Ключ от собственной квартиры Людмила носила на отдельном брелке — отдельно от всех остальных. Четырнадцать лет замужества, а привычка осталась. Как будто знала, что однажды пригодится.
— Люда, а давай отца ко мне пропишем и твою однушку сдавать будем, — Геннадий сказал это буднично, не отрываясь от телефона.
Людмила отложила вязание. Четырнадцать лет вместе, а он до сих пор умел её удивлять. И не всегда приятно.
— В каком смысле — сдавать?
— В прямом. Отец один в деревне, здоровье уже не то, а квартира твоя пустует. Переедет к нам, будет рядом, а с аренды тысяч двадцать-двадцать пять в месяц точно можно брать. Я узнавал.
Однушка в центре Самары досталась ей после развода с первым мужем. Развелись они тяжело, а через три года Сергей умер — инфаркт в сорок один. Квартира осталась как память о том, что не сложилось, но и как страховка — единственное, что принадлежало только ей. Когда выходила за Геннадия, специально не стала ничего переоформлять. Мало ли что.
— Гена, а почему ты это так внезапно?
— Почему внезапно? Давно думаю. Отцу семьдесят восемь, один в Петровке сидит, огород уже не тянет, соседи кто умер, кто уехал.
— Доход кому пойдёт?
— Нам, естественно. На общие нужды. Крыша подтекает, машине шестой год.
Людмила смотрела на мужа и пыталась понять, когда он успел всё продумать. И главное — без неё.
— А ты с отцом уже разговаривал?
— Конечно. Он только за.
Виктор Степанович. Людмила свёкра знала хорошо — крепкий, властный, привыкший командовать. Всю жизнь председателем колхоза проработал, потом фермерствовал. Когда три года назад умерла свекровь, он быстро сдал. Но характер никуда не делся.
— Когда вы это решили?
— На прошлой неделе, когда я к нему ездил.
Людмила вспомнила ту поездку. Геннадий вернулся задумчивый, всё время в телефоне что-то считал. Она ещё подумала — может, отец болеет. А он, оказывается, её квартиру делил.
— Моё мнение вас интересует?
— Люда, ну что ты. Это же для семьи.
— Помощь — одно. А распоряжаться моей квартирой — другое.
Геннадий нахмурился.
— Ты против того, чтобы отец с нами жил?
— Я против того, чтобы за моей спиной решали судьбу моего имущества.
— Твоего имущества, — он хмыкнул. — Четырнадцать лет женаты, общий дом, а ты всё «моё» считаешь.
— Дом мы вместе строили. Квартира была до тебя.
Людмила вспомнила, как пять лет назад Виктор Степанович приезжал к ним на месяц — после операции на коленях. Свекровь тогда осталась в деревне за хозяйством, а он поселился у них.
Телевизор смотрел только он и только своё. В холодильник лазил без спроса, выбирая лучшее. Курил на веранде, хотя Людмила просила не делать этого. А однажды она пришла с работы — вся мебель в гостиной переставлена.
— Так удобнее, — объяснил он тогда. — Свет на диван падает.
Людмила промолчала. Геннадий тоже. Через месяц свёкор уехал, и она выдохнула.
— Люда, ты чего молчишь?
— Думаю.
— О чём тут думать? Отец переезжает, квартиру сдаём, деньги на хозяйство. Все в плюсе.
— Кроме меня.
— А тебе денег не надо?
— Мне надо, чтобы со мной советовались.
Геннадий встал, заходил по комнате. Три шага туда, три обратно.
— Мой отец, между прочим, помогал нам дом строить. Двести тысяч дал.
— И мы вернули.
— Вернули, но он дал. А теперь ему нужна помощь.
— Я не против помощи. Я против того, чтобы меня не спрашивали.
Геннадий остановился.
— Отец уже вещи собирает.
— Как — собирает?
— Я сказал, что мы согласны.
— Ты сказал?
— А что, нужно было разрешения спрашивать?
Людмила почувствовала, как к горлу подступает комок. Вот так — сначала решают, потом сообщают. И она должна соглашаться, потому что семья, потому что так надо.
Она вспомнила мать. Та всю жизнь прожила по указке — сначала отца, потом свекрови. Терпела, молчала, соглашалась. Умерла в шестьдесят два, так и не пожив для себя.
Людмиле было пятьдесят два. До шестидесяти двух — десять лет.
На следующий день она встретилась с Зинаидой. Подруга работала в той же школе — преподавала химию, Людмила вела русский и литературу. Знали друг друга двадцать лет.
— Прямо так и сказал — сдавать будем? — Зина отставила чашку.
— Именно.
— И ты согласилась?
— Нет пока.
— Вот и не соглашайся.
Людмила помешивала остывший кофе. За окном кафе текла обычная самарская жизнь.
— Зин, я не знаю, что делать. Геннадий обиделся, не разговаривает. Говорит, я эгоистка.
— Ты? — Зина покачала головой. — Это ты-то, которая четырнадцать лет на его родню работаешь? Когда свекровь болела, кто за ней ухаживал? Ты ездила каждые выходные, борщи возила, бельё стирала.
