— Я завтра к Сашке за город поеду, я уже пообещал, что ты с внуком на неделю останешься, — как ни в чём не бывало сообщил Игорь, шаркая тапками по коридору.
— В смысле «обещал»? — Лена отложила тарелку в мойку, вытерла руки о полотенце и посмотрела на него поверх очков.
— В прямом, — он включил телевизор, удобно устроился в кресле, будто разговора уже не было. — Дочка просила, я сказал: «Да не вопрос, Лена посидит».
В голове у неё противно щёлкнуло — знакомое ощущение, как заевшая кассета, которую годами перематываешь туда сюда, а музыка всё та же.
— Игорь, я устала. Я три недели подряд без выходных, у нас там отчёты, год закрываем, я домой еле доползаю. Мне хотя бы один день выспаться нужен.
— Ой, началось, — он отмахнулся, не отрываясь от экрана. — Всю жизнь дети, внуки, семья — а теперь она, видите ли, «устала».
«Всю жизнь», — машинально повторила она.
Всю жизнь он решал за двоих, а платить приходилось ей.
Когда он продал их первую машину и купил «по случаю» старый джип, поставив её перед фактом на парковке:
— Ну чего ты, Лён, это же мечта, проедет везде, поедем на рыбалку, на дачу, с внуками кататься будем.
Когда оформил кредит на кухонный гарнитур без её подписи, а потом принёс домой готовый договор:
— Ты же сама говорила, что надо обновить. Я вот взял и сделал, ты у меня долго раскачиваешься.
Когда однажды позвонил с работы и бодро объявил:
— Моя мать к нам переезжает, я уже дал согласие. Ты только постель в маленькой комнате перестели, вечером привезу.
Каждый раз она сначала возмущалась, потом объясняла, потом уставала объяснять и бралась делать, как он решил.
— Я тебе сколько раз говорила: не обещай за меня, — напомнила она сейчас, чувствуя, как в груди поднимается старая, вязкая злость. — У меня своя жизнь есть, свои планы.
— Какие ещё планы? — он усмехнулся, прибавляя звук на пульте. — Работу твою эту никому не нужную бросить давно пора. На пенсии посидим спокойно, чего ты носишься, как электровеник?
Она посмотрела на его живот, аккуратно нависающий над трениками, на кружку с пивом на столике, на телефон, в котором он вечерами тонул в новостях и роликах про рыбалку.
«Мы посидим спокойно», — ехидно откликнулось внутри.
Судя по всему, сидеть должна была только она — с внуком, его матерью, его обещаниями и его удобством.
— Я не буду неделю сидеть с ребёнком одна, — сказала она неожиданно твёрдо даже для самой себя.
— Ты чего? — он впервые отвёл взгляд от телевизора. — Лена, не придуривайся, Сашка уже рассчитывает. Я сказал, что ты поможешь.
— Ты сказал, — подчеркнула она. — А я — нет.
Он раздражённо фыркнул.
— Ну не делай из мухи слона. Всю жизнь так жили — и ничего. Ты преувеличиваешь, честное слово.
«Всю жизнь так жили».
…Когда ей предлагали повышение с командировками, он заявил:
— Я против, мне жена по командировкам шляться не будет. Я уже директору твоему сказал, что ты семейный человек, тебя дома ждут.
…Когда она однажды, собравшись с духом, села напротив него за кухонным столом:
— Давай договоримся: мы крупные решения обсуждаем. Вместе.
Он улыбнулся, как ребёнку:
— Да какие у нас вообще крупные решения? Я о нас забочусь. Ты у меня эмоциональная, импульсивная, а я спокойнее думаю.
Она пыталась говорить мягко, жёстко, по пунктам, «как на работе».
Писала ему записку, где почти по бухгалтерски расписала: «Я чувствую… когда ты… мне нужно…» — в надежде, что хоть так дойдёт.
Он прочитал, хмыкнул:
— С психологами насмотрелась, да? Ладно, не забивай голову этой ерундой.
Годы складывались в тяжёлую, липкую массу — из несказанных «нет» и проглоченных обид, которые он называл «капризами».
В тот вечер она впервые ясно почувствовала, что больше не проглотит.
Телефон завибрировал на подоконнике, когда она мыла пол.
— Елена Сергеевна, добрый вечер, — голос из профкома звучал почти виновато. — Тут такое дело… нам неожиданно выделили путёвки в санаторий, на три недели, море, процедуры. Надо вывозить, а все отказались — то внуки, то огороды. Если вы не возьмёте, путёвка сгорит.
Она опёрлась шваброй о пол, как о костыль.
«Путёвка сгорит», — прозвучало странно знакомо.
Как будто речь шла не о санатории, а о ней самой.
— Беру, — услышала она свой голос, спокойный и чужой. — Оформляйте на меня.
Положив трубку, она какое то время просто сидела на табуретке, глядя на полумокрый линолеум.
Внутри было одновременно страшно и удивительно тихо, как перед грозой.
Решение уже принято, и откатывать его назад не хотелось впервые за много лет.
— Кто это звонил? — крикнул из комнаты Игорь.
— С работы. Путёвку дали. В санаторий, на море. Я послезавтра уезжаю.
Он появился в дверях, как будто его только что выдернули из телевизора.
— В какой ещё санаторий? — нахмурился. — Лена, ты про внука не забыла?
— Помню, — она поднялась. — Ты обещал, ты и будешь сидеть. Я — уезжаю.
