Тяжелый запах дешевого табака въелся в шторы на кухне так глубоко, что никакая стирка уже не помогала. Елена поморщилась, входя в помещение, которое когда-то было сердцем их семейного очага, а теперь превратилось в спальню для ее мужа и временное убежище для нее самой, когда хотелось хоть пяти минут тишины. На часах было семь утра, но в квартире уже слышалось шарканье тапочек. Это проснулся «хозяин».
Елена налила воду в чайник, стараясь не греметь, чтобы не разбудить спящего на коротком диванчике Сергея. Муж спал, свернувшись калачиком, поджав ноги к груди — в свои сорок пять лет, в собственной трехкомнатной квартире, он не имел права на нормальную кровать.
Дверь в ванную хлопнула. Зашумела вода. Елена вздохнула, глядя на серый осенний пейзаж за окном. Три года. Уже три года их жизнь напоминала затяжной кошмар, из которого не было выхода.
Все началось с того злополучного вечера, когда на пороге появился Виталий, старший брат Сергея. Он выглядел помятым, растерянным и жалким. В руках у него была спортивная сумка, из которой торчал рукав рубашки, а в глазах стояли слезы. Его брак с Ларисой, властной и шумной женщиной, рухнул в одночасье. Она выставила его за порог, сменила замки и подала на развод.
— Серега, Ленчик, пустите на пару дней, — попросил он тогда, стоя в прихожей и неловко переминаясь с ноги на ногу. — Мне просто голову преклонить негде. Я сейчас с работой разберусь, квартиру сниму и съеду. Честное слово.
Сергей, добрая душа, конечно же, не мог отказать родной крови. Елена, хоть и чувствовала смутную тревогу, тоже кивнула. Ну как выгонишь человека на улицу? Тем более, у них «трешка». Места, казалось бы, много.
— Я тут временно перекантуюсь, — сказал дядя и не съехал уже третий год.
Сначала все выглядело вполне пристойно. Виталию выделили самую большую комнату — гостиную. Дети, двенадцатилетний Димка и семилетняя Маша, и так жили в одной детской, а спальня родителей оставалась неприкосновенной. Первую неделю Виталий вел себя тише воды, ниже травы. Уходил рано, приходил поздно, ел свои пельмени и благодарил за каждый стакан чая.
Но «временные трудности» затягивались. С работой у Виталия не клеилось — то начальник самодур, то зарплата серая, то график неудобный. Зато дома он освоился на удивление быстро.
Перемены происходили настолько плавно, что Елена и Сергей упустили момент, когда гость превратился в полноправного жильца. Спустя месяц Виталий завел разговор о прописке.
— Серега, ну мне для работы надо, — убеждал он брата на кухне, подливая тому в кружку крепкого чая. — Без регистрации никуда не берут. Сделай временную, а? Ну что тебе стоит? Я же брат.
Елена была против. Интуиция буквально кричала ей, что этого делать нельзя. Но Сергей, воспитанный в традициях «сам погибай, а товарища выручай», сдался под напором братской любви и жалости. Виталия зарегистрировали. Сначала на полгода, потом продлили.
Вместе со штампом в документах у Виталия появилась уверенность в завтрашнем дне и, что хуже всего, наглость. В гостиной, которая раньше была общей комнатой для сбора всей семьи, начала появляться его мебель. Сначала он притащил старый письменный стол («Мне же надо где-то резюме составлять»), потом продавленное кресло с помойки, которое он собственноручно перетянул, потом огромный шкаф, купленный по объявлению за копейки.
Гостиная медленно, но верно превращалась в его личную крепость. Телевизор теперь работал только на тех каналах, которые нравились Виталию. Если дети хотели посмотреть мультики, дядя делал скорбное лицо и говорил, что у него мигрень или что он смотрит важные новости.
— Виталь, может, ты все-таки начнешь искать варианты жилья? — осторожно спросила Елена через полгода. — Мы ведь договаривались на пару месяцев.
Виталий тогда картинно схватился за сердце.
— Лена, ты что, меня выгоняешь? Куда я пойду? На теплотрассу? У меня сейчас сложный период, я только начал на ноги вставать. Не ожидал от тебя такой черствости.
Сергей тогда встал на защиту брата, упрекнув жену в отсутствии сострадания. Елена промолчала, проглотив обиду.
А потом случился переломный момент. Дети росли, им становилось тесно в одной комнате. Димке нужно было делать уроки в тишине, Маша хотела играть. Конфликты вспыхивали каждый день. Елена предложила мужу переселить Виталия в маленькую комнату, а детям отдать гостиную.
