Ключ поворачивался в замке каждый вечер ровно в одиннадцать. Щелчок — и я взаперти. Как собака в вольере, только без миски с водой и без надежды на прогулку.
Сегодня Лёва вернулся раньше. Я услышала его голос ещё с лестничной площадки — громкий, пьяный, довольный собой. Он орал что-то Мишке по телефону, смеялся, ругался. Дверь распахнулась с таким грохотом, будто он её ногой открыл. Наверное, так и было.
— Инка! — рявкнул он, даже не разуваясь. — Где мать?
Я вышла из кухни, вытирая руки о фартук. Марфа Юрьевна уже семенила из своей комнаты, вся в каких-то бигудях и халате, от которого несло нафталином и старыми обидами.
— Лёвушка, сынок! — она кинулась к нему, будто он с войны вернулся, а не из пивнушки на первом этаже нашего же дома.
Я стояла в дверях кухни и смотрела на эту сцену. Каждый вечер одно и то же. Она его обнимает, он её целует в щёку, а потом оба поворачиваются ко мне, и начинается… Что начинается? Жизнь? Нет, это точно не жизнь.
— Чего стоишь? — Лёва прищурился, разглядывая меня так, будто я случайно забрела в его квартиру. — Ужин готов?
— Готов, — ответила я тихо.
— Вот и неси. И тарелки нормальные поставь, не эти убогие, что ты вечно достаёшь.
Марфа Юрьевна кивнула, довольная, и прошла следом за мной на кухню. Остановилась у плиты, приподняла крышку кастрюли, поморщилась.
— Опять картошка? — она посмотрела на меня с таким видом, будто я подала ей помои. — Лев, она опять картошку сварила! Я же говорила — макароны!
— Говорила, — подтвердил Лёва из коридора, стягивая куртку. — Будешь делать так, как скажет моя мама! Ослушаешься, получишь по загривку, моня! — он прошипел это так, что у меня сжалось что-то внизу живота.
Моня. Он всегда так меня называл, когда хотел унизить. Откуда взялось это слово — не знаю. Может, от мамки перенял, у неё таких словечек — целый арсенал.
Я молчала. Ставила на стол тарелки, раскладывала картошку, наливала компот. Руки дрожали, но я старалась, чтобы они не заметили. Лёва уже сидел во главе стола, развалившись на стуле, Марфа Юрьевна пристроилась рядом. Мне места не было. Я и не ждала.
— Садись, — буркнул он, кивнув на табуретку у стены.
Я села. Смотрела, как они едят, как Марфа Юрьевна что-то шепчет Лёве, а он кивает, хмурится, снова на меня косится. Я знала — сейчас начнётся.
— Слушай, а почему ты до сих пор дома сидишь? — он отложил вилку, вытер рот рукой. — Мать говорит, соседка Таська на фабрику устроилась, нормально деньги платят.
— Ты же сам не разрешаешь, — я сказала это очень тихо, почти шёпотом.
— Не разрешаю? — он усмехнулся. — Да я тебе, дура, добро даю! Иди работай, приноси деньги, а то мне вас двоих надоело тянуть.
Две недели назад он орал, что я даже на порог без него не смею ступить. Что он мужик в доме, и пока он жив, никакая баба работать не пойдёт. А теперь вот. Добро даёт.
— Я пойду, — сказала я. — Схожу завтра, узнаю.
— Вот и ладно, — Марфа Юрьевна одобрительно кивнула. — А то совсем обнаглела тут, сидит целыми днями, в телефоне ковыряется. Я Лёвушке говорю — жена должна быть полезной, а не балластом висеть.
Балласт. Я была балластом в их жизни. В моей собственной квартире, которую мне бабушка оставила. Но после свадьбы Лёва быстро оформил всё на себя — я сама подписала бумаги, потому что верила. Какая же я была идиотка.
После ужина они ушли в зал смотреть телевизор. Я мыла посуду, слушала, как Лёва ржёт над какой-то комедией, как Марфа Юрьевна причитает, что внуков хочет. Внуков… От меня. Мысль о ребёнке с Лёвой вызывала такую тошноту, что я зажмуривалась и считала до десяти, чтобы не закричать.
