Когда Юля узнала, сколько стоят серьги, она встала из-за праздничного стола и произнесла эти слова так громко, что все пятнадцать гостей замолчали разом.
— Сто двадцать тысяч рублей?!
Но это случится позже. А начиналось всё так.
***
— Мам, а почему у тебя нет золотых серёжек? — спрашивал восьмилетний Костя, разглядывая старые фотографии. — Вот тут, смотри, были красивые, с камушками.
Мать даже не подняла глаз от картошки, которую чистила над тазиком.
— Продала. В девяносто пятом. Тебе как раз в первый класс идти, форму надо, учебники...
Костя помнил ту осень. Помнил, как мать отказалась от зимней куртки — старая протёрлась до дыр на локтях — зато ему купила пуховик. Как на его день рождения она месяцами экономила на всём, устроила праздник с тортом, а потом три недели питалась одной гречкой с луком.
— Я когда вырасту, куплю тебе самые красивые серьги, — пообещал мальчик. — И кольцо ещё, как у тёти Светы.
Мать улыбнулась, потрепала его по макушке.
— Вырастешь — своих детей растить будешь. Забудешь про мамины серёжки.
— Никогда не забуду, — упрямо сказал Костя и отвернулся, чтобы она не видела, как у него покраснели глаза.
Двадцать пять лет пролетели быстро.
Константин выучился, стал программистом в солидной компании. Зарплата приличная, своя двухкомнатная квартира, машина. Три года назад женился на Юле, родилась дочка Машенька. Жили нормально, но жена относилась к деньгам как бухгалтер к балансу — всё должно сходиться до рубля.
— Костя, я посчитала: если откладывать по тридцать тысяч ежемесячно, через десять лет у Маши на образование наберётся солидная сумма, — Юля водила пальцем по экрану планшета, где разноцветными столбцами красовались её финансовые прогнозы.
— Угу, — кивал Константин, думая о другом.
Матери скоро шестьдесят. Она всё так же жила в той самой однокомнатной квартире — крошечной хрущёвке, где они вдвоём ютились когда-то. Работала уборщицей в школе на полставки, потому что пенсии не хватало даже на коммуналку и еду. Константин каждый месяц переводил ей деньги, но она умудрялась и из них экономить — покупала Машеньке игрушки, приносила гостинцы.
— Не надо мне ничего, сынок, — говорила она в трубку. — У тебя семья, ребёнок растёт.
— Мам, у меня всё хорошо, не спорь.
Константин знал: она ходит в пальто, которому лет двадцать, зато внучке игрушки таскает. От этого хотелось выть.
— Давай твоей маме на юбилей что-нибудь хорошее подарим, — сказал он однажды вечером.
Юля подняла глаза от телефона:
— Я думала, может, мультиварку? У неё там всё древнее.
— Я хотел серьги подарить. Золотые. — Константин говорил быстро, чтобы не передумать. — Помнишь, я рассказывал? Она свои продала, когда мне форму в школу покупала.
Юля нахмурилась.
— Серьги? Костя, ты понимаешь, сколько это стоит? Давай лучше что-то практичное.
— Но я обещал ей. Когда мне восемь лет было.
— Детские обещания не в счёт. Костя, мы не можем себе позволить такие траты. У нас накопления на Машу, ремонт планируем, машине уже четыре года. Купим хороший подарок, но адекватный.
Спорить было бесполезно. Юля всегда добивалась своего в денежных вопросах.
На следующий день Константин специально уехал пораньше, зашёл в ювелирный на Тверской. Долго выбирал, советовался с продавщицей. Нашёл идеальные — изящные, золотые, с небольшими фианитами. Сто двадцать тысяч рублей.
— Отложите, пожалуйста. Через неделю заберу.
Проблема была одна: где взять деньги. С общего счёта не снимешь — Юля каждую покупку отслеживает через банковское приложение. На личной карте столько не было. Оставалась премия, которую обещали через месяц. Можно попросить аванс у начальника.