Между «я» и «уезжаю» пролегла такая пропасть, что у неё даже закружилась голова.
— Подожди, — он попытался взять её за локоть. — Никуда ты не поедешь. Ты понимаешь, как это выглядит?
— Для кого? — спокойно уточнила она. — Для тебя, который всех расставил, а я должна вписаться в твоё расписание? Для Сашки, которой ты опять пообещал за меня? Я первый раз за много лет делаю что то для себя.
— Лена, ну ты серьёзно? — в голосе его зазвучала настоящая тревога, непривычная, неровная. — Я дочке что скажу? Она же рассчитывает.
— Скажешь правду. Что в этот раз ты пообещал за меня лишнее.
Ночью она собирала чемодан молча.
Каждая сложенная вещь была как маленький бунт.
Халат — «я имею право болеть и отдыхать не только дома».
Книга — «у меня есть своё время и своя голова».
Новый купальник, купленный когда то «на всякий случай» и так и не надетый, — «у меня вообще есть тело, а не только руки и спина, чтобы всех таскать».
Утром он поехал с ней до вокзала — то ли поддержать, то ли всё ещё надеясь переубедить.
В машине молчали, радио бубнило что то про пробки и скидки, а она отмечала, как странно легко сидит спина, как будто кто то невидимый снял с плеч старый рюкзак.
— Лена, ну куда ты? — наконец не выдержал он, когда они остановились у входа. — На кого ты меня оставляешь? Мать, внук, дела… Я один не вывезу, ты понимаешь?
— Понимаю, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Вот это всё я и тянула годами одна. Теперь твоя очередь попробовать.
Он растерялся.
Впервые за долгие годы в его лице появилось что то детское, уязвимое, без этой уверенной взрослой маски «я всё решил».
— Я… я правда не думал, что тебе так тяжело, — выдохнул он. — Ты же никогда… ну… не устраивала сцен. Я думал, тебе нормально.
«Не думал», — отметила она.
«Думал за двоих», — поправила мысленно.
— Может, мы потом как то… поговорим? — неуверенно добавил он, протягивая к ней руку и тут же отдёргивая, будто обжёгся.
Громкоговоритель объявил посадку.
Лена взяла чемодан, ручка приятно холодила ладонь, возвращая её в тело.
— Лена, ну хоть позвони, как доедешь, — почти прошептал он.
Она кивнула.
Не из привычной покорности — просто потому, что обещать «никогда» сейчас казалось таким же насилием над собой, как раньше клясться в вечном «всегда».
Поезд дёрнулся и плавно тронулся.
Платформа поплыла назад, Игорь уменьшился до тёмного пятна, потом и вовсе растворился в сером ноябрьском воздухе.
Лена вдруг с удивлением поняла, что дышит глубже.
Воздух в вагоне был самый обычный — пахло сырой курткой соседки, кофе из автомата и железом, — но внутри стало просторно, как в комнате после генеральной уборки.
Как будто грудную клетку до этого стягивал невидимый ремень, а теперь пряжку тихо разомкнули.
Телефон завибрировал, когда они уже выехали из города.
На экране высветилось: «Игорь».
— Алло.
— Лена, — голос у него был взвинченный, уставший. — Я только от матери вышел — уже начала: «А где Лена, почему она уехала, что случилось». Внука вечером привезут. Я ничего не успеваю, я вообще не понимаю, как ты это всё делала. Может, ты вернёшься пораньше? Неделю посидишь — и тогда уж поезжай в свой санаторий, а?
Она смотрела в окно на полоску леса, редкие огоньки дач, на промозглое небо, которое тянулось куда то вместе с путями.
Где то под этим же небом мчался домой человек, который только сегодня впервые вслух сказал: «Я не понимаю, как ты это делала».
В груди странно кольнуло.
Не жалость — это было похоже на привычку сорваться обратно, подставить плечо, разрулить, спасти.
И лёгкая, тонкая вина: она знала, что ему будет тяжело, и всё равно уехала.
— Игорь, — тихо ответила она. — Я уже в пути. Путёвка на три недели, помнишь? Я вернусь, когда они закончатся.
— Но нам же… — он запнулся. — Нам же как то надо жить дальше.
— Нам — да, — согласилась Лена. — Но дальше — не так, как раньше.
Он помолчал, и в этой паузе впервые не было приказа или готового решения.
— Я подумаю, — неожиданно сказал он. — Наверное, мне тоже… многое надо переосмыслить.
Связь треснула и оборвалась — то ли тоннель, то ли оператор, то ли их старая жизнь, которая больше не ловила.
Лена ещё немного посидела с телефоном в руке, потом положила его на столик.
За окном мерцали редкие огни, за спиной негромко храпел сосед, где то в вагоне смеялись дети, у кого то впереди были свои моря и свои разборки.
Она чувствовала, как внутри одновременно разливается тёплое, тихое счастье — от того, что наконец выбрала себя, — и тонкой ниткой тянется к дому вина.
Как будто оставила там ребёнка без присмотра.
Только теперь этим ребёнком был не внук.
Что будет, когда поезд вернётся в этот же город через три недели, она не знала.
Может, он действительно что то переосмыслит.
Может, всё останется по старому, и ей придётся принимать ещё более радикальные решения.
Но сейчас, слушая, как стучат колёса и как ровно, в такт им, начинает стучать её собственное сердце, Лена впервые за много лет ясно понимала только одно: граница проведена.
И назад её можно будет переступить только по её решению, а не по чьему то удобному «я уже пообещал за тебя».