На кухне старенькой пятиэтажки, которую в народе ласково и пренебрежительно называли «хрущевкой», пахло жареным луком, сыростью и валерьянкой. Этот сложный букет запахов, казалось, въелся в сами бетонные плиты за полвека, пропитал обои, которые не меняли уже лет десять, и осел на пожелтевшем тюле.
Галина Петровна помешивала зажарку на чугунной сковороде, но мысли ее витали далеко от ужина. Лопатка двигалась в руке механически, по привычке. Сегодняшний день должен был стать рубежом, жирной чертой, отделяющей их унылое, тесное существование с вечно протекающими трубами от новой, светлой жизни, которую они ждали почти два года.
На кухонном столе, прямо на клеенке в цветочек, лежал пухлый конверт с документами. Уведомление о том, что их дом попал в программу реновации, пришло давно, но все это время тянулась бумажная волокита, оценка, согласование. Все эти два года семья Соколовых жила словно на иголках, боясь лишним словом сглазить свое счастье. Шутка ли — вместо их «двушки» с проходной комнатой, где слышно, как сосед сверху чихает, и крошечной кухней, где двоим не разойтись, им обещали квартиру в новостройке. С лифтом, в котором не пахнет кошками, с просторным балконом, с кухней, где можно поставить не только холодильник, но и диван!
— Витя, ты галстук надел? — крикнула Галина в сторону комнаты, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Да зачем он нужен, Галь? Чай, не на прием к президенту, а в департамент имущества, — отозвался Виктор, появляясь в дверях.
Он был мужчиной грузным, с одышкой, заработанной годами сидячей работы, и старый выходной костюм сидел на нем мешковато. Пиджак топорщился на животе, напоминая о временах, когда трава была зеленее, а сам Виктор — значительно стройнее.
— Для солидности, — отрезала жена, выключая газ под сковородкой. — Мы должны выглядеть прилично. Решается судьба наших метров.
Они вышли из дома в приподнятом настроении. Даже вечно серый, моросящий осенний дождь, превращающий двор в грязное месиво, не мог смыть их предвкушения. Галина, перешагивая через лужи, уже мысленно расставляла мебель в новой гостиной. Она мечтала, как наконец-то у них с отцом будет отдельная спальня. А у Ирочки, младшей дочери, появится своя собственная комната. Ирочке уже двадцать пять, а она все с родителями, в той самой проходной комнате за ширмой. Личной жизни никакой, потому что стыдно кавалеров в этот, как она выражается, «бабушкин склеп» приводить.
В кабинете сотрудника по переселению было тихо, стерильно и душно. Кондиционер гудел, гоняя спертый, искусственный воздух. Молодой человек за столом, с лицом, лишенным всяких эмоций, долго листал их папку с документами. Он что-то сверял в компьютере, хмурился, снова листал. Галина Петровна, сидевшая на краешке стула и сжимавшая сумочку так, что побелели костяшки пальцев, почувствовала, как по спине пробежал неприятный, липкий холодок.
— Так, — наконец произнес сотрудник, откладывая бумаги. — Соколовы Виктор Иванович и Галина Петровна. Собственники по одной второй доли каждый. Верно?
— Верно, — поспешно кивнул Виктор, вытирая испарину со лба клетчатым платком. — Приватизировали на двоих.
— Зарегистрирована с вами дочь, Соколова Ирина Викторовна. Трое прописанных.
— Все так, — эхом отозвалась Галина.
— Ну что ж, — чиновник снял очки и посмотрел на них уставшим взглядом. — Вам полагается равнозначное жилье. Двухкомнатная квартира в новом корпусе, метраж больше вашего за счет нежилых помещений — коридора, кухни, санузла. Пятьдесят восемь метров общей площади.
Галина Петровна замерла. Внутри что-то оборвалось с тонким звоном, как лопнувшая струна.
— Подождите... Как двухкомнатная? Нам же говорили... У нас ведь разнополые члены семьи, дочь взрослая... Мы надеялись на расширение. Или хотя бы на «трешку» с доплатой. У нас же еще старшая дочь есть, Лена! Мы думали, продадим эту новую, добавим и всем по углу купим...
— Лена? — чиновник снова уткнулся в монитор. — Елены Викторовны в списке собственников нет. В регистрации тоже не числится.
— Но она же наша дочь! — воскликнула Галина, чувствуя, как к горлу подступает паника. — Она просто живет сейчас с мужем, на съемной, но она же член семьи! Мы думали, что при расселении учтут состав семьи...
Чиновник вздохнул, и в этом вздохе читалась вся бездна бюрократического равнодушия.
— Женщина, послушайте. Есть закон. Мы предоставляем жилье собственникам взамен изымаемого. Количество комнат сохраняется. Если бы вы стояли на очереди как нуждающиеся в улучшении жилищных условий — был бы другой разговор. Но вы не стоите.