— Сергей Петрович, у меня мама заболела, нужны деньги на обследование, — соврал Константин, чувствуя, как горят уши.
— Понимаю, Константин Владимирович. Выпишу аванс, только учтите — вычту из премии.
— Спасибо огромное.
Через три дня деньги были у него. Константин забрал серьги, спрятал дома в ящике рабочего стола. Чувствовал себя преступником. Но это же его деньги, его заработок. Почему он не может потратить их на подарок собственной матери?
Юбилей отмечали в кафе. Собралось человек пятнадцать — родственники, мамины подруги, соседка тётя Люда. Мать пришла взволнованная, в платье, которое Костя помнил ещё со школы.
— Зачем так расстарались, можно было дома посидеть, — причитала она.
— Мама, тебе шестьдесят лет. Это юбилей, — обнял её Константин.
Гости подходили, дарили подарки. Цветы, конфеты, плед, полотенца. Мать принимала всё с благодарностью, даже прослезилась.
— Мамочка, это от нас, — Юля протянула красивую коробку.
Электрический чайник. Дорогой, с сенсорным управлением и подсветкой.
— Спасибо, родные, — мать прижала чайник к груди. — Старый на днях сломался, в кастрюле кипячу.
Константин ждал. Коробочка с серьгами лежала во внутреннем кармане пиджака, жгла, как раскалённый уголь.
Когда гости поели и начали произносить тосты, Константин встал.
— Мама, я хочу сказать спасибо. За всё. За то, как ты работала на двух работах, лишь бы я учился. Как отказывала себе во всём. Я помню, как ты продала свои серьги, чтобы купить мне школьную форму. — Голос предательски дрогнул. — Я тогда пообещал: когда вырасту, куплю тебе новые. Самые красивые.
Он достал коробочку, протянул ей.
— С юбилеем, мамочка. Я всегда помню свои обещания.
Мать открыла коробку, и лицо её исказилось — то ли от радости, то ли от ужаса.
— Костенька, что ты... зачем... — прошептала она. — Это же, наверное...
— Не переживай, мам. Я хотел тебя порадовать.
Гости зааплодировали, загалдели. Константин обернулся к жене.
Юля сидела неподвижно, как статуя. Лицо белое, губы — тонкая щель.
— Сколько они стоят? — спросила она. Тихо, но все услышали.
— Юль, потом, — пробормотал Константин.
— Нет. Я спрашиваю сейчас. — Она встала. — Сколько стоят эти серьги?
Гости замолчали. Кто-то опустил вилку, кто-то замер с бокалом у губ.
— Сто двадцать тысяч, — выдавил Константин.
И тогда Юля закричала.
— Сто двадцать тысяч?! Это же наши накопления! Ты спустил сто двадцать тысяч, когда у нас ребёнок, когда мы копим на её будущее?!
— Юля, пожалуйста...
— Нет! — Она обвела взглядом гостей. — Пусть все знают, какой у нас щедрый муж! Мы с дочкой экономим на всём, а он деньгами швыряется!
Мать побледнела, попыталась захлопнуть коробку дрожащими руками.
— Юленька, миленькая, не надо, — пробормотала она. — Я не знала, я верну, я отложу...
— Да при чём тут вы! — отрезала Юля. — Вопросы к вашему сыну, который не посоветовался со мной!
Тётя Люда покачала головой. Гости уставились в тарелки. Подруга мамина открыла рот, но так ничего и не сказала.
— Юля, выйдем, поговорим спокойно, — Константин попытался взять её за руку.
— Нет. Мы обсудим это здесь. — Она смотрела на него с яростью. — Ты понял наконец, что так нельзя? Мы семья! Мы принимаем решения вместе, особенно когда речь о таких деньгах!
Константин стоял, чувствуя, как сквозь землю проваливается. С одной стороны, понимал: надо было предупредить. С другой — какого чёрта устраивать этот спектакль при всех?!
Вечер закончился быстро. Гости разъезжались, бормоча неловкие прощания. Мать плакала, пыталась вернуть серьги.
