Кукушки. Глава 73
Тиха и размерена жизнь в Кокушках зимой. Трудятся в малухах да банях мастера, шьют одежду хозяюшки, спешат успеть к весне. Тесновато стало в избе Нохриных, да как говорят в народе, в тесноте, да не в обиде. Ждёт Парфений удобного случая, обоза до Тобольска, чтобы уехать из родительского дома, а пока покорно несёт свою епитимью и всячески избегает общения с Манефой. Да разве ж такое возможно, когда все и всё на виду? Вот она с матушкой постряпушки затеяли, смеются о чём- то о своём, хороша Манефа, глаз не отвести, всю душу парню выела и живёт, словно и не замечает ничего. Зато Семёну со стороны всё хорошо видно, оттого и загружает он работой сыновей, боясь, как бы не вышло чего. Пришло время готовить материал для постройки новой избы для Леонида и Манефы.
-Завтра в лес едем, -сказал он сыновьям, когда те, управившись по хозяйству зашли в дом, -пора лес рубить покамест дерево спит, да из бора вывезти, по весне начнём строиться.
-Слава тебе, Господи, -перекрестилась Феша, услышав слова мужа, -будет у тебя свой дом, -шепнула она невестке, помогающей ей собрать еду на стол для паужны. Та разулыбалась радостно, не у всех была возможность зайти в новый дом, иные молодожены проживали с родителями мужа до конца жизни.
-Вот, что, тятя, -сказал Леонид, присаживаясь к столу, -строить избу станем не на твоём подворье, -рубанул он.
-Отчего же так? –спокойно спросил его Семён, -или не по нраву тебе наша усадьба?
-Как не по нраву, когда вырос здесь? Только запотимил я, тятя, пасеку свою завести, уж и место подыскал, так чтобы без соседей было, пчеле покой нужен да тишина, и чтобы запаху никакого не было, а тут, ты сам понимаешь, проходной двор, то охотники являются, то купцы какие. Да и запах стоит такой, что подворье наше люди стороной обходят. Нам –то привычное дело, а людям-худо. Не серчай, тятя, токмо на меду да на шкурках в придачу мы с тобой больше навару иметь станем!
-Ну, и где ты себе место присмотрел? –спросил его Семён, выслушав сына.
-У Михайловского овражка, -ответил Леонид, посмотрев на Манефу и Фешу, застывших в ожидании ответа Семёна.
-Что ж место хорошее тихое, -сказал тот и они облегченно выдохнули, понимая, что Семён и не сердится вовсе, -от нас недалече и вроде как в деревне, и нет, а это значит никто мешать не станет и вы никому не помешаете. Что до нас с матерью, то при нас Парфений останется и Емилия. Дочь ненадолго, а вот ты, сын, досмотришь и докормишь нас на старости лет, верно говорю?
-Верно, тятя, -ответил ему Парфений, так и не решившийся сказать всем о своём отъезде.
К весне у Михайловского овражка лежали сосновые бревна в кострах, ожидая своего часа. С первым теплом начали они снимать с них оттаявшую кору скобелями. Стучали топоры, терпко несло сосновым духом в весеннем воздухе, рубили Леонид и Парфений четырехугольную клеть, иначе сруб –основную часть будущей избы. Между венцами, помогавшие им женщины укладывали мох, а щели конопатили паклей. Изнутри клеть братья выскоблили в лас, обтесали до плоскости, а снаружи сосновые бревна так и оставались круглыми. День за днем, поднимался новый дом, обещая защищать своими стенами людей в нём живущих.
Молча, наравне с приглашенными на помочи родственниками работал Парфений, у которого так и не хватило духа уехать. Вместе с братом обустраивал он и новую пасеку. Как только полезла первая трава братья отправились в лес и накопали там целую телегу гороховика, чтобы высадить его вокруг пасеки для защиты от ветра. Кроме того, разросшиеся кусты, переплетаясь ветками между собой служили хорошей защитой от скота. На этом Леонид не остановился и был вырыт ров и поставлен из тёса высокий забор.
Внутри сего сооружения им были высажены разные плодовые растения и кусты, посеяны травы. Он установил колоды для пчел на небольшие скамеечки, чтобы они не соприкасались с землёй и не гнили, а для устойчивости привязал их бечевкой к вбитым рядом двухметровым колам.
-Молодец сын, вижу, что с толком подошел ты к делу, -похвалил его Семён, -хорошо, что при пасеке жить станешь, здесь и обиходить пчел легче и по лесу бегать не придётся. Зря не услышал тебя раньше, всё думал, что яйца курицу не учат, не заметил, как выросли яйца-то, -усмехнулся он, обнимая Леонида и рассматривая творение его рук.
