Ольга вставляет ключ в замок своей квартиры и замирает. В прихожей стоит чужая коляска. На вешалке висит незнакомый пуховик. Из глубины доносится детский смех и голос Лены, сестры мужа.
Она ставит чемодан и смотрит на собственные тапки, задвинутые в угол.
В коридор вылетает девочка лет пяти — в Ольгиной домашней футболке с котами.
— Ма, тут тётя какая-то!
Девочка щурится.
— А, это Оля.
Просто Оля. Не тётя, не тётя Оля. Хозяйка квартиры, которая платит за неё кредит, а теперь, оказывается, стала «какой-то».
Лена выходит из кухни, вытирая руки о яркое полотенце с лимонами — чужеродное среди Ольгиных однотонных.
— Оль, ты уже? Мы тебя только завтра ждём!
Ольга слышит это «мы» и понимает: это не про неё с Серёжей. Это про Лену с детьми.
— Лена, что происходит?
Голос ровный, но в нём нет приветствия.
Из комнаты высовывается мальчик постарше, с планшетом. Он сидит на её постели. За спиной — её подушка в наволочке с мелкими цветочками, мамин подарок.
— Оль, не начинай, — Лена атакует первой. — У нас ситуация просто космос. Съехать надо было за три дня, хозяин выгнал. Денег ноль. Серёжа говорит: зачем квартира пустует?
— Где Серёжа?
— На работе. Завал у них. Он звонил, передавал привет. Переживал, что не встретит, но я сказала — я тут, я всё решу.
Ольга смотрит на коляску. На свои тапки у плинтуса.
Квартира у неё добрачная. Двухкомнатная, обычная советская планировка, но своя. Ольга купила её в сорок лет, взяла кредит, работала без выходных, отказывала себе во всём. Мать тогда сказала: «Женщина без своего угла — как чемодан без ручек». Ольга запомнила. Потом встретила Серёжу, вышла замуж, подарила ему ключ как знак доверия. Не для того, чтобы он селил сюда гостей.
Она снимает куртку. Крючок занят Лениным шарфом. Отодвигает коляску.
— Мы ненадолго, Оль, — продолжает Лена. — Просто переждать. Ты же постоянно в командировках. Квартира пустая. А у нас двое детей, там даже развернуться негде было. Хозяин орал, думала, скорую вызовут. Я же мать двух детей, мне куда?
У Лены эта фраза — как пропуск. «Я же мать двух детей». Ольга слышала её на праздниках, по телефону, в переписках. Теперь — в своей прихожей.
— Ты мне позвонила? Ты спросила?
— Оль, а смысл? До тебя не дозвониться, вечно летишь, совещания. Мы с Серёжей обсудили. Он же твой муж. Это семья, не чужие люди. Что, по договору жить должны?
Ольга проходит дальше. В зале на диване — детский рюкзачок, карандаши, раскраски. На её книжной полке — чужая тетрадь с примерами. Под столом — коробка с игрушками. В ванной стоит Ленина косметичка, её собственную сдвинули. На кухне в раковине гора немытой посуды. На подоконнике, где стояла её кружка, теперь сохнут детские тарелки.
Телефон вибрирует. Серёжа.
— Что ты как с проверкой? — вместо приветствия. — Я объяснял, у Лены катастрофа.
— Ты мне ничего не объяснял. — Ольга смотрит на чужой суп в кастрюле. — Я узнаю о коммуналке, когда захожу в собственную дверь.
— Оль, не накручивай. Им деваться некуда, двое детей, муж непонятно где. Ты месяцами дома не бываешь. Квартира стоит, Лена по углам. Я что, должен был сказать: идите под забор?
Ольга молчит. Когда-то она любила в Серёже эту мягкость, умение жалеть. На свадьбе подруга шепнула: «Он добрый, но следи, чтобы тебя заодно с его семьёй не сдали». Ольга не поверила. Сейчас эти слова всплывают, как забытое предупреждение.
— Мы это не обсуждали. Это моя квартира. Я за неё плачу. Ты вообще спросил, готова ли я к такому?
— Да они же не навсегда! — Серёжа повышает голос. — Что за проблемы с гостеприимством? Это Лена. Моя сестра. Я за неё отвечаю. Как я скажу нет? Ты же не такая.
«Не такая» звучит как обвинение. Если откажешь — бессердечная. Согласишься — «золотая женщина». Ольга стоит на своей кухне и чувствует себя лишней.
Лена между тем ведёт себя как хозяйка. Заглядывает в холодильник, переставляет продукты, ставит чайник. Берёт её нож, доску, приправы.
— Я детям кашу поставлю, не против? Они голодные. О, гречка есть! Гречка — это наше всё.
У Лены свои фразочки. «Это наше всё». «Космос просто». «Я же мать двух детей». Раньше Ольга снисходительно улыбалась. Теперь каждая режет слух.
— Я против, чтобы здесь кто-то жил без моего согласия. — Ольга говорит спокойно. — Кашу ставь. Всё равно уже поставила.
Лена вскидывает брови.
— Ты чего? Мы же родные. Документально тебе всё оформить? Расписку написать, что две недели?
— Мне надо, чтобы меня хотя бы спросили. Это не гостиница. Это мой дом.
Слово «дом» звучит странно. Больше похоже на зал ожидания.
