Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 135
Утром я быстро собрала вещи, благо взяла их с собой совсем немного, дошла пешком до железнодорожной станции, там купила билет до Екатеринбурга и уже через час с небольшим сошла на перрон столицы Урала. После взяла такси и доехала до гостиницы, где, хорошо позавтракав, стала изучать местные реалии с тем, чтобы понять: кто мне поможет с медальоном? Не знаю, почему я решила, будто это должен быть обязательно местный специалист.
Видимо, сыграло свою роль представление о местных умельцах, навеянное произведениями Бажова. Вдруг эту вещь изготовил кто-нибудь вроде простого заводского парня Степана, которому повезло однажды повстречаться с мифической хозяйкой Медной горы? Эдакого Левши, обладавшего уникальным талантом превращать серебро в произведения искусства. Такое предположение я не могла сбросить со счетов, хотя, возможно, и ошибалась. Ведь Ольга Сергеевна приехала сюда из Москвы, а в столицу – из Ставрополя. Но кто знает, откуда были родом ее предки? Я знала семью, которая «собралась» была создана в Астрахани, однако ее история происходит из Саратовской губернии.
В начале 1930-х годов, когда в Поволжье начался сильный голод, предки по материнской линии отправились в Нижний Новгород, искать счастья на только открывшейся тогда войлочной фабрике, которой срочно требовались рабочие руки. Предки по линии отца поплыли на юг, в Астрахань, – арбузно-рыбный край. Так саратовские семьи, понятия не имевшие о существовании друг друга, разбрелись на тысячи километров вдоль Волги. Много лет спустя молодой парень из Астрахани, работая матросом на пассажирском теплоходе, встретился во время навигации с красивой девушкой, проходившей практику в качестве помощницы кока. Так две фамилии с саратовскими корнями объединились.
«Возможно, у Елены Романовской всё произошло точно так же?» – подумала я.
Насытившись, я начала свой ювелирный марафон, обозначив пунктов на карте маршрута по Екатеринбургу. Для начала выбрала три мастерские, которые нашла в интернете, тщательно фильтруя отзывы: одну – в старом, купеческом районе, затерявшуюся среди ароматов кофеен и антикварных лавок, другую – в сверкающем стеклом и хромом торговом центре, и третью – в неприметном, облупленном здании на самой окраине, где, судя по обрывочным и восторженным комментариям в сети, работал настоящий «старовер, затворник и волшебник».
Первый ювелир, Илья Захарович, оказался сухоньким, поджарым мужчиной лет шестидесяти, с лицом, изрезанным морщинами, как старая, часто складываемая дорожная карта неизвестных земель. Его мастерская, больше похожая на кабинет алхимика, густо пахла воском, полировочной пастой и чем-то едким и химическим. Он долго и молча, с почти религиозной сосредоточенностью, рассматривал медальон через тяжелый, вправленный в глаз монокль, держа вещицу в замшевой перчатке.
– Работа тонкая, филигранная, – наконец произнес он хрипловатым голосом, не поднимая глаз от изделия, поворачивая его под светом яркой светодиодной лампы. – Серебро высокой, очень высокой пробы, гравировка исключительно ручная, не штамповка, ни одного повтора в завитках. Стиль… ну, это не наш, не уральский размах. Европа, конечно, австрийская школа или, может, саксонская. Конец восемнадцатого века, полагаю, а может, начало девятнадцатого. Мастер, безусловно, высочайшего класса, из тех, что работали не на толпу, а на какого-нибудь высокородного аристократа, кто мог себе позволить оплатить подобный заказ.
– А герб? – выдохнула я, затаив дыхание и вжимаясь в спинку стула. – Что-нибудь можете сказать о нём, вообще о символике?
Илья Захарович отрицательно покачал головой, наконец отрывая взгляд от медальона и глядя на меня немного усталыми, несмотря на лишь начало рабочего дня, глазами
– Геральдика – это отдельная, серьёзная и глубокая наука, девушка. Я могу сказать лишь, что это явно графский или баронский герб. Лев, мечи, роза… Вся эта готика. Это Центральная Европа. Австрия, Чехия, может, Силезия. Но кто именно – не скажу. Инициалы «V.R.»? Могут быть от чего угодно. Виктор, Вильгельм, Владислав… Романов, Розенберг, Рихтер, да хоть фон Раухфус. Мои познания здесь, увы, заканчиваются. Я – простой ремесленник, а не историк и не дворянский хронист.
Второй ювелир, которого звали Аркадий, работал в стерильном стеклянном павильоне дорогого торгового центра, залитом безжалостным светом, отражавшимся в витринах с бриллиантами. Он был моложе, лет пятидесяти, с модной седой стрижкой и в очках в тонкой титановой оправе, больше похожий на архитектора. Он взглянул на медальон с профессиональным, но холодным и, как мне показалось, равнодушным интересом, – не золото всё-таки и не платина, а лишь серебро, – как врач на давно затянувшийся шрам.
– Бесспорно, красивая, изящная вещь, – констатировал он сухо, взвешивая ее на ладони. – Антиквариат. Серебро 900-й пробы, наверное, ручная работа. Восемнадцатый век, согласен. Цена на рынке… ну, как лом, плюс некоторая художественная ценность. Тысяч сто, может, сто пятьдесят, если найдете ценителя, который не торгуется. Рублей, разумеется. Хотите продать?
– Меня не цена интересует, – поспешила я объяснить, чувствуя, как мои пожелания здесь кажутся чуждыми. – Мне нужно понять, что это за герб, кто мог быть владельцем, какая история за этим стоит.
Аркадий усмехнулся, поправляя очки, и жестом показал на свои работы – абстрактные кольца и кулоны из белого золота.
– Девушка, я занимаюсь современным дизайном и работаю с реальными клиентами, а не с призраками. Могу в течение недели сделать вам идеальную копию кулона в золотом исполнении с бриллиантами. Но кто там был в восемнадцатом веке, и что означают эти ваши львы с мечами… Это к историкам, в архив. В краеведческий музей обратитесь. Там, говорят, в тихих запасниках старички сидят, они все эти клейма и гербы наизусть знают, как азбуку. Если, конечно, еще не вымерли, не растворились в нашем стремительном веке.
Третий мастер, которого я наконец отыскала в старом, полуразрушенном здании, пахнущем сыростью и мышами, оказался самым колоритным и молчаливым. Седой, с густой, как у лесовика, бородой, и с руками, покрытыми паутиной шрамов и темными следами кислот, похожими на тайные знаки. Его звали Денис Петрович.
Он работал в тишине, нарушаемой лишь мерным тиканьем настенных часов, освещенный островком света от массивной лампы с матовым абажуром. Мастер не стал говорить о цене или отвлекаться на разговоры о современном дизайне. Он просто взял медальон и долго, очень долго, почти медитативно, водил по нему увеличительной лупой, вставленной в тяжелый держатель.
– Мастер, – прошептал он наконец, словно разговаривая сам с собой или с духом того, кто это создал. – Мастер с большой буквы. Такую филигрань сейчас никто не сделает, руки не оттуда растут. Это не просто гравировка, это глубокая, ювелирная резьба по серебру, почти скульптура. Восемнадцатый век, да. Но не простой, не серийный. Это… это работа, сделанная душой. Или для очень-очень узкого круга, может, для одной персоны. Видите, как идеально створки подогнаны? Шов почти не виден, он спрятан в орнаменте.
– Я пыталась открыть, – призналась, понизив голос в этой тихой мастерской. – Не поддается, будто намертво приклеено или заржавело.
– И не поддастся, – уверенно, почти грустно сказал Денис Петрович, проводя толстым, но невероятно чутким пальцем по ребру. – Он не заклинен и не на защелке. Он запаян. Очень тонко, филигранно, по самому шву, чтобы не повредить резьбу. Это не локет для пряди волос. Это сейф для тайны. И открыть его можно только одним способом: точечным нагревом. Но это огромный риск, русская рулетка. Серебро может повести, гравировка – поплыть, металл «отпустится» – при термическом воздействии меняется кристаллическая структура металла, и он теряет изначальные свойства. Тут нужен не просто ювелир, а хирург-реставратор, искусствовед, который знает химию, историю металла и имеет золотые руки.
– А герб? – повторила я свой навязчивый вопрос.
– Герб… – глубоко вздохнул Денис Петрович, откладывая лупу. – Красивый, гордый. Но не наш, не уральский. Ищите знатоков. В Свердловском краеведческом, в отделе драгметаллов. Там есть Музей истории камнерезного и ювелирного искусства. Там должны пылиться каталоги, архивы, старые инвентарные книги. Ищите старых, седых сотрудников, которые помнят еще советские экспедиции. Молодые сейчас… – он махнул рукой, – они только с интернетом умеют работать, но даже не в нём всё прописано.
Его слова стали той самой, окончательной и бесповоротной, последней каплей, что переполнила чашу моих терзаний. Три опытных мастера, может даже светила в своём деле – и все как один, словно сговорившись, вынесли единый, безрадостный вердикт: «Восемнадцатый век, несомненно Европа. Это к историкам».
В тот самый миг, под холодным светом их ламп, среди запаха мастики и металла, я с ледяной ясностью осознала, что мой истинный путь лежит вовсе не через тихое ремесло, а через пыльные коридоры науки, где ответы скрыты не в пробах металла, а в архивах и каталогах.
Я почти бегом вышла на прохладный, продуваемый ветрами екатеринбургский тротуар и дрожащими от волнения пальцами вызвала такси. Машина медленно везла меня мимо незнакомых улиц, которые теперь казались декорациями к другой, еще не написанной пьесе, к старинному, величественному зданию Свердловского областного краеведческого музея имени О.Е. Клера, построенному в 1870-х годах в стиле эклектики.
Внутри, за толстыми стенами, царила особая, библиотечная тишина, нарушаемая лишь скрипом половиц и сдержанным шепотом. В отделе фондов, среди высоких стеллажей с бесчисленными коробками и папками, меня встретила молодая, с очень внимательным и серьезным взглядом девушка-искусствовед, представившаяся тихим, мягким голосом как Марина Иннокентьевна.
Я снова, уже почти машинально, протянула ей заветный медальон. Она, как и те трое до нее, сразу же восхитилась тонкостью и изяществом работы, её виртуозной сложностью, но затем, с деловым видом взяв в руки толстенный, в потертом переплете каталог по уральской геральдике, принялась листать его. Страницы шуршали под тонкими пальцами, открывая страницы с четкими, суровыми заводскими клеймами, замысловатыми купеческими гербами и строгой символикой горного ведомства.
– Это не наш стиль, – сказала она наконец, с легким сожалением закрывая тяжелый фолиант. – У нас всё – практическое, деловое, прикладное. А ваш предмет… Он другой. Явно европейский, дворянский, парижский или венский, возможно. У нас, к сожалению, сейчас просто нет специалистов по столь тонкой материи, как европейская дворянская геральдика восемнадцатого столетия. Все, кто глубоко этим занимался, давно находятся на пенсии или… – она не стала продолжать.
– А… вы не могли бы назвать их имена? Тех, кто еще в добром здравии, – сорвалось у меня, и я почувствовала, как сердце начинает биться с новой, лихорадочной силой.
– Ну, был у нас один уникальный специалист… Легенда местного искусствоведения, можно сказать, – в её голосе зазвучало глубочайшее уважение. – Доктор наук, профессор Геннадий Григорьевич Погорелов. Он посвятил всю свою жизнь скрупулезному изучению уральских мастеров-камнерезов и ювелиров, но его всегда манила связь с Большим Светом. Он даже защитил блестящую диссертацию о почти незримых влияниях европейских ювелирных школ, венской и французской, на ранние изделия Екатеринбургской гранильной фабрики. Ему сейчас… за восемьдесят, конечно. Он давно уже не работает в стенах музея.
– Он… жив? – прошептала я, не веря внезапно нахлынувшей удаче, которая казалась почти неправдоподобной.
– Да, слава Богу. Живет прямо здесь, в нашем городе, в тихом районе. Мы изредка, в самых затруднительных случаях, звоним ему, советуемся, как с высшим авторитетом. Он, знаете, конечно, годы…