Часть 10. Глава 20
Пять дней назад
Утро после бомбардировки было серым и пыльным. Солнце, пробиваясь сквозь завесу взвешенной в воздухе земляно-бетонной взвеси и пепла, казалось тусклым, безжизненным диском. Вчерашний хаос хоть и не утих полностью, сменился организованной, изнурительной работой по разбору завалов и перемещению уцелевшего оборудования. Прифронтовой госпиталь, словно раненый зверь, пытался зализать свои раны.
Доктор Глухарёв стоял у входа в блиндаж, где теперь располагалась временная операционная. Рядом, прислонившись к щербатой стене, стояла Полина. Её рука, кисть которой недавно спасли неимоверными усилиями хирургической бригады, покоилась в аккуратной, но громоздкой гипсовой лонгете. Медсестра была бледна, но держалась с удивительным для её хрупкости достоинством.
– Ну вот и всё, Поля, – ласково сказал Михаил. Он не мог отвести взгляда от ее лица, стараясь запомнить каждую черточку, ресничку, ямочку и веснушку. Вчерашний страх потери, пережитый в момент, когда он искал любимую среди дыма и криков, не отпускал. Глухарёв снова обнял её, на этот раз не так крепко, чтобы не причинить боли раненой руке, но с той же отчаянной нежностью.
– Не говори так, Миша, мы же с тобой не навсегда расстаёмся, – ответила Полина, стараясь улыбнуться, но уголки губ дрогнули. Она прижалась щекой к его груди, вдыхая знакомый, успокаивающий запах антисептиков, одеколона и стирального порошка. – Я буду ждать. Ты же знаешь.
– Конечно знаю, – кивнул он, проводя ладонью по её голове. – Иначе и быть не может. Но мне будет… одиноко. Ты – мой якорь, Полина. Без тебя здесь всё станет намного сложнее.
– Нам сейчас обоим нелегко, Миша. Я бы с радостью осталась, несмотря на трудности и опасности. Но ты прав. С этой рукой я сейчас – обуза. А мне нужно быть целой, чтобы потом, когда ты вернешься, заботиться о тебе. И о нашей… – Полина не договорила, но по глазам доктор понял, что она думает о том, что планировали вместе: дом на окраине Казани, мирная жизнь, совместное будущее, которое теперь казалось таким хрупким и далеким.
– Ты будешь лечиться и ждать. Я продолжу служить здесь за нас двоих, – Глухарёв отстранился, взял здоровую левую руку девушки и поднес к губам. – Ты же знаешь, я не могу иначе. Должен быть здесь. Но вернусь к тебе. Обещаю.
Каюмова кивнула. Слёзы, которые так старалась сдержать, наконец, навернулись на глаза.
– Береги себя, Миша. Ради меня.
В этот момент послышался гул моторов. Из-за угла показалась колонна: несколько санитарных машин с прикреплёнными сверху самодельными конструкциям – защита от дронов. Всё аляповатое, наспех накрытое маскировочными сетями и сетками, но всё лучше чем ничего. «Трёхсотые», кто мог передвигаться самостоятельно, начали собираться у машин. Майор Соболев, с лицом, осунувшимся от бессонной ночи, отдавал последние распоряжения.
– Полина! На посадку! – крикнул он, заметив их.
Михаил отпустил медсестру, крепко поцеловав на прощание. Он видел, как она, сжав губы, направилась к автобусу. Ее походка была решительной, но хирург знал, какой ценой далось ей решение эвакуироваться. Каюмовой обернулась у самой двери, их взгляды встретились. В глазах любимой была боль, но и нерушимая вера. Глухарёв поднял руку в прощальном жесте.
Когда колонна, подняв облако пыли, скрылась за поворотом, Михаил почувствовал, как на него обрушилась вся тяжесть последних суток. Он стоял ещё долго, пока его не окликнул фельдшер:
– Доктор Глухарёв! Срочно в операционную! Привезли «тяжелого»!
Хирург погрузился в работу с головой, как в ледяную воду. Это был единственный способ заглушить боль расставания и непрекращающийся гул тревоги. Госпиталь работал на пределе возможностей. Операционные, перенесенные в подвальные помещения, не пустовали ни минуты.
Первая операция, которую он проводил, была на молодом танкисте, сержанте Ковалёве. Осколок мины прошел через бедро, повредив артерию и вену. Кровопотеря была критической.
– Давление падает! Мы его теряем! – сказал анестезиолог Пал Палыч.
– Нет, не теряем! – отрезал Глухарёв, не желая отдавать бойца старухе с косой. Его руки, несмотря на усталость, работали уверенно. Он ощущал себя не человеком, а инструментом, разработанным для одной цели – спасения. Быстро обнажил сосуды. Края раны оказались рваными, загрязненными. Главная задача – восстановить кровоток. Глухарёв, работая в условиях плохого освещения и постоянного дефицита времени, начал ювелирную работу. Сначала – вена. Наложил тончайшие швы, используя микрохирургическую технику, которую отточил за годы практики. Затем – артерия. Каждый стежок был выверен, движение – экономично.
– Кровоток восстановлен! – спустя полчаса, которые показались вечностью, объявил Глухарёв. Он отошёл от стола, чувствуя, как по его спине течет пот. – Переливание продолжать. Наблюдение. Пал Палыч, вы молодец. Сержант будет жить.