Я мыла тарелки и думала — когда это всё началось? Ведь было же хорошо. В первый месяц. Или даже меньше. Лёва был внимательным, дарил цветы, водил в кафе. Правда, он всегда выбирал самые дешёвые места и вечно жаловался на цены, но тогда мне казалось, что он просто бережливый. Экономный. А не жадный.
Марфа Юрьевна въехала к нам через неделю после свадьбы. Лёва сказал — временно, мол, ремонт у неё, недельку поживёт. Прошло два года. Ремонт так и не закончился.
Она заняла мою комнату — ту, где я планировала сделать мастерскую. Я всегда хотела шить, у меня даже швейная машинка была, бабушкина, старенькая, но рабочая. Марфа Юрьевна отнесла её на балкон, в первый же день. Сказала, что это хлам и место занимает.
— Инка! — голос Лёвы вернул меня в реальность. — Иди сюда!
Я вытерла руки, пошла в зал. Они сидели на диване, оба смотрели на меня с каким-то ожиданием.
— Чего тебе? — спросила я.
— Завтра мать в поликлинику поедет, ты с ней сходишь. Я на работе буду, — Лёва говорил так, будто это была не просьба, а приказ.
— Хорошо, — я кивнула.
— И смотри, не опаздывай. Запись на девять утра, — добавила Марфа Юрьевна. — А то с тобой вечно одни задержки. То проспишь, то в ступоре бродишь.
Я не бродила в ступоре. Я просто хотела остаться в кровати подольше, потому что там, под одеялом, я могла делать вид, что меня здесь нет. Что я где-то далеко. В другой жизни.
— Уйди уже, — махнул рукой Лёва. — Мешаешь смотреть.
Я вернулась на кухню, села на табуретку, достала телефон. У меня была одна подруга — Светка. Мы учились вместе в колледже, потом она уехала в другой город, но мы переписывались. Светка знала про Лёву, про свекровь, про всё. Она говорила — беги. Беги, пока не поздно. Но как бежать, если паспорт у Лёвы в столе лежит? Если денег нет, а квартира моя теперь его?
Я набрала сообщение: «Света, я больше не могу. Правда».
Ответ пришёл через минуту: «Приезжай ко мне. Сейчас. Завтра. Когда хочешь. Я тебя спрячу».
Я посмотрела на экран, на эти слова, и почувствовала — что-то сдвинулось. Внутри. Как камень, который долго лежал и вдруг покатился. Медленно, но покатился.
Завтра мы пойдём с Марфой Юрьевной в поликлинику. А послезавтра… Послезавтра я, может быть, не вернусь.
Утро началось с крика. Марфа Юрьевна орала на меня ещё с порога своей комнаты — я неправильно заварила чай, не так постелила скатерть, не туда положила её таблетки. Лёва сидел на кухне, зевал, листал телефон, равнодушно слушал. Ему было всё равно.
— Инна! Да что ты там копаешься! — свекровь тряслась вся от негодования. — Девять часов уже! Мы опоздаем!
Я натянула куртку, взяла сумку. Паспорт остался дома, как всегда. Лёва поднялся, подошёл ко мне вплотную.
— Только без фокусов, — он сказал это тихо, но с нажимом. — Поняла?
Я кивнула. Он поцеловал меня в лоб — сухо, механически, как прощаются с неодушевлённым предметом.
Мы вышли на улицу. Марфа Юрьевна плелась рядом, бубнила что-то про врачей, про очереди, про то, что молодёжь совсем распустилась. Я шла и думала только об одном — как добраться до Светки. Как вырваться. Как сбежать из этой клетки, где ключ поворачивается каждый вечер, а ты превращаешься в моню.
Поликлиника встретила нас запахом хлорки и толпой у регистратуры. Марфа Юрьевна сразу ринулась в бой, расталкивая всех локтями, я плелась следом. Талон взяли, сели ждать. Свекровь листала какой-то журнал, я смотрела в телефон.
— Убери эту штуку, — прошипела она. — Сидит тут, в экран уставилась. Люди смотрят.
