Мы застыли в полумраке гостиной, где единственным источником света теперь были полосы серого дневного света из-за плотных штор. Оглушительный хор телефонных звонков резал уши, сливаясь в сплошной металлический вой.
Николай выругался, и я услышала, как он нащупывает выключатель на стене — щелчок был, но люстра не зажглась. Да и с чего бы она зажглась, когда лампочки разлетелись на мелкие осколки. Только телевизор, всё ещё показывающий хаотичные полосы, мерцал в углу, отбрасывая призрачные блики.
В этом неровном свете я увидела лицо Сергея Владимировича. Пустота в его глазах сменилась каким-то животным, первобытным ужасом. Он сжался в кресле, зажимая уши ладонями, его взгляд был прикован к тёмному проёму двери в коридор.
— Они пришли... — прошептал он так тихо, что слова едва пробились сквозь гул. — Они пришли за долгом...
— Каким долгом?! — почти крикнула я, стараясь перекрыть шум, но мой голос потонул в общем гуле.
Он только мотал головой, не отрывая взгляда от пустоты за дверью.
Я рванула свою сумку к себе, нащупала мешочек с солью. Не думая, не читая заговоров, я высыпала толстую, непрерывную линию на ковёр между нами и клеткой, между нами и хозяином дома. Простая, грубая защита. Мы с Николаем оказались в солевом круге.
И в тот же миг звонок телефонов стих. Словно кто-то на другом конце линии снял все трубки разом. Наступила давящая, звенящая тишина, ещё более страшная после оглушительного шума.
— Где твой этот бес? — тихо просипел Николай.
— А я откуда знаю, — также тихо ответила я. — Молись, батюшка, молись, а я буду действовать по-своему.
В этой тишине из глубины коридора, из-за поворота лестницы, донёсся новый звук. Тихий, едва уловимый. Сухой, мерный шелест. Как будто кто-то осторожно, шаг за шагом, идёт по рассыпанной газетной стружке или сухим осенним листьям. Шелест приближался.
— Выходим. Сейчас же, — приказала я сдавленным шёпотом, хватая Николая за рукав и резко кивая в сторону Сергея Владимировича.
Тот, казалось, не слышал и не видел нас. Он уставился в полумрак коридора, откуда шёл звук. По его щеке скатилась единственная, блестящая в свете телевизора, слеза.
— Машенька... — выдохнул он, и в этом слове была такая мука, что у меня сжалось сердце. — Я простил... Я всё давно простил... И ты меня прости...
Имя его погибшей дочери поставило всё на свои места. «Долг». Не денежный. Чувство вины выжившего, которое годами точило его изнутри, превращая в пустую оболочку. Кто-то нашёл эту рану, эту незакрытую дверь в его душу, и не просто навёл порчу, а встроил в неё что-то. Создал ловушку, где он должен был вечно расплачиваться и вечно испытывать муки.
Шелест был уже в дверях гостиной. В призрачном свете телеэкрана, в пыльном воздухе прямо перед моей соляной линией заклубилась лёгкая, стелющаяся дымка. Она не имела чёткой формы, но в её очертаниях угадывалось что-то низкое, ползучее, неестественно вытянутое.
— Хватай его и тащи! — прошипела я Николаю, не отрывая взгляда от дымки. — К выходу! Не оглядывайся!
Я высыпала остатки соли прямо перед тенью, создавая ещё один барьер, и судорожно нащупала в сумке пучок полыни.
И тут из этой дымки, будто игнорируя соль, протянулась не рука, а сгусток холода и темноты. Он потянулся через линию, прямо к скрючившемуся в кресле Сергею Владимировичу.
Раздумывать было некогда. Я не стала искать сложных заклинаний. Я вложила в крик всю свою ярость — на эту ситуацию, на подлость того, кто это устроил, на всю сегодняшнюю дурь.
— А ну пошла отсюда, не твоё, не тронь. Га-дина!
И швырнула в сгусток целый пучок полыни и зверобоя.
Раздался звук, похожий на резкое шипение, как от капли воды на раскалённую сковороду, но в разы громче и противнее. Тень дёрнулась и отпрянула, съёживаясь. Шелест прекратился.
— Бежим! — крикнул Николай, уже подхватив под руку почти обмякшего Сергея Владимировича и потащив его к прихожей.
Я бросила последний взгляд на клетку на пианино. В тусклом свете было видно, как маленькая мумия канарейки лежит теперь на боку. А та самая тряпичная куколка без лица, казалось, её бесформенная головка медленно повернулась в сторону двери, провожая нас.
Я выскочила последней, на ходу захлопнув тяжёлую дубовую дверь. На крыльце, под холодным, но ярким дневным светом, мы остановились, переводя дух. Сергей Владимирович безвольно опустился на ступеньки, спрятал лицо в ладонях и тихо, надрывно зарыдал. Впервые за долгие годы — не пустыми, а живыми, горькими, очищающими слезами.
Николай, бледный, смотрел на запертую дверь.
— Господи... Что это было, Агнета? Электричество, телефоны. Это галлюцинация?
Я, всё ещё чувствуя на коже ледяное прикосновение того сгустка, разжала кулак. В ладони остались стебельки полыни и пустой мешочек от соли.