Вторая операция была совершенно иной. На стол положили пожилого местного жителя, который попал под обстрел, когда пытался спасти свою корову – увести подальше от дронов, но оператор БПЛА, видимо изощрённый псих, старательно наводил аппарат на безобидное животное. Корова успела убежать, её только немного посекло осколками, а вот хозяину досталось куда сильнее – ему размозжило стопу. Поверхностного осмотра стало достаточно, чтобы понять: спасти конечность невозможно, и если ничего не сделать, может начаться гангрена.
– Ампутация. Срочно, – вынес хирург вердикт.
– Сынок, может, получится как-то… – прошептал старик.
– Прости, дедушка. Но там у тебя всё слишком… – врач не договорил, помешал ком в горле, ведь раненый смотрел на него с такой надеждой.
– Ну, надо так надо, – произнёс старик и замолчал.
Глухарёв знал, что всегда самое тяжелое – принимать решение об ампутации. Это не просто удаление части тела, это изменение всей жизни человека. Но здесь не было выбора.
– Дедушка, потерпите. Мы сделаем всё, чтобы вам было легче, – сказал он раненому, который, несмотря на боль, держался мужественно.
Операция прошла быстро и чисто. Глухарёв отсёк поврежденные ткани, стараясь максимально сохранить здоровую часть конечности для будущего протезирования. Он помнил свою боль, испытание инвалидностью, и это придавало его движениям особую, почти священную, точность.
– Закончили. В палату. Антибиотики по схеме, – сказал он, снимая окровавленные перчатки и вышел из операционной. В коридоре, где царил полумрак, прислонился к стене. В голове гудело. Закрыл глаза, пытаясь найти хоть минуту покоя. Но здесь было слишком шумно. Поднялся наверх и отошёл на полсотни метров, оказавшись около руин жилого модуля. Внезапно, сквозь пелену усталости, в памяти врача всплыло кое-что важное: чёрный блокнот.
Михаил вспомнил, как несколько месяцев назад этот предмет чуть не стоил ему жизни и стоил ноги. Поводом послужила истерика полковника Романцова, который начинался в интернете «пасквилей» про госпиталь и свалил вину за их авторство на доктора Глухарёва. Кончилось вызовом на ковёр, громкими обвинениями и требованием предъявить и показать. Михаил тогда упёрся, разозлив начальника госпиталя еще сильнее.
В наказание, за «подрыв морального духа» и «сочинительство» он отправил молодого хирурга на передовую, в самое пекло. Там Михаил и потерял часть ноги. Теперь доктор не держал зла на Романцова. Полковник действовал сообразно собственным понятиям о чести и долге. В конце концов, именно после того случая Михаил встретил Полину, которая помогла ему принять себя и свою инвалидность.
«Блокнот…» – прошептал хирург. Он должен был остаться там, в тумбочке, около кровати. Глухарёв подошел к завалу. На удивление, тумбочка не сгорела дотла, хоть и была покорёжена и сильно опалена. Михаил раскрыл ее, – блокнот оказался внутри и обгорел по краям, бумага пожелтела от жара, а переплет покоробился. Но он уцелел, что казалось настоящим чудом. Столько всего сгорело и рассыпалось, а тут вдруг…
Врач осторожно открыл блокнот. Страницы стали ломкими, словно осенние листья. Он начал осторожно листать. Это был сборник афоризмов, который Михаил собирал, начиная со школьных лет. Но не тех, что печатают в книгах или публикуют в интернете, путая слова и авторов. В свой блокнот он записывал лишь то, что слышал сам: в трамвае, на рынке, в госпитале, на фронте. Фразы, которые, по его мнению, несли в себе квинтэссенцию народной мудрости, выстраданной людьми.
Он вглядывался в строчки, написанные его собственным, менявшимся с годами почерком: «Не бойся того, кто кричит, а бойся того, кто молчит, когда ему больно». «Самая крепкая стена – это та, которую ты сам себе построил, чтобы не видеть правды». «Если не знаешь, что делать, сделай шаг вперед. Хуже уже не будет, а путь начнется». «Жизнь – это не то, что ты получил, а то, что ты отдал, и оно вернулось к тебе».
Глухарёв перечитывал их, и каждая фраза, словно камертон, настраивала его внутренний мир. Он знал, что подобные выражения помогали ему в жизни находить правильный путь, принимать сложные решения. Это была его личная, духовная конституция.
Но вот Михаил дошёл до середины, до того периода, когда его отправили на передовую. Он вспомнил, как после ранения, лежа в госпитале, пытался найти в блокноте хоть что-то, что помогло бы ему справиться с потерей ноги, с ощущением собственной ущербности. Пролистывал страницы, ища утешения. Но там не было ничего про инвалидность. Ни одной фразы о том, как жить, когда ты лишился части тела. Ни слова о том, как принять костыли и протез.
В то время ему пришлось особенно трудно, потому что он не нашел в своей «народной мудрости» ответа на свой главный вопрос: как жить дальше? И слава Богу, что тогда рядом оказалась Полина, с помощью которой он отыскал в себе силы жить дальше.
Теперь же блокнот снова был с ним. Михаил закрыл его, бережно положив в карман. Это было не просто собрание фраз, – часть его души, история. «Когда появится время… – подумал хирург, – я всё перепишу в новый блокнот. И добавлю то, что узнал. Про то, как жить, когда ты не целый. Про то, что главное – не ноги, а то, что в голове и в сердце».
Он поспешил обратно в блиндаж. Работа ждала. Но теперь доктор чувствовал себя немного сильнее. Полина уехала, но её обещание и личная мудрость, чудом спасенная из руин, оставались с ним. Глухарёв был готов продолжать свою борьбу за чужие жизни и собственное счастье.