Разговор с деверем вышел тяжелым.
— В смысле в маленькую? — возмутился Виталий, отрываясь от кроссворда. — Я тут уже обустроился. Мебель расставил. У меня тут аура хорошая. А в той клетушке душно. Нет, ребята, так не пойдет. Я же тоже человек, мне комфорт нужен.
— Но это наша квартира, Виталий! — не выдержала Елена.
— И что? Я коммуналку плачу? Плачу. Кран в ванной починил? Починил. Обои в коридоре подклеил? Подклеил. Значит, имею право голоса. Я вкладываюсь в быт не меньше вашего.
Это был его главный козырь. Виталий действительно начал демонстративно оплачивать треть квитанции за коммунальные услуги и время от времени покупал продукты — самый дешевый хлеб, молоко и макароны. Эти траты он считал своим входным билетом в долевую собственность, хотя юридически это было бредом. Но психологически это работало: он не нахлебник, он партнер.
Ситуация накалилась до предела, когда полгода назад Сергей, устав от постоянных скандалов в спальне, перебрался спать на кухню. Елена осталась в спальне одна, но чувствовала себя там как в осажденной крепости. Семья распадалась на глазах. Дети старались лишний раз не выходить из комнаты, чтобы не наткнуться на дядю, который любил ходить по квартире в одних трусах, почесывая волосатый живот.
На прошлой неделе Елена решилась на крайнюю меру. Тайком от мужа она пошла к юристу. Пожилой адвокат в очках с толстой оправой долго изучал документы, хмурился, а потом снял очки и потер переносицу.
— Ситуация непростая, голубушка, — сказал он. — Вы его зарегистрировали? Зарегистрировали. Он там проживает фактически? Проживает. Вещи его там есть? Есть. Коммуналку, говорите, платит? Квитанции или переводы сохраняет? Плохо.
— Но квартира наша! Собственники только я, муж и дети! — воскликнула Елена.
— Это понятно. Но выселить человека, который там прописан (пусть и временно) и фактически проживает, без его согласия сейчас очень сложно. Полиция не будет заниматься выселением, отправят в суд. Суд может длиться месяцами. Он принесет чеки, скажет, что у нас был устный договор найма, что он делал ремонт... Судья может дать отсрочку на выселение, особенно если он прикинется неимущим или больным. А вы говорите, он манипулятор хороший.
Елена вышла от юриста с ощущением, что на плечи ей положили бетонную плиту. Добровольно Виталий не уйдет. Он врос в их квартиру, как грибница. Ему было удобно: тепло, дешево, сытно, и всегда есть кому пожаловаться на несправедливую судьбу.
— Родных на улицу выкидываете? — эта фраза стала его щитом и мечом. Стоило только заикнуться о переезде, как Виталий включал режим «оскорбленная невинность».
В то утро, когда Елена пила чай на кухне, глядя на спящего мужа, она поняла: по-хорошему не получится. Сергей слишком мягок, он не сможет выгнать брата силой. Закон на стороне наглеца, пока не доказано обратное. Значит, нужно действовать хитростью. Клин вышибают клином.
План созрел мгновенно, словно кто-то щелкнул выключателем в голове. Елена достала телефон и набрала номер.
— Алло, мам? — тихо сказала она. — Привет. Как твое давление? Слушай, у меня к тебе серьезный разговор. Ты давно хотела в Москве пожить, по театрам походить, врачей посетить... Да, я знаю, что ты не любишь стеснять. Но тут дело такое... Нам нужна твоя помощь. Боевая.
Тамара Игнатьевна, мама Елены, была женщиной эпического масштаба. В прошлом завуч школы, она обладала голосом, способным остановить бегущего первоклассника на расстоянии ста метров, и взглядом, от которого вяли домашние цветы. При этом она безумно любила внуков и дочь, но зятя терпела с вежливой прохладцей, а его родственников считала «генетическим недоразумением».
Через три дня, в субботу утром, в дверь позвонили.
Виталий в это время, как обычно, возлежал на диване в гостиной, смотря какой-то боевик на полной громкости. Сергей чинил розетку в коридоре. Елена открыла дверь.
На пороге стояла Тамара Игнатьевна с двумя огромными чемоданами и клеткой, в которой нервно дергал усом здоровенный пушистый кот по кличке Барсик.
