Чемодан стоял у двери уже третий раз за этот год. Андрей сидел на полу, обхватив колени руками, и смотрел на меня снизу вверх мокрыми глазами.
— Таня, я без тебя умру. Ты же знаешь.
Знаю. Слышала это сто раз. И сто раз распаковывала чемодан обратно.
***
Ручка чемодана была тёплой от моей ладони. Я держала её так крепко, что побелели костяшки. За окном ноябрь ронял последние листья, и они кружились в жёлтом свете фонаря — медленно, устало, как я сама.
Мне сорок пять. Двадцать из них я провела с Андреем. Работаю бухгалтером в небольшой фирме, той, что на углу Ленина и Мира — серое здание с вечно скрипучей дверью. Деньги небольшие, но стабильные. Хватает на еду, коммуналку и откладывать по чуть-чуть. Когда-то мечтала скопить на отпуск в Крыму. Потом перестала мечтать.
А чемодан я собрала, потому что вчера поняла одну простую вещь. Такую простую, что странно, как я раньше не додумалась.
Вчера Андрей снова не вышел на работу. Четвёртый раз за месяц. Позвонил начальнику, сказал, что болеет. А сам лежал на диване и смотрел в потолок.
— Андрей, тебя уволят, — сказала я вечером.
— Ну и пусть, — он даже не повернул головы. — Какой смысл? Всё равно всё бессмысленно.
Я промолчала. Пошла на кухню, поставила чайник. Привычные движения — открыть кран, набрать воду, щёлкнуть кнопкой. За окном темнело. Соседский кот сидел на подоконнике и смотрел на меня жёлтыми глазами. Равнодушно, как на пустое место.
И тут меня накрыло.
Двадцать лет я живу с человеком, который «не может» и «не хочет». Который грозится умереть каждый раз, когда я пытаюсь что-то изменить. Который сосёт из меня силы, как пиявка, а взамен даёт только чувство вины.
Чайник закипел и щёлкнул. Я стояла и смотрела, как пар поднимается к потолку.
А я? Я-то выживу — с ним?
Познакомились мы, когда мне было двадцать пять. Андрей тогда казался таким... глубоким. Непонятым. Художником, которого не ценит мир.
Он и правда рисовал. Неплохо, между прочим. Акварели — городские пейзажи, дождь на стекле, силуэты людей в тумане. Мне нравилось смотреть, как он работает. Сосредоточенный, с прищуром, с кисточкой в длинных пальцах.
— Ты особенная, Таня, — говорил он тогда. — Ты меня понимаешь. Без тебя я пропаду.
Мне было приятно. Я чувствовала себя нужной. Незаменимой. Той, кто спасёт талантливого человека от жестокого мира.
Дура была, что скажешь.
Первые годы ещё куда ни шло. Он работал — то там, то тут. Рисовал по вечерам. Строил планы — выставка, галерея, признание.
А потом что-то сломалось.
Не знаю, когда именно. Может, когда его в очередной раз не взяли на выставку молодых художников. Может, когда ему исполнилось тридцать пять и он понял, что уже не такой молодой и перспективный. Может, раньше — просто я не замечала.
Он стал всё чаще лежать. Всё реже рисовать. Всё больше пить — не запоями, нет, но каждый вечер бутылка пива, потом две, потом три.
— Андрей, может, к врачу? — осторожно спрашивала я.
— Какому врачу? К психиатру? Думаешь, я псих?
— Я думаю, тебе плохо. Есть специалисты...
— Мне не нужны специалисты. Мне нужна ты. Ты — единственное, что держит меня на этом свете.
И смотрел так, что внутри всё сжималось. Больной, несчастный, потерянный. Как его бросить?
***
Первый раз я попыталась уйти семь лет назад.
Собрала вещи, вызвала такси. Андрей проснулся от шума и вышел в коридор.
— Ты куда?
— Ухожу, Андрей. Так больше нельзя.
Он побледнел. Схватился за стену.