Именно тогда он и произнес эту фразу, которая прозвучала как приговор:
— В новый дом попадут только собственники и те, кто официально прописан. А метры даются ровно те, что были, плюс прибавка за счет мест общего пользования.
— Но позвольте! — Виктор попытался придать голосу твердость, но вышло жалко. — Она была прописана! С рождения была! Мы ее выписали временно... По обстоятельствам!
— Вот именно, — перебил сотрудник, теряя к ним интерес. — Выписали. И доли у нее нет. Значит, юридически прав на увеличение площади или на отдельное жилье при расселении она не дает. Получайте смотровой ордер на двушку и распишитесь.
Обратный путь домой прошел в гробовом молчании. Виктор шел, опустив голову, ссутулившись, стараясь не смотреть на жену. Галина же шла, не разбирая дороги, прямо по лужам, и в ушах у нее стучала кровь.
В памяти всплывали картинки семилетней давности, яркие, словно это было вчера. Они сидели на той же самой кухне и решали этот злосчастный вопрос. Тогда все казалось таким логичным, таким хозяйственным.
Лена только вышла замуж за Игоря. Жить молодым было негде, денег вечно не хватало. А у родителей как раз настал тяжелый период. Пенсия маленькая, а квартплата росла как на дрожжах. Но самое главное — субсидия.
— Галя, ну сама посуди, — убеждал тогда Виктор, стуча карандашом по столу. — Если Ленка прописана, ее зарплата, хоть и маленькая, в общий доход семьи считается. Мы из-за этого субсидию на коммуналку оформить не можем! Теряем по четыре тысячи в месяц! А еще за мусор с человека дерут, за воду...
— Да и машину чинить надо, Вить, — поддакивала тогда Галина. — Твоя «Нива» совсем сгнила, а на дачу как ездить? Если субсидию оформим, да сэкономим — за пару лет кредит за ремонт отдадим.
И Галина, привыкшая считать каждую копейку, согласилась. «На авось» — наше русское, исконное. Авось пронесет. Главное — сейчас бюджет залатать.
Лена тогда, конечно, помялась.
— Мам, пап, а вдруг что? — спрашивала она неуверенно.
— Да что «вдруг»? — отмахнулся Виктор. — Квартира все равно на нас с матерью приватизирована, ты ж сама от доли отказалась, чтоб с нотариусами не возиться. Какая разница, где штамп стоит? Ты наша дочь, это твой дом. А нам сейчас выживать надо.
Лена, добрая душа, согласилась. Выписалась к мужу в общежитие, оформила временную регистрацию, чтобы родителям субсидию дали.
«Потом» наступило сегодня. И та «Нива», ради ремонта которой они выписали дочь, уже три года как была продана на металлолом, потому что восстановлению не подлежала. А вот последствия того решения стояли перед ними бетонной стеной.
Дома их встретила Ирина. Она сидела в зале перед телевизором, вольготно развалившись на диване, и красила ногти. Резкий запах ацетона смешивался с запахом старых ковров.
— Ну что? — спросила она, аккуратно проводя кисточкой по мизинцу. — Когда переезд? Ключи дали?
Галина тяжело, словно на ее плечи лег мешок с камнями, опустилась на диван.
— Дали ордер, Ира. Двушка. Пятьдесят восемь метров.
Ирина замерла.
— В смысле двушка? Мам, ты чего? Вы же говорили, что мы эту продадим, добавим и разменяемся! Что Ленке часть отдадим, а нам двушку купим в районе попроще!
— Нечего продавать и нечего делить, — глухо сказал Виктор, вешая плащ. — Квартира равнозначная. Если продадим и поделим на троих — нам с матерью только на комнату в коммуналке хватит, и тебе на студию в поле. А Лене — на первый взнос.
Ирина быстро соображала. Она жила с родителями всю жизнь, не имея ни мужа, ни своего угла. Перспектива делить единственное жилье и остаться у разбитого корыта ее пугала до дрожи.
— Подожди... — медленно произнесла она. — То есть, мы переезжаем все вместе? В новую двушку?
— Да.
— А Лена?
— А Лена остается ни с чем, — Галина закрыла лицо руками. — Господи, как же я ей скажу-то? Они с Игорем ипотеку одобрили, только первого взноса нет. Они на нашу помощь рассчитывали, на продажу этой квартиры...
— Ну, мам, — Ирина решительно закрутила лак. Голос ее стал жестким. — А что ты так убиваешься? Это ваша с папой квартира. Вы собственники. Лена сама отказалась от приватизации в свое время, ей лень было бумажки собирать. И выписалась сама.
— Мы ее попросили! Ради субсидии!
— Ну и что? Она согласилась. Она взрослая женщина, у нее муж есть. А я с вами живу, я вам помогаю. Кто тебе, мам, давление мерит по вечерам? Кто в аптеку бегает? Я свое право на эту квартиру заслужила, я за вами ухаживаю! А Ленка только по праздникам звонит.
В этот момент зазвонил телефон Галины. На экране высветилось: «Леночка».
