В доме, который они со Стасом строили вместе — кирпичик за кирпичиком, кредит за кредитом, мечта за мечтой — теперь было невыносимо дышать. Вероника думала, что это будет их крепость, а получилось, что это золотая клетка, куда Лариса Сергеевна заходила, как к себе домой. Без стука, без звонка, с ключами, которые Стас «подарил» маме «на всякий пожарный».
— На какой «пожарный»?! — кричала она ему в подушку, но он лишь отмахивался. — Да ладно тебе, Верунь, она же ничего плохого не сделает. Наша мама.
«НАША»! Вот это «наша» ее уже выводило из себя. Никакой нашей семьи тут не было. Была семья Стаса, в которую Вероника пыталась втиснуться, словно лишняя деталь в идеальный, но уже собранный конструктор.
У нее же ателье. Свое, маленькое, на первом этаже, с отдельным входом. Место, где она была Вероникой, а не просто «женой Стаса и матерью маленькой Полины». Она горела этим делом, дышала им. Но Лариса Сергеевна, конечно же, считала, что это «баловство» и «мелочь», которая не сравнится с главным предназначением.
Конфликт назревал давно, как гнойник. Но прорвало его сегодня, когда Вероника вернулась домой после двенадцатичасовой смены. Она хотела просто рухнуть, поцеловать спящую Полю, а вместо этого… она замерла в холле.
В их новой, еще не до конца отделанной пристройке, где Вероника планировала сделать склад тканей и небольшую примерочную, запахло краской. Не просто пахло, а воняло так, что слезились глаза.
— Стас? — позвала она тихо, и сердце сразу начало стучать, как барабан. — Стас, ты что здесь делаешь?!
Он сидел на полу, в своей старой растянутой футболке, окруженный банками с нежно-голубой краской. Рядом лежали какие-то листы гипсокартона. Вид у него был виноватый, как у школьника, которого поймали за курением в туалете.
— А? Вероника! Ты рано. — Он попытался улыбнуться, но это выглядело, как гримаса.
— Что это? Что за голубой цвет? Я же просила: здесь будет ателье, нейтральные стены! Что происходит?
Стас отложил кисть, вздохнул, и вот тут Вероника поняла. Поняла по его вздоху, по тому, как он избегал ее взгляда, что все это — не его. Это был ее вздох, ее план.
— Ну, что ты сразу... — Он нервно почесал затылок. — Мы тут с мамой... решили. Понимаешь?
— Что решили? Какое «мы»? — Вероника почувствовала, как ее голос становится жестким, словно сталь. Ей уже было плевать на усталость, плевать на запах краски, плевать на соседа, который мог услышать. — Стас! Мы договаривались. Тут будет МОЙ склад.
Он встал. Он был выше, крупнее, но сейчас он казался меньше Полинки, когда та прячется за шторой.
— Ну, склад, Верунь... он подождет. А вот Поле скоро уже три, и... и мама говорит, что нельзя тянуть. Ну, ты сама понимаешь.
Вероника медленно подошла к стене, которую он уже успел покрыть свежим, удушающим голубым. А потом увидела листы гипсокартона, лежащие в углу. Они предназначались для перегородки.
— ЭТО, — прошипела она, указывая на голубую стену. — Это детская. Детская №2, да?
Стас кивнул, торопливо, как будто от этого кивка зависело спасение мира.
— Ну да. Мама сказала, что это идеальная планировка. Ателье ты можешь и в подвале... или вообще, дома шить! Зачем тебе отдельное помещение? А вот второй ребенок...
Он подошел к ней, попытался обнять. Но Вероника отшатнулась, как от огня. Она видела эту голубую стену — и видела в ней могилу своей воли.
— Мама сказала, что ты должна рожать второго! — выпалил он, разом, быстро, сбросив с себя этот груз. Его лицо было смесью облегчения и страха. — Она говорит, что Полина скучает, и что ты, как женщина, обязана дать мужу второго наследника, пока молодая. И что пора переставать играть в твое ателье.