Ольга идёт в спальню, открывает шкаф. Её аккуратные стопки съехали на одну полку. На второй — Ленины футболки и детские штаны. Она тихо закрывает дверцу.
В туалете на бачке — чужой освежитель. Рядом — пачка детских салфеток с нарисованным медведем. Мелочи. Но именно они давят сильнее всего.
Когда Лена в третий раз за полчаса говорит «Оль, не грузи, жизнь такая», в груди поднимается тихая злость. Не крик, а ровная, собранная. Такая злость была в детстве, когда кто-то ломал игрушку и делал вид, что ты сама виновата.
— Лена. — Ольга возвращается на кухню. — Собирайте вещи. Сегодня.
Лена оборачивается от плиты.
— В смысле, сегодня? Серьёзно? Про детей подумай! Мы только натаскали всё, я пока устроилась. Мы сейчас что, всё бросим и куда? На вокзал? С детьми? У меня и так нервы, а ты ещё…
— Куда поедете — обсудите с Серёжей. Но ночевать здесь не будете.
— Ты что, с ума сошла? — Лена переходит на жёсткий тон. — Тебе жалко, что ли? Квартира пустовала, мы бы согрели. Люди на посуточку сдают, не жадничают, а ты одна в двух комнатах. Совесть вообще есть?
Ольга вдруг коротко смеётся.
— Совесть как раз проснулась. В отличие от некоторых.
Серёжа приезжает через полтора часа. Заходит, видит чемоданы в коридоре — Лена их уже, сопя, вытащила — и смотрит на жену.
— Что за цирк? Ты что устроила? Людям и так тяжело, а ты их гоняешь.
— Я их не приглашала. Это сделали вы. Без меня. В моей квартире. Сейчас я возвращаю своё.
Лена стоит рядом, подбоченившись.
— Вот, Серёж, смотри. Я к ней всей душой, как к родной. А она нас — как посторонних. Мы что, расползлись тут? Мы тихо, дети золотые, не шумят. Я сказала — ненадолго!
— Это уже надолго. — Ольга показывает на гору вещей. — Это не на двое суток. Это «осели». Без моего согласия. Мне такого не надо.
Серёжа ловит её взгляд и впервые отводит глаза. Он привык, что Ольга идёт на уступки. Что она гибкая, понимающая. Что всегда скажет «ну ладно». Сейчас он не слышит привычного сценария.
— Оль, серьёзно? — Он пытается шутить. — Ты чего такая… напряжённая? Тебе что, сложно? Лена временно. Вот ты бы в её положении…
— В её положении я бы хотя бы позвонила. И не ставила людей перед фактом.
Дети собирают игрушки в коробку. Старший молча заталкивает машинки, младшая обнимает растянутую футболку с котами. Ольге их немного жаль. Детей. Не взрослых, которые прикрываются ими.
Когда дверь за Леной закрывается, квартира становится непривычно тихой. Как после громкой передачи, когда вдруг выключают звук. Серёжа стоит в прихожей с растерянным видом.
— Ты перегнула. Честно. Так нельзя. Мы же семья. Моя сестра. Ты их выставила, как чужих.
— Они и вели себя как чужие. Пришли без спроса и начали командовать.
— Ты не представляешь, как ей тяжело! — Он не сдаётся. — Муж свалил, денег нет, двое детей. Мать по ушам ездит. Хозяин выгнал. У неё сплошной кошмар. А ты такая…
Ольга слушает и чувствует, как что-то внутри встаёт на место. Не размягчается, а именно встаёт.
— Сергей. — Она называет его полным именем. — Я понимаю, что ей плохо. Но это не значит, что я должна превращать свою жизнь в проходной двор. У вас есть головы. Пусть решают. Без моей квартиры.
Он открывает рот, но передумывает возражать.
— И что теперь? — спрашивает тихо.
— Теперь они уехали. — Ольга смотрит на него спокойно. — А я сейчас позвоню слесарю. Попрошу поменять замки.
— Ты серьёзно? Прямо вот так? Замки меняешь? От моей сестры?
— От всех, кто считает, что может зайти сюда без спроса. В том числе от твоей сестры.
Слесарь приезжает поздно вечером. Невысокий мужчина с чемоданчиком, явно не первый день на вызовах. Ольга показывает дверь.
Серёжа ходит туда-сюда.
— Ты правда? — шипит он, когда слесарь отходит. — Замки меняешь?
— От всех, кто думает, что это проходной двор.
Слесарь работает быстро. Старый цилиндр вынимают, новый встаёт на место. Ольга наблюдает и чувствует странное облегчение. Простая железка, а сколько спокойствия.
Когда всё готово, она расплачивается и забирает новый ключ — холодный, гладкий. В руке он лежит непривычно.
— Мне копию дашь? — спрашивает Серёжа.
— Дам. — Пауза. — Одну. И попрошу хранить её, как взрослый человек. А не раздавать направо-налево.
Он вздыхает, будто груз свалили на него, и уходит в комнату. Дверь хлопает.
Ольга остаётся в прихожей. Смотрит на новый замок. На пустой крючок, где висел Ленин шарф. На свои тапки, вернувшиеся на место.
Идёт на кухню. Моет чужие тарелки, убирает в шкаф, вытирает стол. Наливает себе чай в свою кружку. Садится за стол, делает первый глоток.
В квартире тихо. Но не пусто. Ровно. Как будто стенам вернули их законного хозяина.