— Это нормально...
— Нормально — когда ценят.
Людмила молчала. Зина была права, но признавать это было больно.
— Знаешь, что меня больше всего задело? Он даже не спросил. Просто решил.
— Потому что привык, что ты соглашаешься.
— Наверное.
— Люд, не отдавай квартиру. Ни сдавать, ни переписывать. Помнишь Таню? Была уверена, что у них всё хорошо. А муж ушёл к молодой. И осталась в пятьдесят три без жилья, у дочери ютится.
— У нас не так.
— У всех не так. Пока не так.
Вечером Людмила села рядом с мужем.
— Гена, давай поговорим.
Он убавил звук телевизора.
— Я не против того, чтобы Виктор Степанович жил рядом. Но сдавать квартиру не хочу.
— Почему?
— Потому что это единственное, что только моё.
— У тебя есть я. Наш дом.
— Дом — общий. А ты... — она запнулась. — Ты тоже общий. С работой, с отцом. А квартира — моя.
— Странная логика.
— Может быть. Но мне так спокойнее.
Геннадий помолчал.
— Хорошо. Квартиру не сдаём. Но отец переезжает.
— Куда?
— К нам. Не в твою же однушку.
— Почему не в мою?
Он посмотрел удивлённо.
— Квартира пустует, ему нужно жильё. Пусть живёт, — сказала Людмила. — Коммуналку платит, остальное не надо.
— Бесплатно?
— Да.
— Я тебя не понимаю. То не хочешь сдавать, то предлагаешь отцу.
— Сдавать — это деньги и контроль. Кто будет квартирантов искать, ремонт делать? А помочь отцу — просто помочь.
Геннадий потёр лицо.
— Ладно. Но давай хоть правила установим.
— Какие?
— Что он не курит в подъезде. Не приводит посторонних. И мебель не переставляет.
— Люда, это мелочи.
— Для тебя — мелочи.
Виктор Степанович приехал через неделю.
— Хорошая квартирка, — одобрил, осматриваясь. — Маленькая, но для одного — в самый раз.
Людмила вручила ключи и уехала.
Первые две недели прошли спокойно. Свёкор обживался, звонил сыну каждый день.
— Гена, можно телевизор побольше?
— Гена, соседка музыку громко включает.
— Гена, а Людмила могла бы мне обед привезти?
Людмила готовила. Возила продукты, убирала квартиру, возила в поликлинику. Свёкор принимал это как должное.
А потом случилось то, чего она боялась.
Приехала без предупреждения — привезти лекарства. Открыла дверь своим ключом и замерла.
На диване сидел незнакомый мужчина лет шестидесяти. На журнальном столике — початая бутылка водки, две рюмки. На полу у дивана — чужая дорожная сумка.
— Вы кто? — спросила Людмила.
— Николай. Витькин товарищ армейский. А вы?
— Хозяйка этой квартиры.
Мужчина посмотрел на неё оценивающе.
— А, вы Людмила. Витька рассказывал.
— Что рассказывал?
— Что квартиру дали, а сами нос воротите.
Людмила почувствовала, как кровь приливает к лицу.
— Где Виктор Степанович?
— В аптеку вышел.
— Вы здесь живёте?
— Поживу пока. У меня с жильём сложности, Витька предложил.
Людмила опустилась на стул.
— Вам нужно уйти.
— С чего бы?
— Я не давала разрешения.
— А Витька дал.
— Он не имеет права.
Мужчина пожал плечами.
— Разбирайтесь сами.
Дверь открылась, вошёл свёкор.
— О, Людочка! А мы тут с Колей чай пьём. Друг армейский, сорок лет не виделись!
— Виктор Степанович, почему вы поселили сюда постороннего человека?
— Какой он посторонний? Друг!
— Мы договаривались.
— Да ладно тебе. Коля — человек тихий. Поживёт, пока с жильём разберётся.
— Нет.
— Что — нет?
— Он здесь жить не будет.
Виктор Степанович побагровел.
— Ты что, человека на улицу выгоняешь?
— Я хочу, чтобы в моей квартире жили только те, кого я приглашу.
— Твоей квартире! — свёкор повысил голос. — Мы семья, а ты всё делишь!
— Семья — не значит распоряжаться чужим.
Николай встал, поднял руки.
— Ладно, я понял. Пойду.
— Сиди! — Виктор Степанович схватил его за рукав. — Никуда не пойдёшь.
— Или ваш друг уходит, — сказала Людмила, — или я меняю замки.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю.
Она положила лекарства на стол и вышла.
Дома её ждал Геннадий.
— Ты что творишь? Отец звонил!
— Твой отец без моего разрешения поселил в квартиру постороннего.
— Это друг!
— Мне всё равно. Я не давала согласия.
— Люда, это временно.
— Нет. Я хочу забрать у него ключи.
— Что?!
— Пока у него ключи — он делает что хочет.
— Это унизительно!
— Для кого? Он нарушил договорённость.
Геннадий схватился за голову.
— Если заберёшь ключи — я не знаю, что сделаю.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю.
