— Убирайся отсюда, пока я не передумал! Мать оставила дом мне, понятно?
Тётя Зина застыла в дверях кухни, прижимая к груди потёртую сумку с продуктами. Снег с её пуховика стекал на линолеум маленькими лужицами. За окном метель гнала по двору сухие вихри — январь выдался лютый, как назло.
— Паша, ты что несёшь? — голос её дрогнул, но она всё ещё пыталась улыбнуться, словно не веря услышанному. — Какой дом? Мы же с тобой семья...
— Никакой семьи! — Павел швырнул на стол пачку документов. Бумаги разлетелись веером, одна скользнула на пол. — Вот завещание. Видишь подпись? Мамину? Всё моё. Квартира, дача, вклады. А ты тут вообще при чём?
Он стоял посреди комнаты — тридцать два года, спортивная куртка North Face, новенькие кроссовки, которые стоят как её месячная пенсия. Лицо напряжённое, скулы сведены. Тётя Зина медленно поставила сумку на табуретку и сняла шапку. Седые волосы прилипли ко лбу от пота — она три остановки шла пешком, автобус не дождалась.
— Паша, я тебя на руках носила, когда мать твоя в больнице лежала после родов, — начала она тихо, стараясь смотреть ему в глаза. — Я тебе пюре делала по ночам, когда ты орал от коликов...
— Это что, инвестиции были? — усмехнулся он, доставая из кармана сигареты. Щёлкнула зажигалка. — Теперь возврат требуешь? Так не работает, тётя. Сестра моей матери — это не собственник. Мать умерла, дом мой. Закон.
Зина почувствовала, как комната поплыла перед глазами. Она всегда знала, что Павел вырос эгоистичным — Лариса, царствие ей небесное, слишком много ему позволяла. Единственный сын, поздний ребёнок. Всё лучшее — ему. Но чтобы вот так, через две недели после похорон?
— Я здесь двадцать лет живу, — проговорила она, стараясь удержать дрожь в голосе. — Двадцать лет! После развода Лариса меня приютила, когда мне некуда было идти. Я за ней ухаживала, когда она болела. Год я у её кровати сидела! Ты приезжал раз в месяц, и то когда время находилось...
— Ухаживала? — Павел затянулся, выпустил дым в сторону форточки. — Ты жила тут бесплатно. Двадцать лет на халяву. Я бы сказал, расчёт справедливый.
Тётя Зина опустилась на стул. Ноги подкашивались. В голове пульсировала тупая боль — давление, наверное, подскочило. Она вспомнила, как три года назад Лариса шептала ей на кухне, что боится, что сын совсем отбился от рук. Что он требовал денег на машину, на квартиру в центре, на бизнес какой-то сомнительный. Что он орал на неё, когда она отказывалась влезать в долги.
— Лариса хотела, чтобы я осталась здесь, — сказала Зина, глядя в пол. — Она мне говорила перед смертью...
— Говорила? — Павел наклонился к ней, и она почувствовала запах дорогого одеколона, смешанного с табаком. — А где это записано? В завещании нет. Значит, разговоры ни о чём. Может, ей что-то померещилось, а?
— Паша!
— Что — Паша? — он выпрямился, отошёл к окну. За стеклом кружила метель, залепляя рамы снегом. — Я правду говорю. Ты мне не мать, не родственник первой линии. Ты сестра матери, у которой своей жизни не сложилось. Сочувствую, но это твои проблемы. Дом мне нужен. Я его продаю.
— Продаёшь?! — Зина вскочила так резко, что стул опрокинулся с грохотом. — Но это же... это же наш дом! Здесь мама ваша выросла, здесь вы с ней...
— Здесь ничего нет, кроме старых стен и воспоминаний, — оборвал Павел. — А мне нужны живые деньги. У меня проект. Инвестиция через знакомых из Дубая. Понимаешь о чём я? Нет? То-то же. Это другой уровень, тётя. Мне надо три миллиона собрать. Этот дом как раз столько стоит, может, чуть больше. Район хороший, земля своя.
Зина смотрела на него и не узнавала. Вот этот человек в дизайнерской одежде, с холодными глазами и насмешливой улыбкой — это тот самый мальчик, которого она качала на руках? Которому читала сказки? Который плакал, когда разбил коленку, и бежал к ней, а не к матери?
— Ты не можешь так, — выдохнула она. — Я позвоню... я найду адвоката...
— Звони, — пожал плечами Павел, стряхивая пепел в раковину. — Закон на моей стороне. Никаких устных договорённостей. Завещание есть, оно заверено. Ты вообще официально тут не прописана. Я уже проверял. Так что можешь сколько угодно искать правду. Месяц даю на сборы. Это даже щедро с моей стороны.