— Заберите обратно, получите деньги, — причитала она. — Мне не нужны, правда, всю жизнь без них прожила.
— Мам, это тебе подарок. Носи на здоровье, — устало говорил Константин.
Домой ехали молча. Юля уткнулась в телефон. Машенька спала на заднем сиденье. Константин сжимал руль, чувствуя, как челюсти сводит от напряжения.
Дома жена ушла в спальню, хлопнув дверью. Константин остался на кухне. Позвонила мать, всхлипывала в трубку:
— Прости меня, сынок, я не хотела ссоры между вами...
— Мам, всё нормально, не переживай.
Но было всё что угодно, кроме нормального.
Утром Юля вышла к завтраку, как ни в чём не бывало.
— Я вчера погорячилась, — сказала она, намазывая масло на хлеб. — Извини за сцену. Но, Костя, ты должен понять: так нельзя. Мы не можем позволить себе такие траты.
— Это моя мать, — тихо сказал Константин. — Она всю жизнь на мне вытянула.
— Можешь ей помогать. Но в разумных пределах. Сто двадцать тысяч — не разумно. Эти деньги мы могли отложить Маше, потратить на ремонт, на отпуск.
— А на мать — нельзя?
— Не искажай мои слова. — Юля подняла глаза. — Я не против помощи твоей матери. Я против того, что ты принял решение о крупной трате без меня.
Константин промолчал. Спорить бесполезно. В чём-то она права, но согласиться — значит предать обещание, данное восьмилетним мальчишкой.
Следующие недели жизнь превратилась в хождение по минному полю.
— Зачем ты купил себе рубашку? — спрашивала Юля, разглядывая чек. — Полшкафа рубашек.
— Старые уже не те.
— Не те? Или ты просто транжира?
Константин понял: отныне каждая покупка будет под микроскопом. Каждый подарок матери — поводом для претензий.
Мать звонила, спрашивала тревожно:
— Вы помирились?
— Да, мам, всё хорошо.
Врал. Потому что правда была слишком тяжёлой.
— Я серьги надела на работу. Все хвалят. Спасибо тебе, сынок, ты обещание сдержал.
— Носи на здоровье.
После разговора Константин сидел на балконе, курил — хотя обещал Юле бросить. Думал о том, что раньше считал жену практичной, рациональной. А теперь видел: для неё деньги важнее чувств. Важнее благодарности, долга перед родителями.
Вспомнил прошлый год, когда купил матери холодильник — старый окончательно сломался. Юля неделю дулась, твердила: "Мог бы найти модель подешевле".
Или Новый год, когда он хотел позвать мать к ним. Юля отказалась:
— У нас планы на двоих.
— Но это моя мать!
— Она живёт отдельно. Пусть у себя отмечает. Не хочу посторонних.
Посторонних. Для жены его мать была посторонней.
Через месяц маму увезла скорая. Сердце прихватило — давление подскочило от переживаний. Константин примчался в больницу, сидел в коридоре, пока врачи осматривали её.
— Ничего страшного, — сказал доктор. — Стресс, волнение. Выписываю препараты, и домой.
— Мне нужно купить лекарства, — позвонил Константин Юле. — Около трёх тысяч.
Пауза.
— Три тысячи? Там нет дженериков подешевле?
— Врач именно эти назначил.
— Ладно, бери. Только чек сохрани.
Чек сохрани. Для отчёта. Для её таблицы расходов.
Константин купил лекарства, привёз матери, устроил её на диване.
— Не переживай, мама, ты ещё молодая. Поправишься.
— Шестьдесят — это уже не молодость, сынок. — Она улыбнулась слабо. — Но я рада, что увидела тебя счастливым, с семьёй.
Счастливым. Костя не чувствовал себя счастливым. Чувствовал себя загнанным в угол, виноватым в том, что заботится о собственной матери.
Дома ждала Юля.
— Опять весь вечер у матери? Маша ждала, хотела, чтобы ты сказку прочитал.
