Глава 20. Танец на лезвии
Кончина Мамуна не остановила жизнь в великом Багдаде. Она лишь безжалостно сменила её ритм.
Если раньше Город Мира кружился в изысканном вальсе под плачущие струны уда, то теперь он чеканил шаг под глухой, утробный рокот боевых барабанов.
Новый Халиф, Абу Исхак аль-Мутасим, перекраивал империю под свою руку. Руку, привыкшую сжимать рукоять тяжёлого меча, а не тонкий тростниковый калам.
Он презирал изнеженность персидской знати, их духи и бесконечные философские споры. Он верил только в сталь.
Коридоры дворца, где ещё вчера шуршали шелка поэтов, теперь заполнили гулямы — его личная гвардия из тюркских наемников.
Широколицые, с раскосыми глазами, не знающие арабской вязи, они смотрели на утонченных придворных так, как волки смотрят на откормленных овец в загоне. В воздухе вместо аромата розовой воды теперь висел тяжелый запах немытых тел, сыромятной кожи и конского пота.
Ариб сидела в своих покоях, прямая, как натянутая струна.
Она знала: эта ночь решит всё. Либо она сохранит свое положение, либо станет трофеем, который передают из рук в руки, пока не сломают.
Старая гречанка Мария расчесывала её объемные волосы гребнем из черепахового панциря. Руки мелко дрожали, цепляя пряди.
— Он зверь, госпожа... — шептала она, и в голосе её плескался животный ужас. — Он сломает тебя, как сухую ветку смоковницы. Беги, пока стража не сменилась. Масрур поможет, он помнит добро...
— Куда бежать, матушка? — Ариб смотрела в бронзовое зеркало. На неё глядела женщина с бледным, но решительным лицом. В уголках глаз затаилась тень, но губы были сжаты твердо.
— Весь мир теперь принадлежит ему. От Индии до Магриба. Если я побегу, я стану дичью. А дичь всегда настигают.
Она перехватила её руку, останавливая дрожь.
— Я не буду жертвой, Мария. Я стану охотником.
— Охотником? — старуха всплеснула руками. — С чем ты пойдешь на льва, дитя моё? С лютней? С песнями о любви?
— С умом, — тихо ответила кайна.
— Мамун научил меня главному: истинная сила не грудах мышц. Истинная сила в умении управлять желаниями врага так, чтобы он думал, будто это его собственные мысли.
В дверь ударили.
Это был не деликатный стук евнуха, просящего дозволения войти. Это был грубый удар рукоятью тяжелого клинка, от которого, казалось, содрогнулись стены.
— Халиф ждет! — рявкнул гортанный голос за створкой.
Ариб встала. Она выбрала наряд с тщательностью полководца перед генеральным сражением.
Никакого траура — черный цвет лишь разозлил бы Мутасима, напомнив о брате, чью тень он ненавидел. Но и не наряд наложницы — открытая плоть сделала бы её дешевой, доступной, обычной.
Она надела платье цвета глубокой бирюзы, напоминающее о ледяных водах горных рек, откуда родом были предки нового Владыки. Ткань, плотная и дорогая, скрывала изгибы тела, но при каждом движении струилась, намекая на скрытую под ней грацию. На шее — лишь одна нить крупного жемчуга. Простота, достойная царицы, а не рабыни.
— Я готова, — произнесла она в пустоту.
«Помоги мне, Аллах. Дай мне мудрость змеи и храбрость львицы».
***
Покои Мутасима разительно отличались от кабинета покойного Мамуна. Здесь не было книг, свитков и астролябий. Здесь пахло войной.
Стены были увешаны оружием: кривые хорасанские сабли, тяжелые булавы, способные проломить шлем, щиты из грубой кожи носорога. Вместо персидских ковров с замысловатыми узорами на полу валялись шкуры леопардов и медведей.
В центре комнаты, за низким столом, ломящимся от жареного мяса и кувшинов с терпким вином, восседал новый Повелитель Правоверных.
Абу Исхак разрывал руками жирную баранью ногу. Жир стекал по его подбородку, капая на парчовый халат. Он ел жадно, быстро, словно боялся, что еду отнимут.
Увидев Ариб, он отшвырнул обглоданную кость в угол, где заворчали огромные псы, и вытер руки о подол одежды.