Он развернулся и пошёл в комнату, оставив её стоять посреди кухни. Зина слышала, как он говорит по телефону — видимо, с кем-то из своих деловых партнёров. Голос бодрый, весёлый даже. Будто и не было этого разговора. Будто он не вышвырнул только что на мороз женщину, которая отдала ему часть своей жизни.
Она опустилась обратно на стул, подняла упавший. В голове была пустота. Куда идти? К кому? Подруги разъехались, кто в другие города к детям, кто умер. Своих детей у неё не было — так и не сложилось. Пенсия — четырнадцать тысяч. На съём комнаты хватит, но ненадолго.
За окном темнело. Метель усиливалась. Зима в этом году была злая — такая же, как люди.
Тётя Зина поднялась, подошла к холодильнику, достала пузырек валерьянки. Капнула в стакан с водой, выпила залпом. Надо успокоиться. Надо думать.
А из комнаты доносился смех Павла. Он явно был доволен собой.
Ночь Зина не спала. Лежала в своей маленькой комнате — той самой, что Лариса когда-то отдала ей со словами: «Живи, сестрёнка, сколько нужно. Мы же одна семья». Потолок в темноте казался низким, давящим. Где-то капал кран в ванной — надо было прокладку поменять ещё месяц назад, но руки не доходили.
Утром Павел ушёл рано, хлопнув дверью. Зина встала, умылась холодной водой — будто это могло смыть ощущение кошмара. В зеркале смотрела незнакомая старуха с опухшими глазами. Шестьдесят три года. Когда она успела так постареть?
Телефон зазвонил около десяти. Номер незнакомый.
— Алло?
— Зинаида Петровна? Это Соколова, нотариус. Я вела дело вашей сестры, Ларисы Петровны.
Сердце ухнуло вниз.
— Слушаю вас.
— Понимаете, тут довольно деликатная ситуация, — голос женщины был сухим, официальным, но в нём слышалась какая-то неловкость. — После оформления завещания Лариса Петровна приходила ко мне ещё раз. Это было за месяц до её смерти. Она хотела внести изменения, но... не успела. То есть, точнее, мы подготовили документы, но она должна была прийти на подпись, а случился инсульт.
Зина села на кровать, сжимая телефон так, что пальцы побелели.
— Какие изменения?
— Она хотела указать, что вы имеете право пожизненного проживания в доме. Что продажа возможна только с вашего согласия. Мы всё обсудили, я подготовила бумаги, назначили встречу на четверг, но в среду она попала в больницу. Я пыталась приехать туда, но врачи не пустили — реанимация. А потом... ну, вы знаете.
— То есть этого документа нет? — голос Зины дрожал.
— К сожалению, нет. Юридически он не существует. Но я могу дать показания, что Лариса Петровна высказывала такое намерение. Это не отменит завещание, но может стать основанием для... ну, для переговоров с наследником. Я слышала, что он настроен решительно.
— Он выгоняет меня через месяц.
Пауза. Потом вздох.
— Попробуйте с ним поговорить. Покажите, что есть люди, которые знали о намерениях его матери. Иногда это действует на совесть.
Совесть. Зина усмехнулась горько. У Павла её не было, это стало ясно вчера.
— Спасибо, — сказала она и положила трубку.
День тянулся мучительно. Она пыталась прибираться, готовить — что-то делать руками, чтобы не думать. Но мысли всё равно возвращались. Неужели придётся уйти? Неужели всё правда кончено?
Павел вернулся к вечеру. С ним была девушка — лет двадцати пяти, в короткой дублёнке, волосы выкрашены в холодный блонд, губы пухлые, явно уколотые. Она смеялась звонко, неестественно.
— Тань, это типа наследство, — говорил Павел, проводя её по комнатам. — Ремонт, конечно, убогий, но это ничего. Главное — земля и расположение. Тут можно снести всё к чёртовой матери и новый коттедж поставить. Или продать под застройку.
Зина стояла на кухне и слышала каждое слово. Снести. Дом, где выросла Лариса. Где они с сестрой сидели на веранде летними вечерами, пили чай с вареньем. Где справляли дни рождения, Новые годы. Где умирала Лариса, держа Зину за руку.
— Пашик, а мне тут нравится! — пропела девушка. — Давай мы сами тут жить будем? Я обожаю частные дома!
— Мы с тобой месяц встречаемся, Танюх, — рассмеялся Павел. — Рановато о совместной жизни, нет? Ладно, посмотрим. Если инвестиция выстрелит, может, и оставим себе. Сделаем ремонт нормальный.
Зина вышла из кухни. Девушка оглянулась, оценивающе посмотрела на неё.
— А это кто?
— Тётка моя, — буркнул Павел. — Тут временно живёт. Скоро съедет.
— Ааа, — протянула Таня и потеряла к Зине всякий интерес.
Они ушли в комнату Павла. Оттуда доносилась музыка — какой-то рэп с тяжёлыми басами. Зина закрыла дверь своей комнаты, легла на кровать. Хотелось плакать, но слёз не было. Только тупая боль где-то в груди.
Утром она пошла к юристу — тому самому, что вела дела у Ларисы раньше. Маленький офис на первом этаже старой пятиэтажки, линолеум затёртый, шкафы с папками до потолка.
— Устное волеизъявление покойной ничего не значит, — сказал юрист, мужчина лет пятидесяти, с усталым лицом. — Даже показания нотариуса не помогут оспорить завещание. Единственный вариант — доказать, что вы находились на иждивении у сестры. Тогда можно требовать обязательную долю.
— Я не была на иждивении, — тихо ответила Зина. — У меня пенсия есть. Я помогала ей, ухаживала...
— Ухаживали бесплатно?
— Ну да. Мы же родные.
Юрист развёл руками.
— Значит, оснований нет. Формально вы проживали в доме по устной договорённости. Новый собственник имеет право расторгнуть эту договорённость. Может выселить через суд, если добровольно не уйдёте.
Зина смотрела в окно. Там падал снег — крупный, мокрый. Прилипал к стеклу и медленно сползал вниз.
— То есть ничего нельзя сделать?
— Можно попробовать договориться. Предложите выкупить комнату, если есть средства. Или право проживания за символическую плату. Некоторые соглашаются, если не хотят портить репутацию.
Репутацию. Павлу было плевать на репутацию. Ему были нужны деньги. Быстрые, большие деньги.
Зина вышла из офиса, и ветер ударил в лицо колючим снегом. Зима не отступала. Она шла по улице и думала: куда? К кому? И главное — зачем всё это? Зачем она столько лет жила, старалась, помогала, если в итоге оказалась никому не нужна?
Телефон завибрировал в кармане. Сообщение от Павла: «Риелтор придёт завтра в 15.00. Освободи дом на пару часов».
Всё. Началось.
Риелтор оказалась женщиной лет сорока — деловой костюм, планшет в руках, взгляд цепкий, оценивающий. Она ходила по комнатам, что-то записывала, фотографировала углы, окна, даже трещину на потолке в коридоре.
— Три миллиона реально, — сказала она Павлу. — Может, даже триста накинуть, если повезёт с покупателем. Район востребованный.
Зина сидела на кухне и слушала. Они даже не старались говорить тише, будто её здесь и не было вовсе. Призрак. Ненужная деталь интерьера.
Когда риелтор ушла, Павел зашёл на кухню, плюхнулся на стул напротив.
— Слушай, тётя, давай без истерик, — начал он, и в голосе даже появились какие-то примирительные нотки. — Я понимаю, тебе тяжело. Но жизнь такая. Мне деньги нужны сейчас, а не через десять лет. Проект горящий. Если я сейчас не вложусь, потом поезд уйдёт.
— Какой проект? — спросила Зина тихо, глядя в чашку с остывшим чаем.
— Инвестиция, говорю же. Мои партнёры из Эмиратов запускают новую монету. Если войти на старте, можно иксы сделать космические. Понимаешь? Сто тысяч превратятся в миллион за полгода.
— А если нет?
Павел поморщился.
— Не будет такого. Там схема проверенная. Ты всё равно не врубишься, это не твой уровень.
Зина подняла глаза. Посмотрела на него долго, изучающе. И вдруг поняла — он боится. Вот этот самоуверенный мужик в дорогой куртке боится. Боится, что жизнь проходит мимо. Что он ничего не достиг. Что тридцать два года, а он всё ещё на съёмной квартире, без стабильной работы, с вечными проектами, которые вот-вот выстрелят.
— Лариса тебе квартиру купила пять лет назад, — сказала она медленно. — Ты её продал через год. Сказал, что бизнес открываешь. Какой-то интернет-магазин. Прогорел?
— Не прогорел, — огрызнулся Павел. — Просто конкуренция высокая была. Я не угадал с нишей.
— А машину помнишь? Мать в долги влезла, чтобы тебе взять. Ты через полгода разбил.
— К чему ты клонишь? — он начал заводиться. — Хочешь сказать, что я неудачник? Что у меня ничего не получается?
— Хочу сказать, что ты убегаешь, — Зина встала, подошла к окну. — От ответственности, от реальности. Всё время ищешь лёгкие деньги, волшебную таблетку. А её нет, Паша. Понимаешь?
— Да пошла ты! — рявкнул он, вскакивая. — Нашлась тут психолог! Сама всю жизнь проплакала, мужика удержать не смогла, детей не родила, а меня учишь жить!
Слова ударили больно, точно в цель. Зина вздрогнула, но не отвернулась.
— Ты прав, — сказала она ровно. — Я многое упустила. Но я хотя бы не предавала тех, кто меня любил. Твоя мать до последнего дня верила в тебя. Она хотела изменить завещание, знаешь? Хотела оставить мне право жить здесь. Но не успела.
— Не успела — значит, не судьба, — Павел повернулся к выходу. — Хватит меня грузить. Месяц я сказал. Двадцать восьмое февраля — свободен дом. Договорились?
Он ушёл, хлопнув дверью. Зина осталась стоять у окна. Снег наконец прекратился. В разрывах туч показалось бледное солнце.
Вечером она достала старый блокнот Ларисы — тот, что сестра вела последние годы. Записи о таблетках, о самочувствии, о планах. На одной из последних страниц Зина нашла строчки, написанные дрожащим почерком:
«Зинка, если что — прости Пашку. Он потерянный. Я его избаловала, знаю. Но он не плохой. Просто испуганный. Береги его, если сможешь. И себя береги. Ты заслуживаешь покоя».
Зина закрыла блокнот. Села к столу, взяла ручку, достала чистый лист.
Писала долго. Получилось письмо — Павлу, себе, может быть, Ларисе. О том, что прощение не значит согласие. Что любовь не отменяет боли. Что иногда отпустить — единственный способ сохранить что-то важное внутри.
Утром она начала собирать вещи. Подруга из соседнего района согласила приютить на время — пока Зина не найдёт комнату. Двадцать восьмое февраля далеко, но зачем ждать? Зачем отсчитывать дни в доме, который перестал быть домом?
Павел вернулся поздно и застал её с чемоданом в прихожей.
— Ты чего? — растерялся он. — Рано же ещё.
— Не хочу мешать, — Зина натянула куртку. — Твоё письмо на столе. Почитаешь, если захочешь.
Она взяла сумку, открыла дверь. Мороз ударил в лицо, но уже не так злобно. Февраль скоро, а там и весна.
— Тётя, подожди, — Павел шагнул к ней, но остановился. — Ты... ты куда вообще?
Зина обернулась. Посмотрела на него — и увидела растерянного мальчика, который боится остаться один.
— Научишься жить без волшебных таблеток — позвони, — сказала она. — Я отвечу.
И вышла в ночь, где начинал таять снег.
Прошло три недели
Зина жила у подруги, каждый день просматривая объявления о съёме жилья. Цены кусались. На её пенсию ничего приличного не найти.
Павел не звонил. Молчал, словно её и не существовало.
А потом позвонила нотариус Соколова.
— Зинаида Петровна, срочно приезжайте. Нашлись документы.
В офисе нотариуса Зина обнаружила ещё двух человек — седого мужчину в очках и молодую женщину с диктофоном.
— Это свидетели, — пояснила Соколова. — Они присутствовали при последнем разговоре с Ларисой Петровной. Она действительно хотела изменить завещание. И вот что важно — она успела подписать дарственную на комнату. На вашу комнату, Зинаида Петровна. Документ был в её личных бумагах, которые мне передали из больницы только вчера. Архив задержался.
Зина смотрела на бумагу с печатью, с подписью Ларисы — такой знакомой, дрожащей.
— То есть комната моя?
— Да. Двадцать два квадратных метра с правом пользования общими помещениями. Павел не сможет вас выселить. Более того, продать дом он сможет только с вашего согласия, так как вы теперь совладелец.
Когда Зина вернулась в дом со своими документами, Павел сидел на кухне с планшетом. Увидев её, вскочил.
— Ты чего явилась? Я же сказал...
— Читай, — Зина положила перед ним бумаги.
Он читал долго. Лицо менялось — от недоумения к ярости, потом к растерянности.
— Это... это какая-то ошибка, — пробормотал он. — Не может быть.
— Может. Твоя мать всё предусмотрела. Просто ты не дал ей времени тебе сказать.
Павел опустился на стул. Впервые за все эти недели Зина увидела его лицо без маски самоуверенности. Он выглядел усталым и потерянным.
— Инвестиция сорвалась, — сказал он тихо. — Партнёры исчезли с деньгами. Я влез в кредиты, чтобы войти хоть с чем-то. Теперь должен банку полтора миллиона.
Зина села напротив.
— Ищи работу, — сказала она просто. — Нормальную, стабильную. Выплачивай понемногу. Комната твоя здесь есть, крыша над головой. Остальное наживёшь.
— Ты меня простила? — он посмотрел на неё недоверчиво.
— Нет, — честно ответила Зина. — Но мы семья. И Лариса хотела бы, чтобы я помогла тебе встать на ноги. По-настоящему встать, а не гнаться за призраками.
За окном капель звенела. Февраль заканчивался. Весна была близко.
Павел кивнул, не поднимая глаз. Может быть, впервые за много лет он понял что-то важное.
А Зина просто заварила чай. В своём доме. В своей комнате.
Где ей было место.