— У мамы сердце, я не мог её бросить.
— У тебя теперь своя семья. Или ты забыл?
— Не забыл. Но это не значит, что мать для меня больше не существует.
— Никто так не говорит. Но распределять время надо правильно. Маша растёт фактически без отца.
Константин ушёл в спальню, не ответив. Понимал: любые слова обернутся против него.
Дальше — больше. Каждая помощь матери вызывала холодное неодобрение жены. Юля не кричала, не скандалила — просто молчала. По нескольку дней. Или бросала колкости. Или вздыхала так тяжело, что хотелось выть.
Константин стал скрывать встречи с матерью.
— Задержусь на работе, — говорил он, а сам ехал к ней, привозил продукты.
Деньги снимал наличными, чтобы Юля не видела переводы.
— Куда ушло пять тысяч? — спрашивала она, глядя в выписку.
— Бензин, обеды, мелочи.
Врал. Постоянно врал. Чувствовал себя идиотом, но выхода не видел.
Однажды мать попросила отвезти старый шкаф на дачу — он занимал половину единственной комнаты. Константин договорился с другом, взял грузовичок, поехал в субботу.
— На дачу еду, — сказал Юле.
— У нас нет дачи.
— К маме. Помочь с мебелью.
Юля нахмурилась, но промолчала. Взгляд сказал всё: вечером разговор будет.
Так и вышло. Константин вернулся усталый, грязный — мебель таскать то ещё удовольствие. Юля ждала.
— Всю субботу потратил на мать. Я хотела в парк съездить с Машей, всей семьёй.
— Ты не говорила.
— А спросить не мог? Мама попросила — и всё, забыл про нас?
— Я не каждый день к ней езжу!
— Но когда ездишь, весь мир перестаёт существовать. Только мама, мама, мама.
Константин не выдержал:
— А что, забить на неё?! Она всю жизнь мне посвятила, а я теперь должен делать вид, что её не существует?!
— Я не говорю забить! — Юля повысила голос. — Я говорю о том, что ты должен думать в первую очередь о нас! Твоя мать — взрослая женщина, справится.
— Ей шестьдесят, она живёт одна, здоровье не то!
— И что, до конца жизни будешь за ней бегать?
Константин замолчал. Понял: Юля не хочет понимать. Для неё мать — обуза, помеха, кто-то, кто отнимает время мужа и семейные деньги.
Как-то вечером Юля села напротив него на кухне.
— Мне нужно с тобой серьёзно поговорить.
Константин насторожился. Ничего хорошего такие разговоры не предвещали.
— Слушаю.
— Я думаю, нам нужны правила. По поводу твоей матери.
— Какие правила?
— Ну, например, ты можешь помогать ей деньгами, но не больше десяти тысяч в месяц. И видеться не чаще раза в неделю. И никаких спонтанных трат, как те серьги.
Константин почувствовал, как внутри всё закипает.
— То есть ты хочешь ограничить моё общение с матерью?
— Я хочу, чтобы мы жили нормальной жизнью, — спокойно говорила Юля. — Пойми, Костя, я не против неё. Просто ты тратишь слишком много времени и денег. У нас свои планы, цели.
— А мама туда не входит?
— Входит. В разумных пределах.
Разумные пределы. Опять.
Константин вышел на балкон, закурил. Стоял, смотрел на ночной город.
Понимал: жена в чём-то права. Он действительно много времени уделяет матери. Но это же его мать. Единственный человек, который был у него до Юли и Маши. Которая всю жизнь на него положила.
А теперь надо выбирать. И любой выбор кого-то обидит.
Полгода спустя Константин жил двойной жизнью. Встречи с матерью скрывал, переводы делал наличными, врал про задержки на работе и встречи с друзьями.
Юля, похоже, что-то подозревала.
— Ты вчера к матери ездил? — спрашивала она.
— Нет, на работе задержался.
— Странно. Звонила тебе в офис, сказали — уже ушёл.