— Пришла, — констатировал он, буравя её тяжелым взглядом из-под густых бровей. — Не дрожишь. Не падаешь в ноги. Это хорошо. Я люблю смелых кобыл. Тех, что брыкаются, прежде чем позволить надеть седло.
— Я не кобыла, Повелитель, — ответила Ариб, склонившись в почтительном поклоне, но не опуская глаз. Голос её звучал ровно, как звук серебряного колокольчика. — Я женщина.
— Женщина, кобыла... Какая разница? — усмехнулся Мутасим.
— И те, и другие созданы Аллахом, чтобы мужчина на них ездил.
Он захохотал, довольный своей грубой шуткой. Смех его был громким, раскатистым, заполняющим всё пространство, подавляющим волю.
Мутасим налил вина в золотой кубок — до краев, расплескав красную влагу на шкуру под ногами. Протянул ей.
— Пей. За моего брата. Он был мягкотелым глупцом, витал в облаках, но у него был отменный вкус на женщин и вино. Пей!
Ариб взяла кубок обеими руками. Вино было темным, почти черным, как кровь.
— Твой брат был Великим, — сказала она твердо, глядя прямо в лицо человеку, который мог убить её одним щелчком пальцев.
— И он оставил тебе великое наследство, Повелитель. Не пролей его, как дешевое вино в придорожной таверне.
Глаза Мутасима сузились, превратившись в две опасные щели.
Он вскочил с невероятной для его массивного тела скоростью. В два шага преодолел расстояние между ними и схватил её за горло. Пальцы, жесткие, как стальные прутья, сжались. Не до хруста, но воздух застыл.
Ариб почувствовала запах вина и старого чеснока, исходящий от него.
— Ты смеешь учить меня? Рабыня? — прорычал он ей в лицо.
— Я могу раздавить твою точеную шейку одной рукой прямо сейчас. И никто, слышишь, никто во всем Багдаде не посмеет даже пикнуть.
— Можешь, — прохрипела Ариб, не отводя взгляда. Страх ледяной волной окатил спину, но она не позволила ему отразиться на лице.
— Но тогда... тогда ты никогда не узнаешь тайну... которую Мамун доверил только мне.
Хватка на мгновение ослабла.
Любопытство, вот тот крючок, на который попадаются даже самые свирепые тираны.
— Какую тайну? — он чуть отстранился, но руку не убрал.
— Золото? Спрятанная казна? Заговор визирей?
— Тайну истинной власти, — солгала она вдохновенно.
— Мамун знал, как управлять людьми не только страхом, но и преданностью. Страх недолговечен, Повелитель. Раб, который боится, мечтает перерезать господину горло во сне. Раб, который любит, умрет за господина с улыбкой.
Мутасим резко отпустил её, оттолкнув. Он отошел к столу, налил себе еще вина, залпом осушил кубок.
— Любовь... — фыркнул он пренебрежительно, вытирая усы.
— Бабьи сказки для евнухов. Я управляю мечом. Сталь не предает.
Он упал на гору подушек и похлопал по месту рядом с собой ладонью, широкой, как лопата.
— Иди сюда. Покажи мне, чему тебя научил мой брат. Говорят, ты умеешь доставлять удовольствие, от которого мужчины забывают свое имя.
Ариб подошла. Но не села. Она осталась стоять, возвышаясь над ним, как изваяние.
— Мамун любил музыку, — тихо произнесла она.
— Он говорил, что музыка успокаивает зверя, который живет в сердце каждого правителя. Позволь мне спеть тебе, мой господин.
— Петь? — Мутасим скривился.
— Я хочу не песен! Я хочу бабу!
— Ты получишь всё, Повелитель. Всё, чего пожелаешь. Но сначала музыка. Разве ты откажешь себе в удовольствии попробовать то, что было доступно только Халифу? Или ты боишься... — она сделала едва заметную паузу, — что музыка сделает тебя слабым?
Это был риск. Смертельный танец на острие ножа.
Она била по его больному месту, по его вечному, разъедающему душу соперничеству с покойным братом.
Мутасим наморщил лоб. Желваки на его скулах заиграли.
— Я ничего не боюсь. Ни людей, ни джиннов, ни Аллаха, — буркнул он.
— Пой. Но если мне станет скучно, если ты затянешь эти ваши нытливые персидские страдания, я отдам тебя своим гулямам. Прямо здесь, на ковре.
Ариб взяла уд, который принесла с собой.
Она опустилась на шкуру леопарда, поджав ноги. Закрыла глаза. Пальцы коснулись струн.