— Ну, здравствуйте, родные! — прогремел ее голос, заполнив собой все пространство квартиры. — Принимайте гостей! Врач сказал — надо обследоваться, так что я к вам. Надолго. Месяца на три, а там как пойдет.
Сергей выронил отвертку. Виталий выглянул из комнаты, недовольно щурясь.
— А это кто? — спросил он, не поздоровавшись.
— Это моя мама, Виталий, — елейным голосом сообщила Елена. — Она поживет с нами. Ей нужен уход и столичная медицина.
— А где она жить будет? — подозрительно спросил деверь.
— Как где? — удивилась Тамара Игнатьевна, скидывая пальто и по-хозяйски проходя в квартиру. — В самой большой комнате, конечно. Мне воздух нужен, у меня астма. И Барсику простор требуется.
— Э, нет! — Виталий встал в дверях гостиной, растопырив руки. — Там я живу! У меня там вещи, личное пространство!
Тамара Игнатьевна подошла к нему вплотную. Она была ниже ростом, но казалась монументальнее.
— Милок, ты кто такой? Гость? Вот и знай свое место. А я — мать хозяйки. И бабушка внуков. Подвинься.
— Я никуда не съеду! — взвизгнул Виталий, ища поддержки у брата. — Серега, скажи ей!
Сергей, предварительно проинструктированный женой (и получивший жесткий ультиматум: или мы решаем проблему с братом, или я подаю на развод), опустил глаза и пробормотал:
— Виталь, ну это же мама... Ей правда надо. Потеснитесь как-нибудь.
Операция «Уют» началась. Тамара Игнатьевна не стала выгонять Виталия из комнаты. Нет, это было бы слишком просто и дало бы ему повод играть жертву. Она просто подселилась к нему.
В гостиную внесли раскладушку для Виталия, потому что диван Тамара Игнатьевна реквизировала для себя («У меня спина больная, мне нужно на мягком»). Телевизор теперь транслировал исключительно сериалы про врачей и передачи про здоровье, причем на такой громкости, чтобы Тамара Игнатьевна слышала каждое слово из кухни.
Но самым страшным оружием оказался не телевизор и даже не храп тещи, от которого дребезжали стекла. Самым страшным оказался быт.
Тамара Игнатьевна была жаворонком. В шесть утра она включала в комнате верхний свет и начинала делать зарядку, громко считая: «Раз-два, три-четыре! Виталик, вставай, застой крови вреден для простаты!».
Кот Барсик, почувствовав неприязнь хозяйки к соседу, избрал тапки Виталия своим личным туалетом. После второго инцидента Виталий начал прятать обувь на шкаф, но Барсик был котом целеустремленным.
— Женщина, уймите свое животное! — орал Виталий на третий день.
— Не кричи на котика, у него стресс от твоей негативной энергетики, — невозмутимо отвечала Тамара Игнатьевна, поливая цветы. Кстати, цветы она расставила везде, в том числе на столе Виталия, сдвинув его ноутбук на самый край.
Каждый вечер превращался для Виталия в лекцию о морали. Тамара Игнатьевна садилась напротив него, когда он пытался ужинать, и начинала рассуждать вслух:
— Вот есть же мужчины-паразиты, да, Леночка? Живут за чужой счет, ни стыда, ни совести. В наше время таких тунеядцами называли. А сейчас — «свободные художники». Тьфу! Взрослый мужик, а своего угла нет. Позор.
— Я работаю! — огрызался Виталий, давясь макаронами.
— Где? Охранником сутки через трое за копейки? И это карьера? Вот мой покойный муж в твои годы уже цехом руководил. А ты только диван просиживаешь.
Виталий пытался жаловаться Сергею:
— Брат, убери эту ведьму! Она меня со свету сживет! Я спать не могу, она ночью ходит, чаем гремит, таблетками шуршит!
Сергей лишь разводил руками:
— Виталь, ну потерпи. Ей лечиться надо. Ты же сам говорил: «Родных на улицу не выкинешь». Вот мы и не выкидываем.
Через две недели Виталий начал сдавать. Он похудел, под глазами залегли черные круги. Его уютный мирок, который он так тщательно выстраивал три года, рухнул. Теперь он был не хозяином положения, а бедным родственником в углу, которого шпыняли и поучали.
Он пытался огрызаться, устраивать скандалы, даже угрожал полицией.
