Звонок раздался в половине двенадцатого ночи. Я уже засыпала, когда телефон завибрировал на тумбочке, высветив мамино имя. В такое время она звонила только по одному поводу.
— Мариш, беда. Серёжу забрали в полицию. Надо ехать, выручать.
Сон как рукой сняло. Я села на кровати, чувствуя, как внутри поднимается знакомая волна — смесь тревоги, злости и бесконечной, ноющей усталости.
— Опять?
***
Мой брат Сергей — человек-катастрофа. Ему тридцать восемь, а проблемы у него как у подростка. То в долги влезет, то на работе накосячит, то с кем-нибудь подерётся. И каждый раз — каждый, без исключения — разгребать последствия приходится мне.
Потому что мама так решила. Давно, ещё когда мы были детьми. Я — старшая, умная, ответственная. Серёжа — младшенький, непутёвый, но любимый. Моя задача — присматривать, помогать, вытаскивать. Его задача — жить, как хочется, и ждать, пока сестра прибежит на помощь.
Мне сорок три года. Работаю администратором в поликлинике — зарплата небольшая, но стабильная, график удобный. Муж Володя — электрик, честный и надёжный, как старый «Москвич». Дочка Настя учится в колледже на втором курсе. Живём в двушке на окраине, денег хватает впритык, но не жалуемся.
А Серёжа живёт в соседнем городе, в сорока километрах. Работает, когда работается. Пьёт, когда пьётся. Дерётся, когда дерётся. Жена от него ушла три года назад, забрала сына и уехала к родителям в Краснодар. С тех пор брат совсем распоясался.
— Мам, что на этот раз? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Да там какая-то драка была. В баре. Он говорит, не он начал, но его забрали. Мариш, надо ехать. Ты же знаешь, как с полицией разговаривать. У тебя получается.
— Мам, полночь. Мне завтра на работу к восьми.
— А Серёже каково? В камере ночевать? Он же твой брат! Родная кровь!
Я закрыла глаза. Сосчитала до десяти. Не помогло.
— Мам, пусть сам разбирается. Он взрослый мужик.
— Как ты можешь так говорить?! Это же Серёженька! Он без тебя пропадёт!
— Он и со мной пропадает. Только медленнее.
— Марина! — мамин голос зазвенел от возмущения. — Так нельзя, дочка! Поезжай и помоги брату! Я тебя прошу!
— А сама почему не поедешь?
— У меня давление! Ты же знаешь! И вообще, ночью, одной, в полицию... Я не справлюсь. А ты справишься. Ты всегда справляешься.
Вот оно. Ключевая фраза. «Ты всегда справляешься». Приговор длиною в жизнь.
***
Володя проснулся от моего разговора. Сел на кровати, протирая глаза.
— Что случилось?
— Серёжа. Опять. В полиции.
Муж тяжело вздохнул. За пятнадцать лет брака он слышал эту историю раз двадцать, не меньше.
— И ты, конечно, поедешь?
— Мама просит.
— Марин, — он взял меня за руку, — ты же понимаешь, что это никогда не закончится? Пока ты бегаешь и решаешь его проблемы — он будет их создавать. Зачем ему меняться, если сестра всегда выручит?
— Я знаю. Но это же Серёжа...
— Серёже тридцать восемь лет. Он не ребёнок. Пусть сам хлебнёт последствий своих поступков. Может, тогда мозги на место встанут.
Я молчала. Смотрела на телефон, который снова завибрировал — мама прислала адрес отделения полиции.
— Володь, я должна.
— Кому?
— Маме. Серёже. Не знаю.
Он покачал головой. Лёг обратно, отвернулся к стене.
— Езжай. Только потом не жалуйся, что устала и сил нет.
Слова ударили больнее, чем он, наверное, хотел. Но я промолчала. Оделась, взяла ключи от машины и вышла в октябрьскую ночь.
***
В отделении пахло сыростью и дешёвым кофе. Дежурный — молодой парень с усталым лицом — посмотрел на меня без интереса.
— Вы к кому?
— Волков Сергей Николаевич. Его сегодня доставили.
— А, драчун наш, — он хмыкнул. — Родственница?
— Сестра.
— Документы при себе?
Я протянула паспорт. Парень полистал, записал что-то в журнал.