— Ответь, — холодно сказала Ирина. — Скажи как есть. Квартира наша.
Галина нажала на кнопку.
— Алло, мам? Ну как? — голос Лены звенел от нетерпения. — Мы тут уже вариант присмотрели, застройщик скидку дает, если на этой неделе внесем первый взнос! Как раз той суммы, что мы обсуждали, хватит! Ну что, когда сделку оформлять будем?
Галина молчала. Язык прилип к небу.
— Мам? Что молчишь? Не дали?
— Лена... — выдавила Галина. — Нам дали двушку. Равнозначную. Без доплаты. Продать ее и поделить мы не можем... Нам с отцом жить негде будет.
Повисла тишина. Долгая, звенящая.
— В смысле? — голос Лены стал тихим. — Вы же обещали. Вы же говорили: «Выпишись, доча, ради субсидии, а потом, при сносе, все решим». Я же вам поверила. Я же из-за этой субсидии чертовой семь лет бомжом числюсь! А теперь что? У меня ипотека горит, мам! Мы с Игорем детей планируем, нам жить негде!
— Леночка, прости... Так вышло. Закон такой.
— Закон? — Лена сорвалась на крик. — А совесть у вас есть? Я же отказалась от приватизации в вашу пользу, потому что вы просили! «Мы одна семья, зачем дробить доли»! Я вам все отдала! А теперь Ирка там королевой въедет, а я по съемным хатам до старости мотаться буду?
— Не смей так с матерью! — крикнула в трубку Ирина, выхватив телефон. — Ты свой выбор сделала! Ты уехала, а я здесь гнила в этой хрущевке с тараканами! Я заслужила нормальную жизнь!
— Ах ты дрянь... — прошептала Лена и отключилась.
Лена приехала через час. Скандал был страшный. Вспоминалось все: и та самая «Нива», и субсидия, и кто кому в детстве больше конфет давал.
— Я подам в суд! — кричала Лена, стоя в прихожей. — Я докажу, что отказ от приватизации был вынужденным! Что вы меня ввели в заблуждение! Я оспорю ваши права! У меня больше нет родителей, есть только ответчики!
Она ушла, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
Переезд состоялся через два месяца. Новый дом сиял свежей краской, пах бетоном и дешевым ламинатом. Квартира и правда была хорошая: светлая, просторная. У Ирины наконец-то появилась своя комната, которую она так жаждала.
Но радости не было. Сразу после переезда пришла повестка. Лена сдержала слово. Она подала иск о признании сделки приватизации недействительной и признании за ней права пользования жилым помещением.
Суды тянулись полгода. Это было грязное, выматывающее время. Адвокат Лены выворачивал наизнанку всю историю семьи, тряс справками о доходах, доказывал, что родители манипулировали дочерью ради выгоды. Виктору дважды вызывали скорую прямо в зал суда.
Но закон есть закон. Сроки исковой давности по приватизации давно прошли. Отказ был добровольным, нотариально заверенным. Выписка — тоже добровольная. Судья, уставшая женщина в мантии, вынесла решение: в иске отказать. Квартира законно принадлежит Галине и Виктору. Ирина имеет право пользования как зарегистрированная. Лена прав на жилье не имеет.
В тот вечер, когда решение вступило в силу, семья собралась на новой кухне. Стол был новый, стулья новые, гарнитур блестел глянцем.
Галина накрыла ужин. Она достала старый сервиз — тот самый, с отбитыми краями, который они привезли из хрущевки. Эти убогие чашки смотрелись на новом столе дико, как шрамы на молодом лице.
— Ну что, — глухо сказал Виктор. — Победили мы. Квартира наша. Никто у нас ее не отнимет.
Он налил себе полную рюмку водки. Руки у него дрожали.
Ирина сидела молча, ковыряя вилкой в тарелке. Она получила свою комнату, она отстояла свой комфорт. Но она знала, что Лена больше никогда не позвонит. Что у нее не будет племянников, которые прибегут в гости. Что сестра для нее умерла.
— Победили, — эхом отозвалась Галина.
Она смотрела на пустой стул, где могла бы сидеть Лена. В голове крутилась одна мысль. Они сэкономили на субсидии за эти годы, может, тысяч двести. Машина, ради которой все затевалось, давно сгнила на свалке. А теперь они сэкономили квартиру, не поделившись с дочерью.
Цена этой экономии стояла у нее перед глазами — перекошенное от ненависти лицо Лены в суде.
Виктор выпил водку залпом, не закусывая, и поморщился, словно проглотил яд.
— За новоселье, — сказал он в пустоту.
За окном, на одиннадцатом этаже, выл ветер, и по пластиковому подоконнику барабанил дождь. В новой квартире было тепло, сухо и тихо. Смертельно тихо. Они сидели в своей золотой клетке, выигравшие суд, сохранившие метры, но потерявшие самое главное, что делает стены Домом. И никакая реновация не могла заделать трещину, прошедшую через их жизни.