— Вызывай, — спокойно сказала Тамара Игнатьевна. — Я тут прописана не меньше твоего, да еще и мать собственницы. Посмотрим, кого участковый послушает — заслуженного учителя или мужика, который у брата на шее сидит.
Финальный аккорд прозвучал, когда Тамара Игнатьевна пригласила в гости своих подруг. Пять громкоголосых пенсионерок оккупировали гостиную, пили чай с пирогами, пели народные песни и обсуждали болячки. Виталий, забившись в угол на свою раскладушку, пытался накрыться подушкой с головой.
— Ой, а это кто у вас там в углу шевелится? — спросила одна из подруг. — Домовой?
— Да нет, это деверь мой, — громко ответила Елена, занося чайник. — Живет у нас из милости. Жена выгнала, вот он и прибился. Три года уже уйти не может, бедняга. Видимо, совсем никому не нужен.
В комнате повисла тишина, а потом женщины начали сочувственно цокать языками:
— Ой, как стыдно-то... Мужик вроде здоровый, руки-ноги есть...
— А может, он больной? На голову?
Виталий резко откинул подушку, вскочил, красный как рак, и вылетел из комнаты под дружный смех старушек.
В тот же вечер он начал собирать вещи. Громко, демонстративно швыряя одежду в сумки.
— Неблагодарные! — кричал он, бегая по коридору. — Я к вам со всей душой! Я вам кран починил! А вы? Матери своей позволили меня унижать! Ноги моей здесь больше не будет!
Сергей стоял в дверях кухни, виновато глядя в пол, но не останавливал его. Елена и Тамара Игнатьевна сидели в гостиной, делая вид, что смотрят телевизор, хотя Елена едва сдерживала дрожь от напряжения. А вдруг блефует? Вдруг сейчас сядет и скажет: «Никуда не пойду»?
Но нет. Гордость Виталия, которую так мастерски растоптала Тамара Игнатьевна, наконец-то перевесила желание халявы. Или же он просто понял, что жизнь в этой квартире стала невыносимой, и никакая бесплатная крыша над головой не стоит таких нервов.
— Ключи на тумбочке! — рявкнул он напоследок. — И не звоните мне, когда вам помощь понадобится! Я для вас умер!
Дверь хлопнула так, что с потолка посыпалась штукатурка.
В квартире наступила оглушительная тишина. Елена медленно выдохнула, чувствуя, как уходит напряжение, державшее ее в тисках три года.
Из гостиной вышла Тамара Игнатьевна, победоносно держа на руках кота.
— Ну вот, — деловито сказала она. — Воздух сразу чище стал. Леночка, открывай окна, надо проветрить этот дух безделья. Сережа, что ты стоишь как истукан? Неси матрас обратно в спальню, хватит тебе на кухне ютиться.
Сергей подошел к жене, обнял ее за плечи.
— Прости меня, Лен, — тихо сказал он. — Я дурак был. Надо было раньше...
— Ладно уж, — улыбнулась Елена, прижимаясь к мужу. — Главное, что все закончилось.
Виталий действительно больше не вернулся. Через общих знакомых они узнали, что он помирился с бывшей женой — приполз к ней на коленях, и Лариса, женщина суровая, но отходчивая, приняла его обратно. Правда, теперь он там ходил по струнке и, говорят, даже устроился на нормальную работу.
А Тамара Игнатьевна прожила у них еще неделю, для профилактики. Убедившись, что «территория зачищена» и семья воссоединилась, она собрала чемоданы.
— Поеду я, — сказала она на прощание. — У меня там рассада скоро, да и сериал мой любимый на большом экране смотреть надо. Но вы имейте в виду: если еще какой родственничек на горизонте появится — звоните. У меня еще много педагогических приемов в запасе.
Елена закрыла за мамой дверь и впервые за долгое время почувствовала себя настоящей хозяйкой в своем доме. Вечером они всей семьей сидели в большой комнате, смотрели фильм, и никто не переключал канал, не ворчал и не учил их жизни. На диване было просторно, и даже запах табака, казалось, начал выветриваться, уступая место запаху свежей выпечки и покоя.
— Мам, — спросил Димка, жуя пирожок. — А дядя Виталик больше не приедет «перекантоваться»?
— Нет, сынок, — твердо ответила Елена. — Теперь у нас «кантоваться» можно только коту. И то, если вести себя будет хорошо.
Барсик, дремавший в кресле, приоткрыл один глаз и согласно муркнул. Он-то знал, кто в этом доме настоящая сила, и с Тамарой Игнатьевной ссориться не планировал.