— С коллегами в кафе сидели, проект обсуждали.
Ложь, ложь, ложь. Константин чувствовал: долго так продолжаться не может.
Однажды он приехал к матери и застал её плачущей на кухне.
— Мам, что случилось?
— Да так, ерунда. — Она вытирала слёзы. — Соседка сказала... будто я тебе жизнь порчу. Что из-за меня ты с Юлей ругаешься.
— Какая соседка?
— Тётя Маша, с пятого этажа. Говорит, встретила твою жену в магазине, и та сказала, будто я вцепилась в сына мёртвой хваткой. Только деньги и выманиваю.
Константин сжал кулаки. Значит, Юля уже всем рассказывает.
— Мам, не слушай никого. — Он обнял её. — Ты ничего мне не портишь. Я сам решаю, как жить.
— Костенька, может, мне правда не стоит тебя беспокоить... Не хочу быть причиной ваших ссор.
— Ты не причина. — Он говорил твёрдо. — Причина в том, что у нас с Юлей разные взгляды. И это не твоя вина.
Но на душе было мерзко. Он заставлял мать чувствовать себя виноватой. А она ни в чём не виновата.
Ещё через месяц — новый скандал. Маша заболела, нужны были лекарства. Константин купил их, но по дороге домой заехал к матери — передать продукты.
Юля отследила его по геолокации.
— Ребёнок болеет, а ты к матери?! — встретила она его в дверях.
— Я на пять минут заскочил.
— Геолокация показывает полчаса!
— Она чай заварила, я не мог отказать.
— Чай?! — взвилась Юля. — У тебя дочь с температурой, а ты чай пьёшь!
— Я же лекарства купил!
— Мог бы раньше купить, если бы не тратил время на мамочку!
Константин не выдержал:
— Хватит! Хватит так говорить про мою мать! Она ни в чём не виновата!
— Виновата в том, что ты маменькин сынок! Готов весь мир бросить ради неё!
— Я не бросаю! Я просто пытаюсь быть нормальным человеком!
— За счёт своей семьи!
Они орали, забыв про больного ребёнка. Маша заплакала. Константин опомнился, пошёл к дочери. Юля осталась на кухне, всё ещё кричала ему вслед.
Он сидел возле детской кроватки, гладил Машеньку по головке. А сам думал: так больше нельзя. Что-то должно измениться.
Но что?
Прошёл год с того юбилея.
Константин так и жил двойной жизнью — скрывал встречи с матерью, тайно переводил деньги, врал о задержках на работе. Привык. Но что-то внутри медленно умирало.
Любовь к Юле превратилась в привычку, в обязанность. Он больше не радовался, возвращаясь домой. Не хотел делиться с ней мыслями, планами. Всё стало формальным.
Юля, кажется, тоже чувствовала это, но молчала. Они жили как соседи, вынужденные делить пространство. Говорили о быте, о дочери, о деньгах. Ничего личного.
Мать постоянно спрашивала:
— У вас всё хорошо?
— Отлично, мам.
Врал.
Серьги она носила редко — только раз надела, на работу, потом спрятала. Константин знал почему: боялась лишний раз попадаться Юле на глаза, провоцировать новые конфликты.
Он лежал ночами рядом со спящей женой и думал. Это только начало. Дальше будет хуже. Любая попытка помочь матери — встретят в штыки. Юля никогда не примирится с тем, что для него мать важна.
Впереди — годы такой жизни. Скрывать каждый звонок, каждую встречу, каждый перевод. Врать, изворачиваться, прятаться. Медленно умирать внутри от этой двойной игры.
Или привыкнуть. Стать одним из тех мужиков, что сидят вечерами на лавочке у подъезда, не спеша подниматься домой. Потому что дома нет дома. Есть стены и обязанности.
Константин закрыл глаза.
Завтра снова будет новый день. Новая ложь, новые отговорки.
И послезавтра.
И через месяц.
И через год.
Серьги на юбилей были только началом.
Всё остальное было ещё впереди.