Олег собирал чемодан методично, как всё делал в жизни — рубашка к рубашке, носки отдельным свёртком, зарядки в боковой карман. Я стояла в дверях спальни и смотрела, как он укладывает вещи, которые я столько лет стирала, гладила, развешивала по полочкам.
— Значит, уходишь, — сказала я. Не вопрос — констатация.
— Да, Марин. Ухожу.
— К ней?
Он не стал делать удивлённое лицо. Не стал спрашивать «к кому?». Просто кивнул.
— К Свете. Да.
Света. Я даже имя её знала. Коллега с работы, на десять лет младше меня, разведённая, с ребёнком. Олег рассказывал о ней — сначала просто «новенькая в отделе», потом «толковая девчонка», потом замолчал совсем. Вот тогда я и поняла.
— Можно спросить — почему?
Олег застегнул молнию на чемодане, выпрямился. Посмотрел на меня — не зло, не виновато. Как-то устало.
— Потому что она меня не пилит.
Я моргнула.
— Что?
— Не пилит, Марин. Не требует, не контролирует, не составляет списки дел на выходные. Не спрашивает, почему я опять не вынес мусор и когда уже починю кран. Просто принимает меня таким, какой я есть.
Восемнадцать лет брака. Двое детей — Лёшке шестнадцать, Дашке тринадцать. Общий дом, общая жизнь, общие кредиты. И вот он стоит передо мной с чемоданом и говорит, что уходит, потому что я его «пилю».
— То есть, — медленно произнесла я, — ты уходишь к женщине, которая разрешила тебе ничего не делать?
— Можно и так сказать.
Он поднял чемодан и пошёл к выходу. Я посторонилась, пропуская его. Не потому что хотела — просто ноги сами отступили.
— А дети? — спросила я в спину.
— Буду видеться. По выходным.
И дверь закрылась.
***
Мне сорок пять лет. Работаю менеджером по закупкам в торговой сети, график плавающий, зарплата нормальная — семьдесят тысяч, иногда с премиями до девяноста. Квартира наша — трёшка в Бутово, ипотека выплачена три года назад. Машина — старенький Солярис, но на ходу.
С Олегом мы познакомились, когда мне было двадцать шесть, ему — двадцать восемь. Он тогда казался мне идеальным: высокий, спокойный, с хорошей работой и чувством юмора. Ухаживал долго — почти год. Потом свадьба, потом Лёшка, потом Дашка, потом... потом началась обычная семейная жизнь.
Я работала, вела дом, растила детей. Олег тоже работал. А в свободное время — играл в компьютерные игры, смотрел сериалы, лежал на диване с телефоном. Иногда помогал, если попросишь. Но именно попросишь — сам не видел, что надо сделать.
— Олег, мусор переполнен.
— Ага, сейчас вынесу.
— Олег, дочка просила забрать её с танцев.
— Точно, забыл. Уже еду.
— Олег, кран течёт уже неделю.
— В выходные посмотрю.
Выходные проходили, кран тёк. Я вызывала сантехника, платила из своего кошелька, молчала. Потому что если говорила — начинался скандал.
— Ты вечно всем недовольна! Я что, мало работаю? Деньги в дом приношу? Приношу. А ты всё пилишь и пилишь!
Пилишь. Это было его любимое слово. Любая просьба — пилёж. Любое напоминание — пилёж. Любой вопрос — пилёж.
Постепенно я перестала просить. Научилась делать всё сама. Чинить, решать, организовывать. Олег окончательно превратился в жильца, который платит за квартиру и иногда ужинает дома.
А потом появилась Света. Которая не пилит.
***
Первую неделю после его ухода я ходила как в тумане. Дети заметили, конечно. Лёшка молчал, только смотрел исподлобья — он вообще в последний год стал молчаливым, подростковое. А Дашка плакала.
— Мам, папа что, нас бросил?
— Папа ушёл жить в другое место. Но вас он не бросил. Вы будете видеться.
— Из-за этой тёти?
— Дашенька...
— Я не хочу с ней видеться! И с папой не хочу!
Она убежала в свою комнату, хлопнув дверью. Я осталась стоять в коридоре, глядя на закрытую дверь.