— Это была не галлюцинация, Николай. И не просто «испортилась проводка». Кто-то очень знающий поставил в его доме ловушку. Не на тело — на душу. И мы только что сорвали её с пружины. Но механизм ещё цел.
Я посмотрела на содрогающиеся плечи плачущего мужчины. Первый шаг был сделан — он снова чувствовал. Но в доме осталась клетка с куколкой. И то, что на неё откликнулось, теперь знало, что ловушку обнаружили.
— Вези его к себе, в церковь или в приют, или домой. Не оставляй одного. А мне... — я вздохнула, глядя на мрачные окна особняка, за которыми таилась жуткая тишина, — мне нужно выяснить, кто и зачем это сделал. И как разобрать эту адскую штуку на части, пока она сама не решила поискать новую приманку.
— Ты хочешь остаться здесь одна? — батюшка с удивлением на меня посмотрел.
— Нет, не одна и не сейчас, — ответила я, отрывая взгляд от дома и смотря на его испуганное лицо. — Сначала нужно увезти его подальше отсюда. И обезопасить себя. Этот механизм теперь в курсе, что его потревожили. Возвращаться сюда без подготовки — всё равно что лезть в берлогу к разбуженному медведю.
Николай с облегчением кивнул. Он осторожно помог подняться Сергею Владимировичу, который, казалось, не осознавал, где находится.
— Постой, — я остановила их, сунув руку в сумку. Там оставался ещё один маленький мешочек, туго завязанный. Внутри была смесь соли, зверобоя и немного земли со святой земли, которую Николай дал мне когда-то «на всякий случай». — Держи. Положи ему в карман, ближе к телу. Не вынимай, пока не окажетесь за церковной оградой.
Я засунула мешочек во внутренний карман пиджака Сергея Владимировича. Он даже не вздрогнул.
— А ты? — спросил Николай.
— Что я? Добрось меня до дома. Мне нужны более серьёзные инструменты. И информация. Ты же говорил, что после аварии он много общался с какими-то «целителями»? Нужно выяснить, с кем именно.
— Я не говорил такого, — помотал головой батюшка.
— Значит, эта информация пришла ко мне извне, — пожала я плечами.
Мы усадили Сергея Владимировича на заднее сиденье машины Николая. Он сидел, уставясь в окно, но слёзы уже высохли, оставив на щеках грязные дорожки. Теперь в его глазах читалась не пустота, а глубокая, всепоглощающая усталость.
По дороге Николай, стараясь отвлечься от пережитого, рассказал, что знал. Да, после гибели семьи Сергей Владимирович искал утешения не только в церкви. К нему приходили разные люди — и искренние старушки-молельщицы, и странные личности, предлагавшие «снять венец безбрачия» или «вернуть удачу». Батюшка отгонял их, как мог, но не уследил за всеми.
— Мы с батюшкой Леонидом гоняли их всех, но сама знаешь, круглосуточно с ним никто сидеть не будет. Была одна... женщина. Не местная. Приезжала несколько раз. На вид — интеллигентная, в очках. Говорила, что помогает справиться с утратой «особыми практиками». Я её выпроводил в последний раз довольно резко. Это было месяца три назад.
Три месяца. Срок совпадал с усилением «тишины» в Сергее Владимировиче и с началом кошмаров у Елены. Слишком большое совпадение.
В церковной сторожке, куда мы привезли Сергея Владимировича, было тихо, пахло деревом и ладаном. Здесь, в освящённом месте, на него словно нашло временное облегчение — он, не раздеваясь, рухнул на узкий топчан в углу и почти сразу погрузился в тяжёлый, но, надеюсь, исцеляющий сон.
— Останешься с ним? — спросила я Николая.
— Конечно. А ты?
— Я домой. Мне нужно подготовиться. И узнать об этой женщине побольше. У тебя случайно не сохранилось её имя или скажи хотя бы, как она выглядела?
Николай задумался.
— Имени не помню. Кажется, Людмила что-то... или Лариса. А выглядела... обычная. Лет сорока пяти. Строгая. Волосы тёмные, убраны в пучок. Очки в тонкой оправе. Говорила очень тихо, вежливо. Но в глазах пусто. Как у него раньше.
Я запомнила. «Пустота в глазах» у такого «специалиста» была плохим знаком. Это мог быть не просто шарлатан, а настоящий практик, и скорее всего, не белый, и скорее всего уже и не человек.
— Хорошо. Если он проснётся и заговорит, попытайся осторожно выведать у него про эту женщину. И ни в коем случае не вези его обратно в дом. Понял?
Дома было тихо. Я чувствовала, как события нарастают, как снежный ком. Елена с её «тишиной в голове», может быть наведённой свекровью. И Сергей Владимирович с его адской ловушкой, где фигурировала какая-то приезжая женщина. Два разных случая, но почерк... почерк чувствовался схожий. Холодный, расчётливый, направленный на подавление воли.
Здесь требовался специалист, который знает информацию обо всех «особых» людях в округе. Надо звонить Матрене. И куда же делся Шелби?
Автор Потапова Евгения
Пы.сы. Сегодня будет только одна глава, дописываю ужастик на конкурс.
Ссылка на ТГ канал https://t.me/evgehkap