— Таня, нет. Ты не можешь.
— Могу, Андрей. Мне нужна нормальная жизнь. Прости.
Он сполз по стене на пол. Обхватил голову руками.
— Если ты уйдёшь, я... я не знаю, что сделаю. Таня, я не переживу. Честно. Я выйду на балкон и...
Он не договорил. Просто посмотрел на меня — глаза мокрые, губы трясутся.
Такси гудело под окном.
Я распаковала чемодан.
Потом были ещё попытки. Каждый раз одно и то же. Слёзы, угрозы, обещания измениться. Балкон, таблетки, «жить не хочу».
И я оставалась. Каждый раз.
Однажды рассказала об этом подруге Светке. Она работает медсестрой в поликлинике, повидала всякое.
— Тань, — она затянулась сигаретой, выпустила дым, — это манипуляция. Классика жанра.
— Свет, он же не притворяется. Ему правда плохо.
— Может, и плохо. Но это не твоя ответственность. Ты ему не врач, не психолог, не мамочка. Ты жена. И у тебя тоже есть право на жизнь.
— А если он и правда... ну, сделает что-нибудь?
Светка посмотрела на меня долго.
— Тань, а если он не сделает? Если это просто способ тебя удержать? Сколько раз он угрожал? И сколько раз реально что-то пытался?
Я задумалась. Угрожал — десятки раз. А пытался... ни разу. Ни одной реальной попытки за все годы.
— Вот видишь, — Светка затушила сигарету. — Я не говорю, что он притворяется. Может, ему и правда хреново. Но лечиться должен он сам. А не ты должна своей жизнью расплачиваться за его проблемы.
После того разговора я стала замечать вещи, которые раньше не видела. Или не хотела видеть.
Например, как Андрей оживает, когда я рядом. Встаёт с дивана, разговаривает, даже шутит иногда. А стоит мне уйти на работу — снова ложится и страдает.
Или как он реагирует на гостей. Приходит его друг Димка — и Андрей вдруг бодрый, весёлый, рассказывает истории, смеётся. А Димка уходит — и опять лежит пластом.
Или как он угрожает. Только мне. Никогда — при посторонних. Никогда — при своей матери, которая иногда заезжает. При них он просто грустный и уставший. А балконом грозится только когда мы одни.
Как-то раз я специально задержалась на работе. Позвонила домой, сказала, что буду поздно.
— Таня, мне плохо, — голос у него был жалобный. — Приезжай скорее.
— Андрей, у меня квартальный отчёт. Физически не могу.
— Танечка, пожалуйста. Я не могу один. Мне страшно.
— Позвони Димке. Или маме.
Пауза. Долгая.
— Ладно, — голос вдруг стал нормальным. — Ладно, я понял. Работай.
И отключился.
Когда я вернулась в десять вечера, он смотрел телевизор и ел пиццу. Заказал доставку. На меня не посмотрел, только буркнул:
— Есть будешь?
Никаких балконов. Никаких «не могу один». Просто обиженное молчание.
В ту ночь я лежала без сна и смотрела в потолок. Люстра отбрасывала тени — странные, изломанные, как моя жизнь.
Двадцать лет я верила, что он без меня пропадёт. А он просто... привык. Привык, что я всегда прибегу. Что испугаюсь. Что останусь.
***
Вчера его уволили. По-настоящему. Позвонил начальник, сказал — всё, хватит, забирай трудовую.
Андрей лежал на диване и смотрел в потолок.
— Это конец, — сказал он тихо. — Таня, это конец. Я больше не могу.
Я стояла в дверях. Усталая после работы. Ноги гудели, в висках стучало.
— Андрей, ты можешь найти другую работу!
— Какую? Кому я нужен? Мне сорок семь лет, я ничего не умею.
— Ты умеешь рисовать!
— Это никому не нужно...
— Можно попробовать. Фриланс, иллюстрации...