-Что ж, Парфений, твой черед пришёл, осенью обженим тебя и внуков от вас ждать буду, сказал Семён, присаживаясь на новенькой завалинке, которая всё ещё пахла смолой.
-Я вот, что, тятя, сказать тебе хотел, -решился тот наконец-то на серьезный разговор с отцом, -ты долю мою выдай, уйти я хочу из Кокушек, сказывал тебе об том раньше, -сказал он.
-Какую такую долю? –удивился отец.
-А такую, что Семёну ты дал на избу и пасеку, единолично он сроду бы не поднялся, вот и мне помоги, хочу свой путь найти, от того и рвусь уйти. –угрюмо сказал Парфений, лаптем ковыряя землю и не смотря на отца.
-Меня не жаляшь, так о матери подумай, ей-то каково будет, когда прознает она про твои думы? Только жизнь наладилась, чего Бога гневить хорошо живём, а тут на тебе, сын такую свинью подложил, нет у тебя ещё ничего своего, всё отцом да матерью дадено, нам и решать! Ишь ты какой выискался, долю ему подай! А ты заработал долю-то? -сердито сказал отец, вмиг став суровым и беспощадным в своих словах.
-А Леонид заработал? –не сдавался сын.
-Леонид женился, -напомнил ему отец, -вот, -показал он рукой на дом и пасеку, -хозяйством обзавелся, а ты при нас живёшь, какая тебе доля?
-Вона значит, как, -Парфений пнул ногой курицу, прибежавшую поискаться в кучке земли, в той что он нарыл ногой, -поглядим ишо, -пригрозил он неведомо кому и ринулся со двора.
-Что это с Парфёнкой тятя? –озадаченно спросил отца Леонид, подходя к дому.
-Вот и я думаю, что это? -ответил тот, задумчиво глядя на незапертую впопыхах Парфением калитку.
Через несколько дней он, воспользовавшись темной ночью уйдет из родительского дома. В котомке за спиной Парфения будет лежать кой-какая еда да непроданные зимой шкурки, отцовский инструмент. Выйдет он за ворота отчего дома и не оглянется ни разу, настолько обрыдло его жизнь в этой деревне. Уйдёт и сгинет без следа, не зная, как станет молится, со слезами на глазах, за него, каждый день, мать и винить себя за строгость резко постаревший отец.
Золотая осень пришла в Кокушки, окрасив близлежащие леса желтыми, красными красками. Обживали дом Леонид и Манефа, подыскивали жениха Емилии Семён и Феша. Запозднилась дочь с замужеством, перестарка совсем, где теперь жениха искать, когда молоденькие девки повырастали, как сорная трава на огороде? Да и разговоры по Кокушкам пошли нехорошие, будто бы порченная Емилия, есть в ней изъян какой. Доходили эти разговоры и до девушки, плакала она в укромных местах, но не лежало её сердце к местным парням. Как не взглянет на кого- тошно, где такого, как тятя найти?
А тот, после побега Парфения и вовсе сник, болеть стал чаще, стараясь скрывать от семьи удушающий кашель, разрывающий горло. Да разве от них что утаишь? Вот и Леонид лечит отца мёдом да прополисом, дочь отвары разные делает, только легче от того не становится Семёну. Не болезнь его ест, сам себя изнутри съедает, не может простить себе уход сына. Все трое дороги они отцу, как пальцы на одной руке, сожмёшь, кулак получится, а как один палец потеряешь, так ничего кроме кукиша и не выходит.
Ворчливый стал, совсем дед Леониду больше всех достаётся, то это не так, то то не эдак. Молчит в ответ сын, терпит, понимает, старость к отцу пришла, хочет, как раньше, сам всё делать, да не выходит ничего, от того и злится.
Осенние дожди, внезапно зарядившие из тяжелых, серых туч, проплывавших над Кокушками загнали людей по домам. Следом за ним пришёл снег и морозы, сковав бездорожье и дав возможность людям выехать из деревни.
Савва, прищурив пьяненькие с раннего утра глаза, рассматривал стоявшего перед ним сына. Повзрослел совсем, раздался в плечах, освоился в своём этом Шороховском и привез молодую невесту с родственниками, на ознакомление, так сказать.
Зареванная Аглаида, не в силах оторваться от сына всматривалась в его повзрослевшее лицо и только всхлипывала не в силах сказать ни слова от навалившихся на неё чувств.
-Прости, сватьюшка, что свалились как снег на голову, но сама знаешь, летний день год кормит да осенняя распутица все дороги перекрыла, от того и не смог сын твой до вас раньше добраться, да благословение взять у родителей, - сказал ей щуплый мужичонка, в новом зипуне, -только вот и смогли выбраться, надо же с родней новой познакомиться, да о свадьбе договорится, а то вовсе не по-людски получается. Вот, знакомьтесь супруга моя дражайшая Настасья Ивановна, а это сын мой Егорка, жених совсем, а это стало быть невеста наша –Марьюшка. Поздоровайся, Марьюшка, поклонись родителям жениха, -приказал он дочери.