— Сейчас позову. Только учтите — у него заявление есть. Тот мужик, которого он приложил, написал. Так что дело будет.
— Серьёзное?
— Да нет, мелкое хулиганство. Штраф скорее всего. Но если потерпевший упрётся — могут и посерьёзнее впаять. Второй раз же за год.
Второй раз за год. Первый был в марте — Серёжа повздорил с соседом из-за парковки. Тогда еле замяли, я ездила к соседу, извинялась, совала деньги на «моральный ущерб».
Брата вывели через десять минут. Выглядел он паршиво — помятый, с синяком под глазом, рубашка порвана. Но улыбался. Как будто это всё — забавное приключение, а не середина ночи в полицейском участке.
— Маришка! Приехала! — он обнял меня, дохнув перегаром. — Я знал, что не бросишь!
— Серёж, что произошло?
— Да ерунда. Мужик один пристал. Я его культурно послал, а он полез. Ну я и врезал.
— Культурно послал, — повторила я. — В баре. После литра пива.
— Ну, может, не литра. Может, чуть больше, — он ухмыльнулся. — Маришк, не нуди. Всё же обошлось. Ты здесь, сейчас разрулишь.
— Я разрулю? А ты что будешь делать?
— Ну... поеду домой, отосплюсь. Завтра выходной у меня.
Я смотрела на него и чувствовала, как внутри что-то медленно закипает. Не злость даже — что-то глубже, темнее. Многолетняя обида, спрессованная в тяжёлый ком.
— Серёж, — сказала медленно, — мне сорок три года. У меня работа, семья, дочь-студентка. Я встала среди ночи, села за руль, поехала в другой город — потому что ты опять не смог пройти мимо бара и мимо драки. И ты говоришь «ты разрулишь», а сам — домой отсыпаться?
— Ну а что мне делать?
— Не знаю, Серёж. Может, начать отвечать за свои поступки?
— Ой, началось, — он закатил глаза. — Мариш, не будь занудой. Мама вечно так же: «Серёженька, ты должен», «Серёженька, возьмись за ум». Надоело.
— Мама? Мама тебя защищает с пелёнок! Это она мне звонит в полночь и говорит «поезжай, помоги брату»! А тебе — ничего не говорит, потому что боится, что ты обидишься!
— Ну и что? Она мать, она любит. А ты сестра, тебе положено помогать.
— Кем положено? Когда?
Серёжа моргнул. Явно не ожидал такого напора.
— Ну... так всегда было.
— Вот именно. Всегда. Мне двадцать лет было — я за тебя в школу ходила, когда ты уроки прогуливал. Двадцать пять — вытаскивала из армии, когда ты там чуть под трибунал не попал. Тридцать — помогала с кредитом, который ты взял на какую-то дурацкую машину и тут же разбил. И так — каждый год. Каждый, Серёж!
Дежурный за стойкой делал вид, что не слушает, но уши у него явно покраснели от интереса.
— Мариш, ну ты чего? — брат растерянно развёл руками. — Я же не специально. Так получается.
— У тебя всегда «так получается». А у меня — бессонные ночи, нервы, деньги, которых и так не хватает. У меня Настька в колледже платном, Володя на двух работах, а я ночью еду тебя из ментовки вытаскивать. Это нормально?
— Ну... нет, наверное.
— Не «наверное». Нет. Это ненормально.
***
Домой я вернулась к четырём утра. Серёжу отпустили под подписку, дело передадут участковому, штраф придёт по почте. Стандартная процедура.
Володя не спал — сидел на кухне, пил чай.
— Вытащила?
— Вытащила.
— И как он?
— Как обычно. Виноваты все, кроме него.
Муж кивнул. Налил мне чаю, пододвинул чашку.
— Марин, я вот что думаю, — сказал он негромко. — Ты же понимаешь, что так будет всегда? Пока ты бегаешь по первому звонку — он не изменится. Зачем, если есть сестра-палочка-выручалочка?
— Понимаю.
— И что?
— И не знаю, что делать. Мама... она не отстанет. Будет звонить, плакать, давить на жалость.
— А ты не бери трубку.
— Володь, это моя мать.
— Твоя мать тебя использует, — он сказал это спокойно, без злости. — Двадцать лет использует. Ты — бесплатная служба спасения для Серёги. И пока ты это позволяешь — ничего не изменится.