Восемнадцать лет. Восемнадцать лет я строила эту семью. Тащила на себе быт, детей, отношения. Терпела его игры, его лень, его вечное «сейчас-сейчас». И вот итог: он ушёл к той, которая не требует. А я осталась с двумя детьми и ощущением, что меня выбросили, как старую тряпку.
На работе заметили, что я сама не своя. Коллега Ирка, с которой мы пятнадцать лет вместе работаем, затащила меня в курилку:
— Колись, Маринка. Что случилось?
Я рассказала. Всё — от чемодана до Светы, которая не пилит.
Ирка слушала, курила, качала головой.
— И что ты чувствуешь?
Я задумалась. Странно, но острой боли не было. Было... облегчение? Нет, не то слово. Пустота. Звенящая пустота на месте, где восемнадцать лет было что-то, что я называла браком.
— Не знаю, — честно ответила я. — Как будто зуб выдернули. Больной. Долго болел, а теперь — дыра. Непривычно.
— Плакала?
— Нет.
— А чего?
— Не знаю. Наверное, потому что не удивилась.
***
Через две недели Олег позвонил. Голос бодрый, деловитый.
— Марин, нам надо встретиться. Обсудить дела.
— Какие дела?
— Ну, квартира там, вещи. Развод оформлять будем.
Развод. Он произнёс это так легко, будто речь шла о смене тарифа мобильной связи.
— Приезжай, — сказала я. — Дети в школе до четырёх.
Он приехал в час. Я специально взяла отгул — не хотела этот разговор при детях.
Сел за кухонный стол, огляделся. Квартира была чище, чем при нём — я за эти две недели наконец разобрала его завалы в кладовке, выбросила сломанные удочки, которые он «ещё починит», отвезла в мусор старый телевизор из гаража.
— Ремонт делаешь? — спросил он.
— Нет. Просто убралась.
— А, ну да.
Он помолчал, побарабанил пальцами по столу.
— В общем, Марин. Я тут подумал. Квартиру надо продать и поделить.
Я смотрела на него и не понимала — это тот же человек, с которым я прожила восемнадцать лет? Или его подменили?
— Олег, здесь живут твои дети.
— Ну так купишь на свою половину что-нибудь поменьше. Двушку там, на окраине. Им хватит.
— А тебе половина зачем?
Он замялся.
— Ну... У Светы ипотека. Хотим досрочно погасить.
Вот оно что. Света с ипотекой. И мой муж — бывший муж — хочет продать квартиру, в которой живут его дети, чтобы погасить кредит чужой женщине.
— Нет, — сказала я.
— Что — нет?
— Квартиру продавать не будем. Дети здесь вырастут, потом обсудим.
— Марин, это и моя квартира тоже! Я имею право!
— Имеешь. На долю. Которую я могу выкупить.
— За какие деньги? У тебя таких денег нет.
— Найду.
Он откинулся на спинке стула, скрестил руки.
— Ты специально, да? Мстишь?
— Нет, Олег. Я защищаю своих детей. Они никуда переезжать не будут. У них здесь школа, друзья, их комнаты. А ты можешь подать на раздел через суд, если хочешь. Посмотрим, что судья скажет, когда узнает, что отец хочет выселить несовершеннолетних детей ради ипотеки любовницы.
Он покраснел. Открыл рот, закрыл. Открыл снова.
— Ты изменилась.
— Возможно.
— Раньше ты так не разговаривала.
— Раньше я думала, что мы — семья. А оказалось, что я была обслуживающим персоналом, который к тому же пилит.
Олег встал.
— Я всё равно подам на раздел. Имею право.
— Подавай. Дверь там.
Он ушёл. А я осталась сидеть за столом и думала: почему я не чувствую страха? Должна же бояться — суды, раздел, деньги. А внутри — только спокойная уверенность. Справлюсь. Всё равно справлюсь.
***
В суд он действительно подал. Через месяц пришла повестка. Я наняла адвоката — Ирка посоветовала знакомую, Веру Сергеевну, которая специализировалась на семейных делах.
— Ситуация стандартная, — сказала Вера Сергеевна, изучив документы. — Он имеет право на половину совместно нажитого имущества. Но. Во-первых, дети несовершеннолетние, живут с вами — суд будет учитывать их интересы. Во-вторых, если докажем, что продажа квартиры существенно ухудшит жилищные условия детей — можем добиться, чтобы раздел отложили до их совершеннолетия.
— А если он настаивает на продаже сейчас?
— Тогда предложим выкуп его доли. Или размен. Но размен — это долго и муторно, обычно мужья не хотят связываться. Скорее согласится на выкуп.
— За сколько?
— Нужна оценка квартиры. Примерно — миллиона четыре его доля, с учётом обременения детьми.
Четыре миллиона. У меня было накоплено восемьсот тысяч — семейная заначка на чёрный день. Остальное — кредит.
Я вышла от адвоката и позвонила маме. Она жила в Рязани, одна — папа умер пять лет назад.
— Мам, мне нужна помощь.
— Что случилось?
Я рассказала. Всё — от Светы до четырёх миллионов.
Мама слушала молча. Потом сказала:
— У меня есть два с половиной. Отложенные, на похороны готовила. Но какие похороны, когда внуки на улице окажутся?
— Мам, я не могу взять твои деньги на похороны...
— Маринка, не спорь с матерью. Отдашь, когда сможешь. Или не отдашь — мне они на том свете не понадобятся. А квартиру детям сохранить надо.
Я заплакала. Впервые за всё это время — заплакала. Не из-за Олега, не из-за развода. Из-за того, что мама, которой семьдесят два года, готова отдать последнее, чтобы мои дети остались в своём доме.
— Спасибо, мам.
— Не за что. Приезжай в выходные, заберёшь. И детей привози, давно не видела.
***
До суда оставалось три недели, когда позвонила Света. Та самая Света, которая не пилит.
— Марина? Это Светлана. Нам надо поговорить.
Голос молодой, звонкий. Уверенный. Мне захотелось бросить трубку, но я сдержалась.
— Слушаю.
— Можем встретиться? Без Олега. Только мы вдвоём.
— Зачем?
— Есть разговор. Важный.
Мы встретились в кафе возле моей работы. Света оказалась миловидной блондинкой с усталыми глазами — совсем не такой, какой я её себе представляла. Никакой стервозности, никакого победного вида.
— Спасибо, что пришли, — сказала она, когда я села напротив.
— Говорите, что хотели.
Она помолчала, крутя в руках чашку с кофе.
— Я хочу извиниться.
Я подняла брови.
— За что?
— За всё это. За то, что разбила вашу семью. За то, что Олег... — она запнулась. — В общем, я не знала, что у него дети. Он говорил, что вы давно чужие люди, что живёте вместе только формально.
— А теперь узнали?
— Да. Когда он начал про квартиру говорить. Что надо продать, чтобы мою ипотеку закрыть. Я полезла в интернет, нашла вас, посмотрела фотографии... Там дети на каждом снимке. Девочка ваша на него похожа очень.
— Дашка. Да, похожа.
— И я поняла, что он мне врал. Про всё врал.
Я смотрела на неё и не знала, что чувствовать. Злость? Жалость? Удовлетворение?
— Света, вы мне зачем это рассказываете?
— Потому что я его выгнала.
Я чуть не поперхнулась чаем.
— Что?
— Выгнала. Вчера. Со всеми его вещами.
— Но... почему?
Она горько усмехнулась.
— Знаете, что он делал у меня дома эти два месяца? Ничего. Вообще ничего. Приходил с работы, садился на диван, включал телевизор. Я готовлю — он смотрит. Я убираюсь — он смотрит. Мой сын просит помочь с уроками — Олег говорит «попозже». И попозже никогда не наступает.
— Добро пожаловать в мою жизнь, — сказала я. — Восемнадцать лет.
— Я две недели выдержала. Потом спросила: «Олег, может, ты посуду помоешь?» А он ответил: «Света, я к тебе ушёл, чтобы не слышать такого. Не начинай».
Я молчала. Слова застряли где-то в горле.
— И тогда я поняла, — продолжала Света. — Он не меня выбрал. Он выбрал диван, на котором можно лежать, пока кто-то другой делает всё остальное. А я... я просто была следующая в очереди. Та, которая ещё не устала.
— И что теперь?
— Теперь он снимает комнату где-то в Новогиреево. Вещи у него минимум — он же налегке пришёл, с одним чемоданом. А я... — она посмотрела мне в глаза. — Я хотела сказать вам: не возвращайте его. Даже если попросится обратно. Он не изменится. Никогда.
***
Олег позвонил через три дня. Голос уже не бодрый — потерянный, растерянный.
— Марин, нам надо поговорить.
— О чём?
— Я... погорячился. С разводом этим, с квартирой. Может, как-то по-другому решим?
— Как — по-другому?
— Ну... Я мог бы вернуться. Домой. Попробовать заново.
Я стояла у окна, смотрела на двор. Лёшка внизу выгуливал соседскую собаку — подрабатывал, я разрешила. Дашка делала уроки в своей комнате, из-под двери слышалась музыка.
— Олег, тебя Света выгнала, да?
Молчание.
— Откуда ты...
— Неважно. Важно другое. Ты уходил не от меня. Ты уходил от ответственности. А теперь, когда выяснилось, что ответственность догоняет везде, хочешь вернуться в тёплое место, где всё налажено.
— Это мой дом тоже, между прочим!
— Это был твой дом, пока ты в нём жил и участвовал. А теперь — это мой дом. И моих детей.
— Наших детей!
— Наших — когда ты с ними общаешься. Ты за два месяца два раза им позвонил. Два раза, Олег. Дашка плакала каждый вечер первую неделю, а ты даже не спросил, как она.
— Я был занят...
— Устройством личной жизни. Я помню.
Он молчал. Я слышала его дыхание в трубке — тяжёлое, загнанное.
— И что мне теперь делать? — спросил он наконец.
— Не знаю, Олег. Это твоя жизнь. Но ко мне ты не вернёшься. Не потому что я злая или мстительная. Просто я больше не хочу жить с человеком, который рядом только телом. Мне это не нужно.
— А дети?
— Дети будут рады тебя видеть. Если ты начнёшь с ними общаться по-настоящему. Звонить, встречаться, интересоваться их жизнью. Они скучают по отцу. По настоящему отцу, а не по тому, который сидит в углу с телефоном.
— Я попробую.
— Попробуй.
Я положила трубку. Постояла ещё немного у окна. Лёшка внизу смеялся — собака лизала ему лицо. Обычный вечер. Обычная жизнь.
Только без Олега на диване.
И знаете что? Мне хорошо.
***
Суд состоялся через месяц. Олег не стал настаивать на продаже квартиры — согласился на выкуп доли. Три миллиона восемьсот тысяч — адвокат выторговала скидку за то, что я беру на себя все расходы по содержанию детей.
Мамины деньги, мои накопления, кредит на пять лет. Справлюсь.
Сейчас ноябрь. Прошло полгода с того дня, как Олег собирал чемодан в нашей спальне. Дети привыкли. Лёшка вообще говорит, что дома стало спокойнее. Дашка иногда грустит, но уже не плачет.
Олег видится с ними раз в две недели. Приезжает, водит куда-нибудь, потом привозит обратно. Живёт по-прежнему на съёмной квартире. Кажется, начал встречаться с кем-то новым — Дашка обмолвилась, что папа познакомил её с «тётей Олей».
Интересно, сколько продержится тётя Оля, прежде чем начнёт «пилить»?
Я сижу на кухне, пью чай. За окном темнеет рано — зима близко. В комнате Лёшки стучит клавиатура, у Дашки играет музыка. Обычный вечер.
И никто не лежит на диване, ожидая, что его обслужат.
Мне сорок пять лет. Я одна — если не считать двоих детей, маму в Рязани и Ирку на работе, которая каждый день спрашивает, как я держусь. Держусь нормально, Ир. Даже лучше, чем когда была замужем.
Знаете, что я поняла за эти полгода? Брак — это не когда один тащит, а второй едет. Брак — это когда оба впрягаются. А если один решает, что ему можно ничего не делать — это не брак. Это паразитизм.
Олег искал женщину, которая разрешит ему не напрягаться. И нашёл. Дважды. И дважды это закончилось одинаково.
Потому что никакая женщина не хочет жить с мебелью. Даже самая терпеливая. Даже самая любящая. Рано или поздно она задаст вопрос: «А почему я должна всё делать одна?»
И тогда мужчина либо встаёт с дивана — либо ищет следующую.
А я больше не в этой очереди. Мне и одной хорошо.
Друзья, если вам понравился рассказ, подписывайтесь на мой канал, не забывайте ставить лайки и делитесь своим мнением в комментариях❤️