Девица, то краснела, то бледнела, поглядывая на хозяев из-за плеча отца, боялась.
-Что ж со свадебкой так торопитесь? –спросил гостей Савва, втайне мечтавший, чтобы знакомство поскорее закончилось и все уселись, наконец-то за стол, - али понесла невеста-то?
-Не мели ерунды, -осадила его жена, взявшая себя в руки, -проходите, гости дорогие, чем богаты, тем и рады, -сказала она, приглашая незваных гостей к столу.
Рано уехавший из родительского дома Тимофей подвязался работать на мельнице, что стояла в Шороховском, сначала на побегушках, затем хозяин заметил смекалистого парнишку и со временем сделал помощником, передав бразды управления мельницей родному сыну. Тимофей быстро подружился с Егором и заприметил дочь, помогавшую брату на мельнице.
Была она небольшой, такие называли ещё мутовками, стояла на реке и в силу малого своего водостока работала только весной и летом, так как вода в реке в иное время замерзала. Как не противился поначалу мельник, но меж его помощником и дочерью всё ж искра пробежала, оттого и явились они в Кокушкино по просьбе Тимофея.
Когда первая неловкость прошла и всё обговорёно было, отправились молодые на знакомство с Кокушками. Хотя против Шороховского и смотреть-то здесь было нечего, церковь разве что, да мост через реку, на котором местные ребятишки игрища свои устроили.
Шла Марьюшка меж женихом и братом, словно с двух сторон стеной прикрытая, оба высоки, плечисты, чубаты, скалят зубы в шутках-прибаутках, улыбаются встречным девицам. Вот и эту, шагавшую им навстречу девицу подцепили языками своими.
-Посмотри какая краля идёт, -сказал Тимофей другу, -словно пава плывёт!
- Да, - согласился тот, -хороша, кругла, бела, как чистая репка, -сказал он нарочно громко, чтобы девушка обязательно его услышала.
- Бела, румяна, да нравом упряма, -не осталась та в долгу и не удержавшись показала парням язык.
-Вот ведь девки какие в Кокушках бесстыжие, -подивился этому Егор, -у нас таких отродясь не бывало.
- Девичий стыд до порога: как переступила, так и забыла, -сдерзила ему незнакомка, а Тимофей лишь усмехнулся ей в ответ, узнав в ней Емилию, с которой знаком был с детства.
-Стой, егоза, -сказал он ей, хватая ту за руку, -али не признала? Это же я, Тимоша, сын Аглаиды и Саввы, помнишь, как катались мы зимой, на санях у вашего дома? На берегу? Неужто я так изменился? Хотя да, изменился, совсем мужиком стал.
-Был мужичок да помер, была и кляча, да изъездилась, -машинально съязвила в ответ ему девушка, внимательно вглядываясь в незнакомца.
-Ну? Признала? –улыбаясь просил её Тимофей.
-Признала, - согласилась Емилия, переместив свой взгляд на его спутников. Заметив это, юноша продолжил:
-Невеста моя, Марьюшка, -сказал он, показывая рукой на спутницу, - а это брат её, Егором кличут, помогает мне на мельнице. –уточнил он.
-Это кто кому ещё помогает, -подговорился тот, не отводя от Емилии взгляда, -не забывай, что мельница тятина, а ты там только моим помощником числишься, -сказал он, не замечая, как искривил от обиды рот Тимофей. Смотрел он только на незнакомку, встретившуюся им по пути. Была она какой-то особенной, не такой как другие девки. Было в ней что-то неуловимо знакомое и в тоже время пугающее, но притягивающее к себе.
-Как родители твои, живы-здоровы, не хворают? –продолжил разговор Тимофей, которого очень укололо упоминание друга о его месте на мельнице, словно начали они сейчас какой-то невидимый спор меж собой, и кто в нём выйдет победителем никому неизвестно.
-Отец прихворнул, -ответила на вопрос Тимофея девушка и бесстрашно посмотрела в глаза его спутнику. Сколько раз парни смотрели на неё умоляюще, прося дозволения проводить до дома, сколько раз приглашали в хоровод и вылавливали её у колодца, оставалось равнодушным сердце девушки. Отчего же сейчас встрепенулось оно белым лебедем застучало, высоко поднимая грудь, отсекло дыхание острой косой? Смотрела Емилия в глаза того, кто с первой минуту стал ей милым, от того спешно распрощалась она с новыми знакомыми и поспешила прочь.