Я молчала. Смотрела в чашку, на плавающие чаинки.
— Я боюсь, — сказала наконец.
— Чего?
— Что если откажу — мама меня возненавидит. Скажет, что я предала семью. Что бросила брата.
— А если не откажешь — что будет с тобой? С нами? С Настей? Мы тоже твоя семья, Марин. И мы тоже устали смотреть, как ты рвёшься на части ради человека, которому на тебя плевать.
***
Следующие два дня я ходила как в тумане. На работе путала карточки пациентов, дома забывала выключить воду, не могла сосредоточиться ни на чём.
Мама звонила каждый вечер. Сначала благодарила: «Мариш, ты такая молодец, спасибо, что выручила Серёженьку». Потом начинала намекать: «Ты бы ему ещё денег подкинула, на штраф, а то у него сейчас туго». Потом — давить: «Он же твой брат, как ты можешь бросить его в беде?»
На третий день я не выдержала.
— Мам, хватит.
— Что — хватит?
— Хватит просить меня помогать Серёже. Он взрослый. Пусть сам решает свои проблемы.
Пауза. Потом — тихий, опасный голос:
— Марина, ты что такое говоришь?
— Правду, мам. Я устала. Двадцать лет я бегаю по его звонку, вытаскиваю из неприятностей, плачу за его ошибки. И что изменилось? Ничего. Он как был непутёвым — так и остался. Потому что знает: что бы ни случилось — сестра прибежит и разрулит.
— Он просто... он другой. Ему тяжелее даётся жизнь.
— Мам, ему тридцать восемь. Жена ушла, сына не видит, на работе еле держится, по барам шляется. Это не «тяжело даётся». Это — он не хочет по-другому. Зачем, если и так кормят?
— Марина, как ты можешь?! Это твой родной брат! Кровь!
— А я — твоя родная дочь. Почему мои интересы всегда на последнем месте? Почему ты никогда не спросишь: «Мариш, а тебе не тяжело? Тебе помощь не нужна?»
Молчание. Долгое, звенящее.
— Я... я думала, ты справляешься, — мамин голос дрогнул.
— Я справляюсь. Через силу. Через «не могу». Потому что никто не спрашивает, хочу ли я справляться. Все просто решили, что я — сильная, мне можно всё повесить.
— Мариш... я не знала, что тебе так тяжело.
— Потому что не спрашивала, мам. Никогда не спрашивала.
***
Через неделю Серёжа позвонил сам. Голос был непривычно трезвый и... виноватый?
— Мариш, привет. Не занята?
— Слушаю.
— Я это... хотел сказать... спасибо, что приехала тогда. Ночью. Я понимаю, что тебе было тяжело.
Я чуть не выронила телефон. За двадцать лет — впервые.
— Серёж, ты чего?
— Мама рассказала про ваш разговор. Я... не знал, что тебе так плохо из-за меня. Думал, тебе норм. Ты же всегда такая... собранная.
— Собранная — не значит железная, Серёж.
— Я понял. Теперь понял.
Пауза. Я слышала, как он дышит в трубку — тяжело, неровно.
— Мариш, я не буду обещать, что изменюсь. Ты всё равно не поверишь. Но я попробую. Хотя бы попробую. Штраф сам заплачу, у меня отложено немного. И... если опять вляпаюсь — не приезжай. Сам выкручусь.
— Правда?
— Правда. Ты и так слишком много для меня сделала. Пора уже самому.
Я почувствовала, как защипало в глазах. Глупо — от таких простых слов. Но я ждала их двадцать лет.
— Серёж... спасибо.
— Это тебе спасибо, сестрёнка. За всё.
***
Мама приехала в субботу. Без предупреждения — просто позвонила в дверь. В руках — пакет с пирогами, в глазах — странная смесь упрямства и раскаяния.
— Можно войти?
— Заходи, — я посторонилась.
Мы сели на кухне. Как всегда — чай, пироги, молчание.
— Мариш, — мама заговорила первой, — я много думала. После нашего разговора. Володя твой прав — я тебя использовала. Не со зла. Просто... так привыкла. Ты всегда была надёжная, сильная. На тебя можно было положиться. А Серёжка — он как будто из другого теста. Мягкий, слабый. Мне казалось — ему нужнее.