Я убрала телефон. Села, сложив руки на коленях, как послушная девочка. Но в голове крутилось одно — сегодня вечером. Нет, завтра утром. Когда Лёва уйдёт на работу, Марфа Юрьевна заснёт после обеда... Я возьму сумку, выйду. Просто выйду и не вернусь.
— Марфа Юрьевна Сокольникова! — прокричала медсестра.
Мы зашли в кабинет. Врач — молодая женщина лет тридцати пяти, с усталыми глазами и короткой стрижкой — посмотрела на свекровь, потом на меня.
— Вы дочь? — спросила она.
— Невестка, — буркнула Марфа Юрьевна. — Лучше бы дочь была, толку больше.
Врач промолчала, стала мерить давление. Я стояла у окна, смотрела на двор. Там, у подъезда соседнего дома, сидела компания подростков — курили, смеялись, один парень показывал что-то в телефоне остальным. Им было хорошо. Легко. Они были свободными.
— Вам плохо? — голос врача вернул меня.
Я обернулась. Она смотрела на меня, а не на Марфу Юрьевну.
— Что? Нет, я нормально, — ответила я.
— Вы очень бледная. И синяки под глазами, — она говорила тихо, но в её голосе было что-то... Понимание? Беспокойство?
— Не высыпаюсь просто, — я отвела взгляд.
— Доктор, вы мне давление меряйте, а не ей! — Марфа Юрьевна возмутилась. — Она молодая, переспит.
Врач кивнула, вернулась к свекрови, но несколько раз ещё бросала на меня взгляд. Когда Марфа Юрьевна вышла за направлением на анализы, доктор быстро написала что-то на бумажке, сложила её вдвое.
— Возьмите, — она протянула мне записку. — Если понадобится помощь.
Я взяла, сунула в карман, не глядя. Вышла следом за свекровью. Мы прошли ещё два кабинета, отстояли очередь в лаборатории. Марфа Юрьевна хныкала, жаловалась на всё подряд. Я молчала, считала минуты.
Домой вернулись к обеду. Лёвы не было — где-то мотался с друзьями. Свекровь легла спать, я осталась на кухне. Достала ту записку из кармана, развернула.
«Центр помощи женщинам. Улица Ковальская, 12. Приходите, если нужна поддержка. Доктор Ангелина».
Я долго смотрела на эти строчки. Центр помощи... Я слышала про такие места. Там помогают тем, кто... Кто как я.
Телефон завибрировал. Светка: «Ну что, решилась?»
Я набрала ответ: «Завтра. Обещаю».
Вечером Лёва притащил своего кореша Богдана. Здоровенный мужик с пивным пузом и красным лицом, всегда орал, всегда ржал над своими шутками. Они расселись в зале, потребовали закуску, водку.
— Инка, давай живее! — крикнул Лёва. — Мы тут с братаном дело обмываем!
Я нарезала колбасу, огурцы, сделала бутерброды. Принесла на подносе, поставила на стол. Богдан посмотрел на меня снизу вверх, ухмыльнулся.
— Лёха, ты чего такую тихую взял? — он налил себе водки, чокнулся с моим мужем. — Надо было шумную, весёлую. Эта же как мышь серая.
— Да нормальная, — отмахнулся Лёва. — Покорная, не возражает. Главное, чтобы борщи варила и в койке старалась.
Они загоготали. Я стояла рядом, чувствуя, как краснеют щёки, как внутри всё сжимается в один большой ком злости.
— Свободна, — буркнул Лёва, махнув рукой.
Я ушла. Легла на диван в спальне, натянула одеяло на голову. Слушала их пьяный гогот, музыку, которую они врубили на всю громкость. Марфа Юрьевна не вышла из своей комнаты — она привыкла к таким вечерам.
Около полуночи Лёва ввалился в спальню. Пьяный, шатающийся, довольный. Лёг рядом, попытался обнять. От него несло перегаром и табаком.
— Отстань, — я отодвинулась.
— Чего? — он приподнялся на локте. — Ты че, мне отказываешь?
— Ты пьяный. Спи, — сказала я тихо.
— А-а-а, — он протянул, усмехнулся. — Значит, так... Гордая стала, да? Ну погоди, завтра поговорим.