Вероника стояла молча. Глаза смотрели на голубую стену, но видела она только красный туман. А потом, после долгой, давящей тишины, из ее горла вырвалось одно слово. Одно. Твердое, холодное, как камень, упавший в колодец.
— Нет.
Слово «Нет» было сказано. Но оно не стало точкой, это был лишь восклицательный знак в начале нового, ужасного предложения.
После того скандала в недокрашенной голубой детской Стас на два дня просто исчез. Ну, как исчез – сидел в гараже, пил пиво, «остывал». Вероника даже вздохнула с облегчением. Пусть остывает. Главное, он не пошел дальше красить стены.
Она вернулась к работе. Ателье. Единственное место, где она чувствовала себя полной, а не половиной женщины, которой чего-то не хватает для «полного семейного счастья». На носу была крупная выставка, новые заказы, нужно было срочно оплатить аванс за элитную партию итальянского шелка, без которой вся коллекция просто рухнет.
И вот в среду, Вероника сидела в офисе, открыла банковское приложение, чтобы перевести оплату поставщику — и тут сердце упало в пятки.
Счет, с которого она всегда оплачивала закупки — пуст. Не просто мало денег, а ровный, издевательский ноль. Притом, что вчера там было около миллиона. Ее миллиона. Денег, которые она копила с каждого платья.
Она проверила историю операций. Крупная сумма была снята наличными.
Вероника почувствовала такой прилив ярости, что закружилась голова. Она выскочила из ателье, бросив недошитое платье на манекене, и полетела домой.
Стас сидел на кухне. Спокойный, как удав. Пил чай с лимоном, листал ленту новостей. Словно ничего не произошло.
— Стас. — Голос Вероники был не ее. Он был низким, шипящим, стальным. — Где деньги?
Он медленно поднял глаза. Ни тени стыда, только скука и эта ужасная пассивная агрессия.
— Какие деньги, Верунь? О чем ты?
— Миллион! Мои деньги со счета ателье!
Он отложил телефон, вздохнул. Тот же самый вздох, как в пристройке. Тяжелый, будто Вероника, а не он, создавала все проблемы.
— Ну, Мама просто… подстраховала нас. — Он посмотрел на нее, как на неразумное дитя. — Тебе же надо было «на тряпочки» потратить, а мы тут дом строим, будущее, Полинке брата или сестру. Это важнее.
— Это были деньги для работы! На коллекцию! Ты понимаешь, что я сорвала контракт? Что меня оштрафуют?!
— Ну, и что? — Он пожал плечами, и это движение стало последней каплей. — Ателье твое — это хобби. Мама сказала, что это просто мешает тебе сосредоточиться на главном.
— Главном?! — Вероника вскинула руки. — Моя работа кормит нас, Стас! Твоя зарплата едва покрывает ипотеку!
— Вот именно. — Он кивнул, словно это был его коронный аргумент. — А ипотека на мое имя. И дом на мое имя. Мама сказала, пока ты не одумаешься, и не начнешь действительно заниматься семьей, она будет держать деньги у себя. Она просто страхует наше будущее, пока ты, Верунь, не прекратишь заниматься ерундой.
Он встал, подошел, попытался взять ее за руку, но Вероника отдернула ее так, что чуть не свалила графин со стола.
— Нет второго ребенка — нет денег на твою новую коллекцию. Вот и весь ультиматум, дорогая. — В его голосе впервые прозвучали не материнские слова, а собственная воля, но она была пропитана манипуляцией. — Это наше общее решение.
Вероника смотрела на его руки. На этого мужчину, с которым она делила жизнь, с которым строила дом, с которым родила дочь. И впервые поняла: она не просто в клетке. Она в финансовой петле, которую накинули на нее двое самых близких ей людей. Дом, который она считала крепостью, стал ловушкой. И теперь, чтобы освободиться, ей нужно было не просто ответить «Нет». Ей нужно было что-то сделать. Что-то очень резкое.
