Я вернулась с работы и не сразу поняла, что не туда зашла. В прихожей стояли чужие чемоданы — два огромных, потёртых, с наклейками каких-то древних турагентств. На вешалке висели незнакомые куртки. Из кухни пахло жареной рыбой, хотя я точно помнила, что рыбы в холодильнике не было.
А потом из комнаты вышла Зинаида Павловна — свекровь мужа Андрея — в моём махровом халате и моих домашних тапочках.
— О, Наташенька! А мы тут уже освоились! Андрюша сказал, ты поздно будешь, вот мы и не стали ждать с ужином. Там на сковородке осталось немного, поешь, если хочешь.
Я стояла в собственной прихожей и не могла найти слов. За спиной свекрови маячил свёкор Геннадий Иванович — тоже в домашнем, тоже совершенно по-хозяйски расположившийся.
— А Андрей где? — выдавила я.
— В магазин побежал. Я его за кефиром отправила, мне на ночь надо обязательно, желудок, сама понимаешь.
Я всё ещё стояла в куртке и с сумкой в руках. Мимо меня в ванную прошлёпала какая-то девочка лет двенадцати — босая, в пижаме с единорогами.
— А это кто?
— Настенька, внучка наша. Ну, ты же знаешь, Олеся нам её подкинула на лето, а мы решили — чего ребёнку в деревне киснуть? Пусть Москву посмотрит!
Я не знала. Я вообще ничего не знала. Ни про приезд свекрови, ни про свёкра, ни тем более про какую-то Настеньку.
Потому что никто меня не предупредил.
***
Мне сорок один год. С Андреем мы женаты двенадцать лет, детей нет — так сложилось, не получилось, уже смирилась. Живём в Москве, в двушке на Щёлковской, которую я покупала ещё до брака. Точнее, мы с мамой покупали — она продала бабушкину квартиру в Туле и добавила мне на первый взнос. Остальное я выплачивала сама, восемь лет ипотеки.
Андрей переехал ко мне, когда мы поженились. Свою комнату в коммуналке он продал и вложил деньги в ремонт. Справедливо, я не спорю. Но квартира — моя. В документах — моё имя. И это важно для того, что случилось дальше.
Родители Андрея живут в посёлке под Саратовом. Далеко, слава богу. Видимся редко — раз в год, на Новый год, и то не каждый. Свекровь меня не любит. Не открыто, нет — она женщина хитрая, в глаза улыбается, а за глаза, я знаю, называет «городской фифой» и жалеет сыночка, что детей ему не родила.
Свёкор попроще, но полностью под каблуком у жены. Что Зинаида скажет — то и будет. А Зинаида всегда знает, как лучше.
И вот эти люди стояли в моей квартире, ели мою еду, носили мой халат — и смотрели на меня так, будто это я тут гостья.
Андрей вернулся через полчаса. С кефиром, батоном и виноватым выражением лица.
— Наташ, я тебе звонил...
— Телефон был на беззвучном. Совещание.
— Ну вот... А они приехали, я не мог же им отказать...
— Когда они приехали?
— Сегодня утром. Позвонили с вокзала, сказали — сюрприз.
— Сюрприз, — повторила я. — И надолго этот сюрприз?
Андрей замялся.
— На отпуск. Мама сказала — две недели.
Две недели. Четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов. Я физически почувствовала, как эти часы наваливаются на меня бетонной плитой.
— Ты мог бы предупредить.
— Я сам узнал только утром! Они же без предупреждения! Я что, должен был их на вокзале оставить?
— Ты мог бы хотя бы позвонить. Написать. Отправить голубя почтового.
— Я звонил!
— Один раз, Андрей. Один раз за весь день.
Он развёл руками:
— Ну извини. Что теперь делать? Они уже здесь.
Из комнаты донёсся голос свекрови:
— Андрюша, неси кефир! И Наташе скажи — пусть бельё даст чистое, мне постелить надо!