Он отвернулся, захрапел через минуту. Я лежала, смотрела в потолок, слушала его храп. Думала — ещё одна ночь. Последняя.
Утром Лёва ушёл рано, не попрощавшись. Марфа Юрьевна тоже молчала — видимо, обиделась на вчерашний шум. Я убрала квартиру, помыла посуду после их пьянки. Потом тихо прошла в спальню, открыла шкаф.
Достала старый рюкзак, сунула туда сменную одежду, зарядку для телефона, немного денег — триста рублей, которые я прятала в кармане зимнего пальто. Паспорта не было, но я знала — в центре помогут. Доктор Ангелина не просто так дала мне эту записку.
— Ты чего там копаешься? — голос свекрови заставил меня вздрогнуть.
Я обернулась. Она стояла в дверях, смотрела подозрительно.
— Вещи разбираю, — ответила я. — Старые на выброс складываю.
— Ага, — она прищурилась. — Смотри у меня. Лёвушка позвонит, я ему всё доложу.
Она ушла. Я закрыла рюкзак, засунула его под кровать. Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выпрыгнет. Но я должна была успеть. Пока она не заметила. Пока Лёва не вернулся.
Часа через два Марфа Юрьевна заснула в своей комнате — я слышала её похрапывание. Тихо достала рюкзак, накинула куртку. Записку с адресом центра сжимала в кулаке.
Открыла дверь. Вышла на лестничную площадку. Закрыла за собой — тихо, без звука. Спустилась по лестнице, вышла на улицу.
Морозный воздух ударил в лицо. Солнце светило ярко, слепило глаза. Я сделала несколько шагов, остановилась, обернулась. Посмотрела на наш подъезд, на окна квартиры.
Всё. Хватит.
Я пошла к остановке. Село в маршрутку. Кондуктор — полная тётка в вязаной шапке — посмотрела на меня участливо.
— Замёрзла, дочка? Бледная такая, — сказала она.
— Нормально я, — ответила я. — Спасибо.
Улица Ковальская оказалась в старом районе. Двухэтажное здание, серое, с облупившейся краской. Над дверью висела табличка: «Центр поддержки». Я постояла у входа, перевела дыхание. Потом толкнула дверь.
Внутри было тепло. Небольшой холл, несколько стульев, за столом сидела женщина — лет пятидесяти, в очках, с добрым лицом.
— Здравствуйте, — я подошла. — Мне доктор Ангелина дала ваш адрес.
— Проходите, милая, — она улыбнулась. — Меня зовут Людмила Павловна. Присаживайтесь, сейчас позову психолога.
Через пять минут появилась девушка — молодая, в джинсах и свитере, с короткими волосами и внимательными глазами. Села напротив меня, налила чай.
— Я Соня, — представилась она. — Расскажите, что случилось?
И я рассказала. Всё. Про Лёву, про свекровь, про запертую дверь и украденный паспорт, про унижения и страх. Говорила долго, сбивчиво, иногда останавливалась, чтобы не расплакаться. Соня слушала, кивала, записывала что-то в блокнот.
— Хорошо, что вы пришли, — сказала она в конце. — Мы поможем. Сейчас оформим заявление в полицию, потребуем вернуть ваши документы. Квартира была на вас?
— Да, но он переоформил...
— Незаконно. Если вы не давали добровольное согласие, это оспаривается. Я свяжу вас с нашим юристом, Тамарой Николаевной. Она специализируется на таких делах.
Я не верила своим ушам. Помощь. Реальная, настоящая помощь.
Людмила Павловна принесла телефон, я позвонила Светке. Рассказала, где нахожусь. Она приехала через час — влетела в центр, обняла меня так крепко, что я всё-таки расплакалась.
— Всё, подруга, — шептала она. — Всё, ты свободна. Поехали ко мне, переночуешь, а завтра будем думать.
Полиция приехала к Лёве вечером того же дня. Соня позвонила мне, рассказала — он орал, требовал объяснений, свекровь причитала, что я неблагодарная. Но участковый Герасим Степанович — пожилой мужчина с седыми усами — не повёлся на их спектакль. Забрал мой паспорт, составил протокол. Лёве выписали предупреждение за удержание документов.