***
Вероника не плакала. Слезы высохли, не успев дойти до подбородка. Осталась только злость. Жгучая, чистая, как огонь. Стены этого дома, которые она когда-то мазала штукатуркой вместе со Стасом, теперь стали для нее камерой пыток. А миллион... Миллион был ценой, которую они ей назначили за ее волю.
— Забрала их, чтобы закончить вторую детскую. — Слова Стаса звенели в ушах.
Он ушел спать, довольный, что «урегулировал вопрос». Пассивный тиран. Думал, что теперь Вероника, без денег, без поддержки, приползет и скажет: «Хорошо, Стас, рожаю. Только верните мне мои деньги».
Но Вероника уже не была той наивной женщиной, которая верила в ипотечное счастье.
Она пошла в ателье. Там, где хранился ее инструмент, ее сила. Склад был, конечно, скудным, но кое-что нашлось. Пять баллончиков ярко-красной краски. Той самой, которой размечают аварийные выходы.
Около часа ночи она тихо вышла на улицу. Полина спала, Стас храпел, свернувшись калачиком, в их общей спальне.
Вероника бесшумно открыла дверь в недостроенную пристройку. Голубая краска на стенах, которую он успел нанести, выглядела теперь не нежной, а пошло-навязчивой. Как мечта Ларисы Сергеевны, навязанная чужой жизни.
Первый пшик баллончика был тихим, но в ушах Вероники он прозвучал как выстрел.
Она начала с края. Без плана, без черновика. Яростно, струями, как будто выплескивала из себя всю боль, всю усталость, весь яд, которым ее травили эти годы. Она закрасила голубой. Она сделала стены такими, чтобы они горели. Чтобы они кричали.
Красное пламя поднималось от пола к потолку. И когда Вероника закончила, она отступила, тяжело дыша. Она взяла из ателье свой раскройный нож. На центральной стене, которая предназначалась для детской кроватки, она нацарапала самые главные буквы. Кричащим, огромным шрифтом, который бросался в глаза и обжигал сетчатку:
«Н Е Т !»
Хватит. Этим НЕТ она поставила точку не только в вопросе о втором ребенке, но и в вопросе о браке.
Она вернулась в дом. Тихо собрала вещи Полины, свои документы. На кухонном столе, рядом с термосом, из которого Стас пил свой чай с лимоном, Вероника оставила записку. Всего три слова, написанные жирным маркером, прямо на чеке из магазина:
«Живи с мамой».
В 5 утра, пока соседи еще спали, Вероника завела свою старенькую «Мазду». Дочь на заднем сиденье сладко посапывала. Она не оглянулась. Ни на дом, ни на проклятую голубую пристройку, которая теперь пылала в первых лучах солнца красным, пламенным протестом.
***
Стас и Лариса Сергеевна обнаружили "картину" в пристройке около семи утра, когда Лариса Сергеевна приехала с пирожками "навестить внучку".
Их гнев был, как землетрясение. Стас звонил, орал, угрожал. Но Вероника отвечала коротко и сухо.
— Ты украл мои деньги, Стас. Это уголовное дело. И да, я подаю на развод и раздел дома.
Лариса Сергеевна кричала о неблагодарной с.ке, которая разрушила семью, но было поздно. Вероника уже нашла юриста, который помог ей документально подтвердить, что большая часть вложений в строительство дома была из ее личных доходов ателье. Прощай, ипотека. Прощай, "наше" счастье.
Через полгода Вероника открыла свой второй, большой салон в центре города, куда перенесла и ателье. Она работала, наслаждалась тишиной и свободой, а главное — она научилась говорить «НЕТ» громко, твердо и так, чтобы его услышали все.
А Стас? После продажи дома, которую он не смог предотвратить, остался без жилья и переехал, куда бы вы думали? Правильно. К маме.