— Мам, я тоже человек. Мне тоже бывает страшно, тяжело, одиноко. Просто я молчала. Потому что знала — тебе не до меня.
Она вздрогнула. Как от пощёчины.
— Это неправда.
— Правда, мам. Когда у меня Настя родилась — я три месяца одна с коликами не спала. Ты приехала один раз. На два часа. А когда у Серёжи машина сломалась — ты мне неделю звонила, просила денег на ремонт.
— Я... я не думала, что тебе нужна помощь. Ты же не просила.
— А Серёжа — просит? Или ты сама решаешь, что ему нужно, и бежишь?
Мама опустила глаза. Долго молчала, крутила в руках чашку.
— Я плохая мать, — сказала наконец. — Получается, так.
— Ты не плохая. Ты просто... несправедливая. Ко мне. И ко мне это больно, мам. Очень больно. Всегда было.
Она подняла на меня глаза — мокрые, красные.
— Прости меня, дочка. Если сможешь.
Я смотрела на неё — на свою маму, которой уже шестьдесят семь, которая вырастила нас одна после папиной смерти, которая работала на двух работах, чтобы мы ни в чём не нуждались. На женщину, которая любила нас обоих — просто по-разному. Неправильно, несправедливо, но — любила.
— Смогу, — сказала тихо. — Но мне нужно время, мам. И мне нужно, чтобы ты... увидела меня. Не только как «старшую, которая справится». А как дочь, которой тоже нужна мама.
Она кивнула. Протянула руку через стол, накрыла мою ладонь.
— Я постараюсь, Мариш. Обещаю.
***
Прошёл месяц. Серёжа штраф заплатил сам — прислал фотографию квитанции, как доказательство. Устроился на вторую работу — подрабатывает вечерами в автосервисе, говорит, руки чем-то занять надо, чтобы в бар не тянуло.
Я не знаю, надолго ли его хватит. Может, сорвётся. Может, опять позвонит мама с очередным «поезжай, помоги». Но теперь я знаю, что могу сказать «нет». И мир от этого не рухнет.
А ещё — мама звонит теперь по-другому. Не с просьбами и указаниями, а просто так. Спрашивает, как дела, как Настя, как Володя. На прошлой неделе приехала с пирогами и осталась помочь с уборкой. Сама предложила.
— Мариш, давай я окна помою. Ты устаёшь после работы.
Я смотрела на неё — на эту незнакомую, внимательную маму — и не верила своим ушам.
— Ты серьёзно?
— Серьёзно. И в следующие выходные приеду, поможешь мне с компьютером разобраться. Хочу научиться по видеосвязи звонить, а то Серёжка далеко, а я его давно не видела.
Серёжка. Далеко. Она собиралась звонить ему сама, а не посылать меня.
Маленький шаг. Но для нашей семьи — огромный.
Вечером я сидела с Настей на кухне. Она делала домашку, я листала телефон.
— Мам, — дочка подняла голову от тетради, — а ты чего улыбаешься?
— Да так. Бабушка сегодня приезжала. Окна помыла.
— Бабушка? Сама? Без скандала?
— Представь себе.
Настя присвистнула.
— Ничего себе. Это что, конец света?
— Нет, — я рассмеялась. — Это начало чего-то нового. Надеюсь.
Володя заглянул на кухню.
— Чего смеётесь?
— Да вот, обсуждаем мамино перевоспитание.
— Тёщино? — он поднял брови. — Она же вроде уже... закостенела.
— Думала, да. А оказалось — нет. Просто ей никто раньше не говорил, что она делает больно. Ну, или говорили так, что она не слышала.
Он сел рядом, обнял меня за плечи.
— Я рад, что ты ей сказала. Давно пора было.
— Я тоже рада. Только жалко, что понадобилось двадцать лет.
— Лучше поздно, чем никогда, — он поцеловал меня в висок. — Главное — сказала. И тебя услышали.
Я кивнула. За окном темнело, октябрь переползал в ноябрь, и в воздухе уже пахло первым снегом. Что-то заканчивалось — долгая, изматывающая история, в которой я была вечным спасателем. Что-то начиналось — пока непонятное, хрупкое, но настоящее.
И впервые за много лет я чувствовала, что могу выдохнуть.
А вы смогли бы сказать близким, что устали быть сильными за всех?