Я посмотрела на мужа. Он смотрел на меня. В его глазах читалось: «Пожалуйста, не устраивай сцену».
Я молча пошла за бельём.
***
Первые три дня я терпела. Убеждала себя — родственники, две недели, переживу. Не я первая, не я последняя.
Но с каждым днём терпеть становилось всё труднее.
Зинаида Павловна вставала в шесть утра и начинала греметь посудой на кухне. Варила свёкру кашу, себе — особый травяной чай, который воняла на всю квартиру чем-то средним между валерьянкой и болотной тиной. Настенька просыпалась в восемь и включала мультики на полную громкость.
Я уходила на работу невыспавшаяся и злая.
Возвращалась — и заставала разгром. Мои книги с полок были сдвинуты, чтобы Зинаида Павловна поставила свою рамку с иконой. Мои специи на кухне переставлены — «так удобнее». Мой шампунь — наполовину пустой, хотя я только открыла новую бутылку.
— Зинаида Павловна, это мой шампунь.
— Ой, Наташенька, там же целая бутылка была! Мне немножко, голову помыть. Что тебе, жалко?
Не жалко. Вопрос не в шампуне. Вопрос в том, что никто не спросил.
На четвёртый день я обнаружила, что Настенька рисует фломастерами в моём ежедневнике. В том самом, кожаном, который мне подарили на работе за выслугу лет.
— Настя, это моя вещь. Для рисования есть альбом.
— Мне бабушка разрешила.
— Бабушка не имеет права разрешать чужие вещи.
Девочка надула губы и пошла жаловаться. Через пять минут на кухне появилась свекровь с поджатыми губами:
— Наташа, ну что ты к ребёнку придираешься? Подумаешь, ежедневник какой-то. Новый купишь.
— Зинаида Павловна, это была моя вещь. Личная.
— Ой, какие мы нежные! В нашей семье всё общее. Андрюша, скажи ей!
Андрей сидел за столом и делал вид, что очень занят телефоном. Плечи его были напряжены, но вмешиваться он явно не собирался.
— Андрей, — повторила я.
— Мам, ну правда... Наташин ежедневник... Надо спрашивать...
— Вот ещё! Я что, каждую бумажку спрашивать буду? Мы тут гости или преступники какие?
Гости. Которые ведут себя как хозяева. Я промолчала и ушла в ванную — единственное место, где можно было запереться и побыть одной хотя бы пять минут.
***
На пятый день Зинаида Павловна решила устроить генеральную уборку.
— Наташа, у тебя тут пыль везде! Ты что, не убираешься? Андрюшенька в такой грязи живёт!
Пыль была на верхней полке шкафа. Там, куда я забираюсь раз в полгода с табуреткой и тряпкой. Но свекрови этого было недостаточно.
Она перемыла всю посуду — включая ту, что стояла в буфете для красоты и никогда не использовалась. Перестирала шторы. Перегладила постельное бельё, включая моё личное.
— Вот, я тебе всё аккуратненько сложила, — показала она стопку моего белья. — А то у тебя там как попало было. И это что за ночнушка такая? — Она вытащила мой шёлковый пеньюар, подарок Андрея на годовщину. — Срамота одна. Ты в таком при муже ходишь? Неудивительно, что детей нет.
Я взяла пеньюар из её рук. Пальцы дрожали.
— Зинаида Павловна. Это моё личное бельё. Вы не имеете права его трогать.
— Да что ты заладила — права, права! Я мать Андрея! Имею право знать, в каких условиях мой сын живёт!
— Ваш сын живёт в прекрасных условиях. А это — моя квартира. И я прошу вас не лезть в мои вещи.
Свекровь покраснела. Глаза её сузились.
— Твоя квартира? А Андрюша тут что — квартирант? Он сюда деньги вложил! Ремонт делал! Если бы не он, ты бы тут до сих пор с ободранными обоями жила!
— Ремонт — это не собственность.
