол. — Не то что у нас в городе. Суета, нервы…
— Ешьте пирог, пока горячий, — уклонилась я от разговора.
Они ели большей частью молча. Я видела, как Игорь мнётся, не решаясь начать. Он обвёл взглядом кухню. Его взгляд на секунду задержался на старой полке с трещинкой, которую он сам когда-то неумело склеил в детстве, пытаясь достать банку с вареньем. Он тяжело вздохнул и отвёл глаза, будто ему стало стыдно смотреть на своё прошлое. Наконец Кристина взяла инициативу в свои руки.
— Анна Петровна, мы к вам по очень важному делу. Вы же знаете, как мы старались, как вкладывались в наше дело…
— Знаю, — кивнула я, и сердце сжалось в предчувствии беды.
— В общем, кофейня прогорела. Окончательно, — выпалил Игорь и уткнулся в тарелку.
Кристина подхватила:
— Это всё пандемия, потом кризис, поставщики цены задрали, аренда… Никто не виноват, так сложились обстоятельства. Но у нас остались долги. Большие. Очень большие.
Она назвала сумму. У меня потемнело в глазах. Эта сумма была сопоставима со стоимостью их двухкомнатной квартиры.
— Боже мой… Дети, как же так? — прошептала я.
— Мы всё просчитали, Анна Петровна. Выход есть, — Кристина пододвинулась ближе, её голос стал вкрадчивым, заискивающим. — Мы же ваша семья. Кто нам ещё поможет?
Игорь поднял на меня глаза. В них была такая тоска и мольба, что моё материнское сердце дрогнуло.
— Мам, мы всё перепробовали. Друзья отвернулись, банки новые кредиты не дают. Мы в тупике.
Я молчала, переваривая услышанное. Мысли путались. Чем я могла помочь? Моя пенсия была небольшой, а все сбережения, которые мы с Фёдором откладывали на старость, я уже давно отдала им на эту самую кофейню.
— Но у меня же нет таких денег, — растерянно проговорила я.
— Денег и не нужно, — быстро сказала Кристина. — Есть же дом.
Я не сразу поняла, что она имеет в виду. Я смотрела на неё, на её ухоженные руки с ярким маникюром, на дорогое кольцо, и смысл её слов медленно, как яд, проникал в моё сознание.
— Что «дом»? — переспросила я шёпотом.
— Мам, ты не пугайся, выслушай, — вмешался Игорь. — План такой. Мы продаём твой дом. Он большой, участок хороший, стоит дорого. На эти деньги мы гасим долги, покупаем себе квартиру побольше, трёшку. А тебя заберём к себе. Выделим тебе комнату. Будешь с Машенькой сидеть, нам помогать. И тебе не скучно одной, и мы под присмотром.
Он говорил это так буднично, так просто, будто обсуждал покупку нового холодильника. А я смотрела на него и не узнавала. Это был не мой сын. Не тот мальчик, которому я читала сказки, которого лечила от простуды и для которого готова была отдать жизнь. Передо мной сидел чужой, расчётливый мужчина, который только что предложил мне вырвать сердце из груди и отдать ему на погашение долгов за его глупую мечту.
— Ты… Ты понимаешь, что ты говоришь? — голос меня не слушался. — Продать дом? Этот дом…
— Ну а что такого? — пожала плечами Кристина. — Это же просто стены. Зачем тебе одной такая громадина? Огород этот твой, цветы… Только силы отнимает. А так будешь с нами, в комфорте, в тепле. Мы о тебе позаботимся.
«Просто стены». Эта фраза сразила меня наповал, как пощёчина. Просто стены? А вот этот порог, о который маленький Игорь разбил коленку? А эта яблоня под окном, которую мы сажали с Фёдором в день его рождения? А кресло-качалка у камина, в котором он любил дремать вечерами? Это всё «просто стены»?
Я встала из-за стола. Ноги были ватными. Подошла к окну. Во дворе ветер качал старые качели, которые Фёдор смастерил для Игоря тридцать лет назад. Я смотрела на них и видела не ржавый металл, а смеющегося сына, взлетающего к самым облакам.
— Я думала, у тебя хоть капля совести осталась, Игорь, — сказала я тихо, не оборачиваясь. — Я думала, ты помнишь отца. Он в этот дом всю душу вложил. Каждую доску, каждый гвоздь…
— Мам, ну при чём здесь отец? Мы о живых должны думать! — воскликнул он. — Нам жить негде будет скоро! Нас на улицу выкинут! Ты этого хочешь? Чтобы твоя единственная внучка стала бездомной?
Кристина тут же подхватила, заиграв на чувстве вины.
— Анна Петровна, неужели вам дом дороже семьи? Дороже собственного сына и внучки? Мы ведь не чужие люди. Мы просим о помощи.
Они давили, наступали, загоняли меня в угол, как охотники загоняют зверя. Они пытались заставить меня почувствовать себя виноватой, чёрствой эгоисткой, которая цепляется за своё прошлое, не желая помочь детям в беде. И какая-то часть меня, та самая, материнская, уже была готова сломаться, сдаться, пожертвовать всем ради них.
Но тут я посмотрела на фотографию на комоде. Мы с Фёдором, молодые, счастливые, стоим на фоне недостроенного дома. Он обнимает меня за плечи и смотрит так, будто я — весь его мир. И я вдруг поняла. Фёдор оставил этот дом мне. Не Игорю, не Кристине. Мне. Это не просто какой-то дом, а моя память. Предать этот дом — значило предать его, предать всю нашу жизнь.