Через неделю я подала на развод. Тамара Николаевна — женщина жёсткая, в строгом костюме, с пронзительным взглядом — взялась за моё дело как за личную месть всем тиранам мира. Собрала доказательства: показания соседей, записи с камер подъезда (оказалось, Лёва не раз толкал меня), справку от доктора Ангелины о моём состоянии.
— Вашу квартиру вернём, — сказала она уверенно. — И компенсацию за моральный ущерб потребуем.
Суд длился два месяца. Лёва приходил злой, красный, пытался давить на меня взглядом. Марфа Юрьевна сидела рядом, шипела что-то про распущенность и позор. Но судья — строгая женщина лет шестидесяти — выслушала все доказательства и вынесла решение: брак расторгнуть, квартиру вернуть мне, Лёве выплатить компенсацию в сто тысяч рублей.
— Это несправедливо! — орал он. — Она моя жена! Я её содержал!
— Вы её унижали и лишали свободы, — отрезала судья. — Решение окончательное.
Когда я выходила из зала суда, ноги дрожали. Но не от страха. От облегчения.
Квартиру я получила обратно через месяц. Лёва и Марфа Юрьевна съехали — он снял однушку на окраине, свекровь поселилась у своей сестры. Соседи рассказывали, что он спился окончательно, потерял работу. Богдан от него отвернулся — видимо, лузеры ему были неинтересны. Марфа Юрьевна, говорят, теперь сама прислуживала сестре, которая помыкала ею как хотела. Карма, наверное.
Я сделала ремонт — выкинула всё старое, покрасила стены в светло-голубой, купила новую мебель. Швейную машинку достала с балкона, почистила, привела в порядок. Записалась на курсы кройки и шитья.
Светка приезжала каждые выходные, помогала обустраивать жильё. Однажды привезла своего брата Арсения — высокого парня с добрыми глазами и тихим голосом. Он помог собрать шкаф, повесить люстру. Потом остался на чай.
— Ты молодец, — сказал он просто. — Не каждая смогла бы вырваться.
Я улыбнулась. Первый раз за долгое время — искренне.
Прошло полгода
Я устроилась работать в ателье — сначала помощницей швеи, потом стала принимать заказы сама. Люди хвалили мою работу, рекомендовали знакомым. Деньги появились — свои, заработанные.
Арсений заходил иногда — то книгу принесёт, то в кино позовёт. Мы гуляли, разговаривали обо всём. Он не торопил, не давил, просто был рядом. И это было... правильно. Спокойно. Хорошо.
Однажды вечером, когда мы сидели на кухне за чаем, он спросил:
— Инна, ты веришь, что можно начать заново?
— Верю, — ответила я. — Потому что уже начала.
Он взял мою руку, сжал осторожно.
— Тогда давай продолжим вместе?
Я посмотрела на него — на его спокойное лицо, добрые глаза, на то, как он держит мою руку, не сжимая до боли, не требуя, не приказывая. Просто держит.
— Давай, — сказала я.
Лёва звонил пару раз — пьяный, жалкий, просил вернуться. Говорил, что изменится, что больше не будет. Я слушала его голос — чужой, далёкий — и клала трубку. Потом заблокировала номер.
Марфа Юрьевна написала мне в соцсетях: «Ты погубила моего сына, неблагодарная». Я удалила сообщение, заблокировала её тоже.
Они остались там — в прошлом, за закрытой дверью, ключ от которой теперь у меня. И я больше никогда не поверну его обратно.
Сейчас я сижу в своей мастерской — так я теперь называю комнату, где стоит швейная машинка. За окном весна, солнце, птицы поют. На столе лежит заказ — свадебное платье для одной девушки из соседнего дома. Арсений обещал зайти вечером, приготовить ужин. Светка прислала смешную картинку в чат.
Я шью и улыбаюсь. Потому что я свободна. Потому что я счастлива. Потому что я — это снова я, а не моня, не балласт, не серая мышь.
Я — Инна. И моя жизнь наконец-то принадлежит мне.