— Ах вот ты как заговорила! Гена! Гена, иди сюда, послушай, что невестка говорит!
Свёкор появился в дверях, растерянный и помятый.
— Чего кричишь-то?
— Она говорит, что Андрюша тут никто! Что квартира её! Вот она, благодарность за всё!
Я устала. Бесконечно устала. Не от уборки, не от шума — от того, что меня не слышат. Вообще не слышат.
— Я не говорила, что Андрей никто. Я сказала, что это моя квартира. Юридически. По документам. И я имею право решать, кто и как здесь живёт.
— Андрюша! — взвизгнула свекровь. — Андрюша, ты слышишь? Она нас выгоняет!
Андрей появился из комнаты. Бледный, несчастный, с видом человека, которого разрывают на части.
— Никто никого не выгоняет, — сказал он. — Мама, успокойся. Наташ, ну хватит уже...
— Хватит — чего?
— Ну вот этого всего. Они же гости. Две недели потерпеть нельзя?
Потерпеть. Я двенадцать лет терплю. Каждый приезд, каждый звонок, каждое «Наташенька, а почему ты Андрюше рубашки не гладишь?» и «А когда внуков-то ждать?». Терплю, молчу, улыбаюсь.
Хватит.
— Андрей, нам надо поговорить. Наедине.
***
Мы закрылись в спальне. За дверью бубнила свекровь — громко, чтобы мы слышали. Что-то про неблагодарных жён, про то, что она сына предупреждала.
— Наташ, ну чего ты? — Андрей сел на кровать, обхватил голову руками. — Ну приехали и приехали. Через десять дней уедут.
— Андрей, они ведут себя так, будто я тут прислуга. Трогают мои вещи, командуют в моём доме, твоя мать роется в моём белье.
— Она просто помочь хотела!
— Я не просила помощи.
— Ну она же мать! Она так заботится!
— О ком? Обо мне? Или о том, чтобы доказать, что я плохая жена?
Андрей вскинул голову:
— Ты преувеличиваешь.
— Правда? Она при мне сказала, что у нас нет детей из-за моей ночнушки. Это я преувеличиваю?
Он промолчал.
— Андрей, я хочу, чтобы они уехали.
— Куда? У них билеты через десять дней!
— Пусть поменяют.
— Ты серьёзно? — Он посмотрел на меня с каким-то новым выражением. То ли с обидой, то ли с удивлением. — Это мои родители. Я не могу их выгнать.
— Ты можешь попросить их уважать мои границы.
— Какие границы? Это же семья!
— Семья — это мы с тобой. А твои родители — гости. И гости должны вести себя как гости.
Андрей встал, прошёлся по комнате.
— Если я им скажу уезжать, мать меня проклянёт. Она потом полгода разговаривать не будет.
— А если ты не скажешь — я съеду в гостиницу до конца их отпуска.
Он остановился.
— Ты шутишь.
— Нет. Я не могу больше жить под одной крышей с людьми, которые меня не уважают. И с мужем, который не может меня защитить.
Повисла тишина. За дверью свекровь перестала бубнить — видимо, прислушивалась.
— Наташ... — голос Андрея дрогнул. — Ну дай мне хоть время. Я поговорю с ними. Объясню.
— Что объяснишь?
— Что надо... полегче. С вещами там... с комментариями.
— И про бельё?
— И про бельё.
— И что я — хозяйка этой квартиры, а не прислуга?
Он кивнул. Но как-то неуверенно.
— У тебя один день, Андрей. Если завтра к вечеру ничего не изменится — я бронирую гостиницу.
***
На следующий день я ушла на работу в семь утра, чтобы не сталкиваться со свекровью на кухне. Вернулась поздно, к девяти вечера. Специально задержалась.
В квартире было тихо. Подозрительно тихо.
Зинаида Павловна сидела в комнате и смотрела телевизор. Молча. Настенька рисовала — в альбоме, не в моём ежедневнике. Свёкор что-то читал.
Андрей встретил меня в прихожей.
— Я поговорил.
— И?
— Мама обиделась, конечно. Но обещала... быть поаккуратнее.
— Поаккуратнее — это как?
— Не трогать твои вещи. Спрашивать разрешения.
Я кивнула. Посмотрим.
Три следующих дня прошли в режиме вооружённого нейтралитета. Свекровь со мной почти не разговаривала — только сухое «доброе утро» и «спокойной ночи». Зато и не командовала, не рылась в шкафах, не комментировала мою одежду.
Настенька притихла. Свёкор вообще старался не отсвечивать.
А потом, за два дня до их отъезда, я случайно услышала разговор на кухне.
— Андрюша, я тебя умоляю — разводись ты с ней! — голос свекрови был громким, уверенным, без тени стеснения. — Ну что это за жизнь? Она тебя в грош не ставит! Командует, как хочет! В собственном доме ты слова сказать не можешь!
— Мам, это её квартира...
— Да при чём тут квартира! Ты — мужчина! Ты должен быть главой семьи! А она тебя унижает! При родителях твоих унизила! Выгнать нас хотела!
— Она не хотела выгнать, она просто...
— Что — просто? Я всё слышала! «Это моя квартира, это мои вещи»! Да нормальная жена так никогда не скажет! Нормальная жена для семьи живёт, а не для себя!
Я стояла в коридоре и слушала. Сердце колотилось где-то в горле.
— Мам, я не буду разводиться.
— Почему? Из-за квартиры этой? Так у нас дом есть, переезжай!
— Потому что я её люблю.
Пауза.
— Любишь? Вот эту... которая родить не может, готовить не умеет, мать твою в грош не ставит?
— Да, мам. Эту самую.
Я услышала шаги и отступила в ванную. Андрей прошёл мимо, меня не заметил. Лицо у него было усталое и какое-то постаревшее.
***
Они уехали через два дня. Зинаида Павловна на прощание сухо кивнула, свёкор пожал мне руку, Настенька сказала «до свидания» и убежала в машину такси.
Когда дверь за ними закрылась, я прислонилась к стене и выдохнула. Впервые за две недели.
Вечером мы с Андреем сидели на кухне. Тихо, без телевизора, без посторонних голосов.
— Спасибо, — сказала я.
— За что?
— За то, что сказал матери.
Он поднял глаза:
— Ты слышала?
— Случайно.
Андрей помолчал. Потом сказал:
— Она не со зла, Наташ. Она просто... такая. Всю жизнь командовала, по-другому не умеет.
— Я понимаю. Но я не обязана это терпеть.
— Знаю.
— И в следующий раз — если будет следующий раз — мы договариваемся заранее. Когда приезжают, на сколько, какие правила. И я имею право отказать.
— Даже моим родителям?
— Даже твоим родителям.
Он долго молчал. Потом кивнул:
— Хорошо.
— И ещё, — добавила я. — Если твоя мать снова полезет в мой шкаф с бельём — я меняю замки.
Андрей вдруг улыбнулся. Впервые за две недели.
— Договорились.
Я встала, подошла к окну. На улице темнело, зажигались фонари. Обычный московский вечер. Моя квартира. Мой дом. Мои правила.
Двенадцать лет я пыталась быть хорошей женой. Удобной. Терпеливой. Той, которая не скандалит и не качает права.
А оказалось, что права качать иногда необходимо. Потому что если ты сама не защитишь свои границы — никто не защитит.
Зинаида Павловна, наверное, до сих пор считает меня стервой. Ну и пусть. Зато теперь она знает: в этот дом без приглашения лучше не соваться.
А Андрей... Андрей выбрал меня. Не маму, не её правила — меня. И это, пожалуй, главное, что я вынесла из этих двух недель.
Любовь — это не когда тебя терпят. Любовь — это когда тебя выбирают. Снова и снова. Даже если мама против.
А вы смогли бы установить границы с родственниками мужа — даже рискуя испортить отношения?