Я медленно повернулась к ним. Внутри меня всё кипело, но внешне я, наверное, была очень спокойна. Я посмотрела в глаза сыну, потом на его жену. И весь страх, вся жалость, вся неуверенность ушли. Осталась только холодная, звенящая ярость.
— Нет, — сказала я твёрдо.
Кристина удивлённо вскинула брови.
— Что «нет»? Вы нас не поняли?
— Я всё прекрасно поняла. Ответ — нет.
— Мам, ты с ума сошла? — вскочил Игорь. — Это не обсуждается! Это единственный выход!
— Для вас — может быть. Но не для меня.
Я подошла к входной двери и распахнула её. Холодный ветер ворвался в дом, зашевелил занавески.
— Нет, нет и ещё раз НЕТ! — сказала я, и руки тряслись от гнева, который наконец-то нашёл выход. — Свои долги платите сами. За свои мечты, за свои глупости, за свою красивую жизнь надо платить самим! А мой дом останется моим. Вон отсюда!
— Мама! Ты пожалеешь! Ты останешься совсем одна! — кричал Игорь, его лицо исказилось от злобы и стыда.
— Я уже давно одна, сынок. С тех пор, как ты потерял свою совесть. Уходите!
Они вышли, бросая на меня ненавидящие взгляды. Кристина что-то шипела сквозь зубы. Я захлопнула за ними дверь и повернула ключ в замке. Потом ещё раз. И ещё на задвижку. Я прислонилась спиной к двери и медленно выдохнула. Тело била дрожь. Я села на стул в прихожей и слёзы сами покатились по щекам. Не от горя или жалости к себе. Я плакала от облегчения. Будто огромный, тяжёлый камень, который я носила на шее много лет, наконец-то упал.
Первые недели были самыми трудными. Телефон молчал. Иногда по ночам я просыпалась от страха: ну а вдруг я поступила неправильно? Вдруг я и правда плохая мать? Я перебирала в памяти их слова, их обвинения, и сомнения червями точили душу. Однажды днём, выглянув в окно, я заметила на другой стороне улицы знакомую фигурку в яркой шапочке. Машенька. Она постояла с минуту, глядя на мой дом, а потом, когда из-за угла показалась её мама, быстро пошла прочь. Сердце моё защемило: она хотела прийти, но боялась.
Именно тогда я поняла, что не могу больше сидеть и ждать. Я записалась на курсы скандинавской ходьбы, познакомилась с такими же, как я, женщинами. Мы гуляли по осеннему парку, пили чай с травами и разговаривали обо всём на свете. Я вдруг поняла, что мир не замкнулся на моём сыне и его семье. Что вокруг ещё так много жизни, так много интересного.
Однажды, вернувшись с прогулки, я увидела у калитки ту же маленькую фигурку. На этот раз она не убежала. Машенька. Моя внучка стояла, переминаясь с ноги на ногу, и не решалась войти.
— Бабуль… — прошептала она, когда я подошла. — Можно к тебе?
Я молча открыла калитку. Мы вошли в дом. Она сняла курточку, и я увидела, какая она бледная и худенькая.
— Родители знают, что ты здесь? — спросила я, ставя чайник.
— Нет. Я со школы сама. Я… я соскучилась.
Мы сидели на кухне и пили чай с моими пирогами, которые я теперь пекла только для себя. Маша рассказывала, что папа нашёл новую работу, что они переехали в квартиру поменьше, на окраину. Что мама всё время плачет или ругается.
— Ба, а папа сказал, что ты нас бросила. Что ты злая. А ты не злая, — сказала она, глядя на меня своими большими, серьёзными глазами.
Я погладила её по голове.
— Я не бросила, Машенька. Я просто не позволила отобрать то, что мне дорого. Когда-нибудь ты поймёшь.
С тех пор Маша стала приходить ко мне каждые выходные. Мы вместе пекли пироги, читали книжки, разбирали старые фотографии. Она рассказывала мне свои детские секреты, а я — истории из своей молодости. Она была ниточкой, которая всё ещё связывала меня с той, прошлой жизнью, но это была уже другая, здоровая связь, не основанная на долге и вине.
Сын не звонил. Я знала, что он не простил. Может, и не простит никогда. Но странное дело — мне уже не было так больно от этой мысли. Я вырастила его, дала ему всё, что могла. Дальше — его путь, его решения и его ответственность.
Однажды весной мы с Машей сажали в саду новые розы. Земля была прохладной и влажной, она пахла не воспоминаниями, а будущим. Пахла весной, молодой листвой и обещанием новых цветов. Я смотрела на измазанные в земле руки внучки, слушала её смех, звонкий, как капель, и понимала нечто важное. Мой дом перестал быть просто хранилищем прошлого. Он снова стал местом, где растёт жизнь. Мой дом остался моим. Но теперь он был не крепостью, защищающей вчерашний день. Он стал садом, в котором расцветало завтра.
А с сыном мы больше никогда не виделись. Возможно, где-то там, в своем устроенном мире, он и вспоминал обо мне, при виде чужой седой головы на скамейке, — или сожалел в тишине между ссорой и примирением со своей женой, но свою историю, он запечатал от меня навсегда, и я этого так и не узнала.
Читайте другие рассказы: