часть 2
В городе был ещё медицинский университет.
Но мысль, что Аня может учиться там, почему-то даже не мелькнула в голове у Веры.
Слишком прочно она держалась за техникумы, за стройку, за образ девушки, с которой свела судьба её сына — будто та должна была идти по простому, понятному пути, как и сама Вера когда-то.
Но когда надежда на строительный техникум рухнула, оставался только один путь — без звонков, без уточнений. Просто пойти и проверить.
Вечером, когда рабочий день в учреждениях подходил к концу, Вера направилась на улицу Мира. Там, за высокой оградой, возвышались солидные корпуса медицинского университета — строгие, с подъездами, обрамлёнными колоннами, с окнами, откуда ещё пробивался свет.
В деканате её встретили сухо, по-деловому.
— Да, училась у нас Анна Старостина. Но недавно забрала документы. Зачем — не уточняли.
— Можно… посмотреть её личное дело? — тихо попросила Вера.
Ей протянули папку. И там — на первой странице — была фотография.
Молодая, с прямыми светлыми волосами, смотрит прямо, без улыбки, но с твёрдостью в глазах. Та самая её Аня.
Вера пошатнулась. Сердце сжалось.
Она стояла, не в силах пошевелиться, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
Но тут же, сквозь боль и растерянность, в душе что-то щёлкнуло.
— А адрес? — спросила она дрожащим голосом. — Где она живёт?
— Это конфиденциальная информация, - ответили ей.
Пришлось уговаривать, ссылаться на «семейные обстоятельства», на «важность встречи». Но адрес она получила.
И, словно в полусне, двинулась к автобусной остановке. На следующий день Вера взяла отпуск за свой счёт. Её путь лежал в Зуевку. Название ничего не говорило. На карте — крошечная точка среди лесов и полей.
Дорога заняла почти весь день: автобус, пересадка, потом — попутка на старенькой «Газели», которая тряслась по разбитой грунтовке, будто не везла человека, а выбрасывала его из жизни. Лишь под вечер такси, последнее на маршруте, «выплюнуло» её у ворот. Вера вышла, огляделась — и замерла. Перед ней возвышалась не деревенский дом, не скромная избушка, а огромное, серое здание с множеством окон, высокими заборами и вывеской: «Зуевский детский дом № 3».
— Неужели в университете ошиблись?.. — мелькнуло в голове.
Но в душе уже шевельнулось что-то другое — не сомнение, а тревожное предчувствие.
Она поднялась по ступеням. Дверь была заперта. Директора нет. Рабочий день закончился. Сил не осталось ни на гостиницу, ни на поиски жилья.
И впервые за всё это время — Вера, сильная, сдержанная, привыкшая всё держать в себе — разрыдалась. Прямо на крыльце. Как девочка.
— Что случилось, дочка? — раздался тихий голос.
Рядом стояла пожилая женщина в простом платье, с ведром в руках — явно работница дома. Вера подняла заплаканное лицо. И, не раздумывая, сквозь слёзы, выговорила:
— Я ищу Анну Старостину… Моего сына с ней связывает большая любовь… Я должна её найти… Слова повисли в вечернем воздухе.
А женщина посмотрела на неё — и в её глазах мелькнуло понимание.
— Да про Аню я и сама тебе расскажу, без всякого директора, — мягко сказала женщина, поставив ведро у крыльца. — Зовут меня Надя. Я тут уборкой занимаюсь, да и воспитателем по совместительству. Аня-то наша — давно уже не малышка. Выпустилась, уехала учиться. Умница росла — тихая, добрая, всем помогала.
Она замолчала, будто вспоминая что-то далёкое.
— Сейчас, скорее всего, у бабки своей. В деревне. Бабка-то Клавдия — сердце чистое, душа светлая. Когда Аню сюда определили, так ужасно хотела её оставить. Годы, говорит, не те, да и здоровье… Администрация не разрешила. Но бабка не сдалась. Документы собирала, справки, писала ходатайства. Хоть и не стала опекуном — но с тех пор и жила ради неё.
Голос Нади дрогнул.
— А теперь вот беда. Старуха вся в хворях. Сердце, суставы, глаза… А Аня решила — станет врачом. Не просто так, не ради диплома, а чтобы свою бабушку лечить. Чтобы руки были не чужие у изголовья.
Вера слушала, затаив дыхание.
Слёзы снова подступили — но уже не от отчаяния, а от пронзительной, неожиданной правды.
— А адрес? — прошептала она. — Где её искать?
— Точно не скажу, — вздохнула Надя. — Знаю только — деревня Ивановка, Новониколаевского района. А номер дома — не ведаю. Но спросишь Клавдию Старостину — найдёшь. Люди там все знают друг друга. Только… такси туда редко ходят. Да и стоят недёшево.
— Я найду, — твёрдо сказала Вера.
Она поблагодарила Надю, записала название деревни и, не раздумывая, вызвала такси.
Водитель, когда услышал, куда ехать, поморщился:
— Туда? Да там дорога — колея да лес. И ночь на дворе…
— Добавлю тысячу сверху, — сказала Вера.
Таксист посмотрел на неё — на измученное лицо, на руки, сжимающие сумку, как будто в ней — вся её жизнь. Кивнул.
— Ладно. Поедем.
Дорога была долгой. Тёмной. Меж лесов и полей, где фары цеплялись за обочину, а в окне мелькали тени деревьев, будто призраки.
Они добрались до Ивановки ровно в час ночи.
Такси остановилось у развилки.
— Дальше не поеду, — сказал шофёр. — Здесь конец маршрута.
Вера вышла. Холодный ночной воздух обжёг лицо. Вокруг — тишина. Ни фонарей, ни вывесок. Только звёзды да полная луна, заливающая землю серебром.
Она стояла, растерянная, не зная, куда шагнуть. И вдруг — смех. Гомон молодёжи. По узкой улочке, смеясь и переговариваясь, шли ребята — видимо, из клуба.
— Ребята — окликнула Вера, подойдя ближе. — Простите, не подскажете… где живёт Клавдия Старостина?
Они остановились.
Один — в куртке с капюшоном — кивнул:
— Там, в конце улицы. Маленький домик, за старым тополем. Узнаете — у ворот розовый куст.
— Спасибо… — прошептала Вера.
И пошла. Спотыкаясь на кочках, на корнях, ругая себя за то, что не дождалась утра в Зуевке. Но теперь уже было не до сожалений.
Луна освещала путь. Напрасно я решилась ехать на ночь глядя… — думала Вера, приближаясь к дому.
Дом стоял тихий, тёмный, будто спал веками.
Вокруг — ни звука. Только лунный свет ложился на землю, как пыль серебра, и под ногами хрустела роса на траве.
Старушка давно спит. Вряд ли откроет. Придётся проторчать здесь до утра — на холоде, под открытым небом…
Она крадучись заглянула во двор — боялась даже дышать громко.
Собаки не было. Несмело подошла к двери. Постучала тихонько. Тишина. Выждала. Постучала настойчивее. Никого.
Тогда подошла к окну, прикоснулась к нему пальцем и тихонько постучала.
— Кто там? — раздался из глубины дома хрипловатый, но бодрый голос.
— Это я… Вера. Пустите, пожалуйста…
Заскрипел засов. Дверь приоткрылась.
На пороге стояла сухонькая старушка в длинной ночной рубашке, поверх — тёплая шаль, повязанная по-деревенски.
— Проходи, — сказала она тихо. Они прошли на кухню. Воздух был пропитан запахом сушёных трав, душицы, мяты — и свежего хлеба, будто пекли вчера.
— А Аня дома? — выпалила Вера, едва переступив порог, голос дрожал.
— Аня? — Клавдия удивлённо вскинула брови. — Так она ж на учёбе…
— Или натворила чего? — прищурилась, оглядывая Веру с головы до ног. — Ты-то кто будешь?
— Да нет, что вы, не натворила, — Вера замахала руками. — Я её ищу. Думала — у вас. А телефон её у вас есть?
— Телефон? — старушка горько усмехнулась. — Я старая. Какой телефон.
— А где она в городе живёт — не знаете?
— В общежитии, наверное. А зачем она тебе понадобилась, Анька-то моя? — спросила Клавдия. — Ты так и не сказала.
— Вы понимаете… Клавдия… как вас по отчеству?
— Ивановна.
— Так вот, Клавдия Ивановна… — Вера глубоко вздохнула. — Меня зовут Вера, простите, что сразу не представилась. Мой сын… Ярослав… он встречается с вашей Аней. Привёл её ко мне… а я… — голос сорвался. — Я, видно, не очень радушно её приняла. Не выслушала. Не посмотрела по-настоящему. А теперь… он обиделся. Ушёл. Не отвечает на звонки.
Она не успела договорить. Слёзы хлынули из глаз.
— Не реви, — сказала Клавдия мягко, но твёрдо. — Чего уж теперь.
Она подошла, положила руку на плечо — сухую, но тёплую, как печь в избе.
— Сегодня ночуй. А завтра пойдёшь в Горловку — там четыре километра. Подвезут, если повезёт. У подружки её, Юли Гришиной, телефон точно есть. А сейчас — чай поставлю. Хлеб есть. Сметана свежая. Перекуси. А там — спать. Утро вечера мудренее.
Она зажгла плиту, поставила чайник. Достала хлеб, сливочное масло, миску со сметаной.
А пока Вера ела, не торопясь, с трудом глотая, Клавдия села рядом и заговорила — тихо, как будто рассказывала сказку, которую не хотела бы вспоминать:
— Аня-то… сирота. Двенадцать ей было, когда погибли мои дети. Сын мой — водитель, на молоковозе ездил. Весна выдалась дождливая, дороги размыло. Повело машину на повороте — перевернулась. Сын погиб сразу. А невестка… Лена… она месяц пролежала. Умерла в больнице.
Она замолчала.
— А Аннушку — в детдом. Возраст у меня не тот, да и здоровье… Не отдали.
Голос стал твёрже.
— Но я не бросила. Каждые выходные — туда. Привозила еду, забирала на выходные. Она у меня… не злобливая, добрая. Всё по дому умеет — и печь затопит, и огород прополет, и курам корм насыпет.
Вера сидела, не шевелясь. Сердце сжалось.
Ей стало невыносимо жалко и эту хрупкую девочку, выросшую без родителей. И эту старушку, которая как могла заботилась о девочке.
Утром Вера поблагодарила Клавдию. Обещала найти Аню и всё уладить.
Старушка показала дорогу:
— Прямо по тропе, за лесом. Увидишь вывеску — «Горловка». И Вера пошла.
Аня плакала, уткнувшись в плечо Ярослава.
Её тонкое тело дрожало, будто каждая слеза — это крик невысказанной боли.
— Но почему она так? — шептала она, голос рвался, как натянутая струна. — Я же ничего плохого не сделала… Я просто… люблю тебя. Разве это запрещено?
Ярослав обнял её крепче, погладил по волосам.
— Не плачь, Анюта… — прошептал он. — У мамы доброе сердце. Просто… она ещё не поняла. Для неё я всегда был только её. А теперь — ты. И ей страшно. Страшно, что я могу любить кого-то ещё.
Он помолчал.
— Ей нужно время.
Аня подняла заплаканное лицо.
— Прости… У меня ведь нет родителей… — голос её стал тише, почти шёпотом. — Они, наверное… если бы жили… тоже бы ревновали. Защищали бы меня. Люди… они так делают, когда любят.
Ярослав почувствовал, как что-то сжалось у него в груди.
— Главное, что я тебя люблю, — сказал он твёрдо. — Только скажи — зачем ты забрала документы из университета? Мы бы справились. Вместе.
— Мне было… так плохо, — призналась она. — Так одиноко.
Она отвела взгляд.
— Я чувствовала себя чужой. В вашем доме, в вашей жизни. И решила уехать. К бабушке. Спрятаться. Хоть на время. Хоть подальше от этого… чувства, что я — помеха.
— Но ты не помеха, — перебил он. — Ты — мое будущее.
Он взял её за руки.
— Завтра же пойдём. Восстановишься. Я устроюсь на работу — хоть грузчиком, хоть сторожем. Мы поженимся. Найдём уголок. И всё наладится. Обещаю.
Аня посмотрела на него — и в её глазах, сквозь слёзы, вспыхнул свет.
— Ярослав… знаешь… я ведь немного… завидую тебе, — тихо сказала она.
— Чему? — удивился он.
— Тому, что у тебя есть мама.
Она улыбнулась сквозь слёзы.
— Да, она против меня. Да, она холодна. Но… она переживает. Она ревнует. А у меня… никого нет, кто бы так…
Голос дрогнул.
— Я бы тоже хотела, чтобы у меня была мама. Чтобы она сердилась, волновалась, не пускала под дождём без зонта… Просто… любила, как ты говоришь, — с ревностью.
Ярослав закрыл глаза. Слова врезались в душу.
— Не переживай, — прошептал он. — Она полюбит тебя. Просто дай ей время.
— Тогда… позвони ей, — попросила Аня. — Она же мучается. Я видела пропущенные вызовы в твоём телефоне… Целая пачка.
Ярослав кивнул. Вынул телефон. Набрал. Гудки. Гудки. И наконец — холодный, безжизненный голос: «Абонент временно недоступен».
— Странно… — нахмурился он. — Не отвечает.
— А ты завтра заедь к ней, — тихо сказала Аня. — Пусть увидит — ты жив, ты счастлив. Пусть сердце её успокоится.
Она прижалась к нему снова.
Продолжение здесь
❤️ Спасибо, что вы — здесь.
Спасибо, что читаете.
Иногда слова — это всё, что нужно, чтобы кто-то почувствовал: ты не один.
— С теплом, ваша Любовь