Они стояли друг напротив друга. Чужие люди, которые четырнадцать лет считали себя семьёй.
На следующий день Людмила приехала к свёкру.
— Пришла извиняться? — он стоял в дверях.
— Нет. За ключами.
— За какими ключами?
— От квартиры.
— Ты меня выгоняешь?
— Нет. Живите. Но ключей больше не будет.
— Как я буду входить?
— По договорённости. Позвоните — приеду, открою.
— Издеваешься?
— Защищаю своё имущество.
Свёкор долго смотрел на неё. Потом снял ключ с брелока и швырнул на тумбочку.
— Забирай.
За спиной она слышала: «Вот змея... Генка, дурак, такую пригрел...» Не обернулась.
Дома её ждал чемодан у порога.
— Уезжаю, — сказал Геннадий. — К отцу. Раз ты его унизила.
— Я не унижала.
— Это одно и то же. Ты... — он запнулся. — Ты не та женщина, на которой я женился.
— Может, я просто стала собой.
Он взял чемодан и ушёл.
Людмила долго сидела в темноте. За окном шёл снег — первый в этом году. Она думала о том, что четырнадцать лет — это много. И мало. И что иногда нужно потерять, чтобы понять, чем на самом деле владел.
Достала телефон, набрала сына.
— Мам? Что случилось?
— Денис, Геннадий ушёл.
— Как? Куда?
— К отцу.
Сын помолчал.
— Ты как?
— Не знаю. Странно как-то. Пусто.
— Мам, если человек уходит из-за того, что ты защищаешь себя — значит, ты ему была нужна для другого.
— Не говори так.
— А как? Четырнадцать лет — и всё из-за ключей?
— Не из-за ключей. Из-за того, что я посмела сказать «нет».
— Вот именно.
— Денис, приезжай. Пожалуйста.
— Завтра буду.
Геннадий не вернулся ни через день, ни через неделю. Жил у отца, звонил редко — забрать вещи, решить вопрос со страховкой.
Зина заходила каждый вечер.
— Люд, может, отвлечься? Курсы, путешествие?
— Не хочу.
— А чего хочешь?
— Понять. Как так вышло.
— Квартира — только повод. Причина в другом.
— В чём?
Зина помолчала.
— Ты всегда была для него удобной. Не любимой — удобной. Готовила, убирала, терпела его отца. А он принимал как должное.
— Но я сама хотела...
— Хотела быть хорошей женой. А это не то же самое, что быть любимой.
Людмила смотрела в окно. Снег всё шёл.
— Зин, а что теперь делать?
— Жить.
— Одной?
— У тебя есть сын. Есть я. Есть работа. Это много.
Геннадий вернулся через полтора месяца. Вошёл вечером, постоял в прихожей.
— Можно?
— Входи.
Он сел напротив.
— Я был неправ.
Людмила ждала.
— Отец... он сложный. Я это знал. Но он единственный родной человек, который остался.
— А я?
Геннадий не ответил сразу.
— Я за этот месяц понял кое-что. Он никогда не будет доволен. Что бы я ни сделал. А ты просто защищала себя.
— И?
— Давай попробуем сначала. Отец живёт в квартире на твоих условиях. Ключи не возвращаем.
— А если опять начнёт?
— Съедет.
Людмила смотрела на мужа. Он постарел — морщины глубже, седины больше. И что-то в глазах погасло.
— Гена, ты меня любишь?
Он долго молчал.
— Я не знаю, что такое любовь в нашем возрасте. Но без тебя мне плохо. Пусто. Это считается?
— Не знаю.
Они сидели в тишине. Двое людей за пятьдесят, которые четырнадцать лет прожили рядом и только сейчас начали говорить честно.
— Давай попробуем, — сказала она. — Но если снова будешь решать за меня — уйду. Насовсем.
— Договорились.
Он не протянул руку. И она не протянула. Просто сидели, глядя друг на друга, и молчали.
Виктор Степанович не смирился. Звонил, жаловался, требовал. Но Геннадий держался. Не всегда легко, но держался.
А Людмила научилась говорить «нет». Спокойно и твёрдо. Нет, не поеду в деревню на майские. Нет, не дам денег на ремонт. Нет, готовить каждый день не буду.
Денис приезжал на Новый год. Сидел за столом, смотрел на мать.
— Мам, ты как?
— Нормально.
— Правда?
— Нет, — она улыбнулась. — Не нормально. По-другому. Тяжелее и легче одновременно.
— Это как?
— Раньше я боялась потерять. А теперь знаю, что если потеряю — выживу. Это и тяжело, и... освобождает.
За окном падал снег. В доме пахло мандаринами. Геннадий молча смотрел телевизор в соседней комнате.
Всё было не так, как она представляла в двадцать, в тридцать, даже в сорок. Виктор Степанович дулся. Родня мужа перестала звонить. Геннадий стал тише и будто дальше.
Но ключ от однушки по-прежнему висел на отдельном брелоке. И это было главное.
Не квартира. Не тридцать два метра в центре Самары.
Право сказать «нет» — и не сломаться.