— Таня, — он сел, посмотрел на меня, — ты не понимаешь. Я не хочу. Не хочу пробовать. Не хочу стараться. Не хочу жить так.
— А как хочешь?
Он пожал плечами.
— Никак. Хочу, чтобы меня оставили в покое.
— Я могу оставить тебя в покое, — сказала я.
Он вскинулся.
— В смысле?
— В прямом. Уйти. Оставить тебя в покое.
И тут началось привычное. Мокрые глаза. Трясущиеся губы. «Я без тебя умру». «Ты единственная». «Не бросай меня».
Но в этот раз что-то было по-другому. Не в нём — во мне. Я стояла и слушала, и чувствовала... ничего. Пустоту. Выгорелое пепелище там, где раньше была жалость.
Ушла на кухню. Поставила чайник. Села на табуретку и просто сидела, пока вода закипала.
В окне отражалась женщина. Сорок пять лет. Серое лицо. Потухшие глаза. Когда я последний раз смеялась? Когда радовалась чему-то? Когда думала о себе, а не о нём?
Не помню.
***
Утром я достала чемодан.
Собирала молча, пока он спал. Много вещей и не нужно — всё ценное уместилось в одну сумку. Документы, деньги, немного одежды.
У Светки можно пожить первое время. Она сама предлагала — не раз.
Андрей проснулся от звука молнии.
— Таня? Что происходит?
Я не ответила. Застегнула чемодан, выкатила в коридор.
— Таня!
Он выскочил следом. Босой, в мятой футболке. Схватил меня за руку.
— Ты никуда не уйдёшь.
— Отпусти.
— Нет! Таня, я же говорил тебе! Если ты уйдёшь, я не выживу! Ты хочешь, чтобы на твоей совести была моя смерть?
Я посмотрела ему в глаза. Долго. Спокойно.
— Андрей, — сказала я, — ты взрослый человек. Твоя жизнь — твоя ответственность. Не моя.
— Ты... ты бессердечная! Как ты можешь?!
— Могу. Потому что если останусь, умру я. Не физически. Просто... закончусь. Понимаешь? Меня уже почти нет. А то, что осталось, я хочу спасти.
Он отпустил мою руку. Сел на пол. Снова слёзы, снова «не уходи».
Я открыла дверь.
— Номер психиатрической помощи — на холодильнике. Я звонила, уточняла. Они работают круглосуточно. Бесплатно. Если тебе правда плохо — позвони. Они помогут. А я — нет. Больше нет.
Вышла. Закрыла дверь. Спустилась по лестнице.
На улице было холодно и ясно. Солнце слепило глаза. Воробьи орали на рябине, доклёвывая последние ягоды.
Я остановилась на крыльце. Вдохнула. Выдохнула.
Страшно. Очень страшно. А вдруг он и правда?..
Нет. Хватит.
Двадцать лет я жила чужим страхом. Пора начать жить своей жизнью.
Прошло три месяца.
Андрей жив. Не позвонил ни разу — ни в скорую, ни психиатру. Зато позвонил маме. Она приехала, устроила скандал, назвала меня предательницей. Я молча слушала, потом сказала:
— Галина Ивановна, ваш сын — взрослый мужчина. Позаботьтесь о нём, раз я не справилась.
Она обиделась. Ну и ладно.
Сейчас февраль. Я снимаю комнату — маленькую, с видом на парк. Каждое утро пью кофе у окна и смотрю, как вороны важно расхаживают по снегу.
На работе заметили, что я изменилась. Начальница спросила:
— Таня, ты что-то сделала с волосами?
Нет. С волосами всё то же. Просто я улыбаюсь. Впервые за много лет.
Вчера достала старый блокнот. Тот, в который когда-то записывала мечты. Крым, кстати, всё ещё там. На первой странице.
Может, летом?..
Чайник кипит. За окном светает. Тишина. Настоящая, спокойная тишина.
Оказывается, нельзя спасти того, кто не хочет спасаться. Можно только утонуть вместе с ним. А я — выбрала выплыть.