Кайна не стала играть сложные, утонченные макамы, полные полутонов и мелизмов, которые так любил интеллектуальный двор Мамуна. Это было бы фатальной ошибкой. Мутасим не понял бы их, они бы его раздражали, как жужжание мухи.
Ариб ударила по струнам резко. Ритмично. Жестко.
Там-там-там!
Это был ритм галопа. Ритм сердца, загнанного в битве. Ритм мечей, ударяющихся о щиты.
И она запела. Не высоким, нежным сопрано, а грудным, низким голосом, почти речитативом. Это была не касыда о розе и соловье. Это была старая тюркская баллада, которую она слышала в детстве от наемников отца.
Баллада о Сером Волке, ведущем стаю сквозь снежную бурю. О голоде. О крови на снегу. О победе любой ценой.
Она пела на арабском, но вплетала резкие, гортанные тюркские слова.
Клык за клык, и кровь за кровь,
Вождь забыл, что есть любовь.
Только ветер, только степь,
Враг в цепях, и смерти плеть...
Мутасим замер с куском мяса в руке. Он перестал жевать.
Он слушал, и его глаза, обычно мутные от хмеля, прояснились. В них зажегся странный, хищный огонь. Эта музыка говорила с ним на его языке. Она не требовала от него быть философом. Она признавала в нем Воина.
Ариб меняла темп, ускоряясь, заставляя струны стонать и рокотать. Она чувствовала, как его дыхание становится тяжелым.
Она управляла его сердцебиением, как опытный наездник управляет горячим жеребцом, натягивая и отпуская поводья.
Когда последний аккорд, резкий, как удар хлыста, оборвался, в комнате повисла тишина.
Мутасим молчал. Только тяжелое дыхание и треск факелов. Потом он медленно, весомо захлопал в ладоши.
— Шайтан! — выдохнул он с искренним восхищением. — Ты поешь, как воин перед смертью, а не как гаремная девка. Откуда ты знаешь эту песню? Это песня моих предков!
— Я слушала ветер, Повелитель, — Ариб склонила голову, пряча торжество в глазах.
— Ветер одинаков и в садах Багдада, и в дикой степи. Он приносит разные истории тем, кто умеет слушать.
Халиф посмотрел на неё с новым интересом. Липкая, грязная похоть в его взгляде сменилась чем-то другим. Уважением к равному противнику.
— Ты опасна, — сказал он, поднимаясь.
— Мой брат был глупцом, если держал тебя только для утех. Ты могла бы вести полки в бой своим голосом. Твои песни заменяют вино, они пьянят кровь.
— Я могу вести их к победе, вдохновляя их великого Повелителя, — мягко ответила Ариб.
Мутасим подошел к ней вплотную. На этот раз он не стал хватать её. Он взял её руку мозолистой ладонью, грубовато, но без насилия. Поднес к губам, глядя ей в глаза.
— Оставайся, — произнес он. — Не как наложница. Как... гостья. Как Надима, собеседница. Пой мне, когда я буду зол и захочу рубить головы. Пой мне, когда я буду усталым после похода. Но не думай, женщина, что ты меня приручила.
Он сжал её пальцы чуть сильнее, напоминая о своей силе.
— Я волк, а не дворовая собака. Ошейник на меня не надеть.
— Я знаю, Абу Исхак, — впервые назвала она его по имени.
— Волка нельзя приручить. С ним можно только бежать рядом. Плечом к плечу.
В эту ночь он не тронул её. Воин, которого боялся весь Восток, уснул, положив тяжелую голову на её колени, убаюканный вином и песней степей.
Ариб сидела неподвижно, боясь пошевелиться, пока не затекли ноги. Она смотрела на спящего гиганта. Она выиграла первый бой. Она сохранила себя, не отдав ни тела, ни души.
Но она знала: это только начало войны. Мутасим непредсказуем, как песчаная буря. Сегодня он спит у её ног, а завтра может перегрызть горло просто потому, что у него плохое настроение.
***
Утром, когда Халиф ушел на плац для смотра новой тюркской конницы, в покои бесшумной тенью скользнул Масрур.
Главный палач оглядел комнату: разбросанные кости, опрокинутые кувшины, нетронутая постель. И Ариб, сидящую у окна с книгой.
— Ты жива, — выдохнул он с явным облегчением, отирая пот со лба.
— Я не просто жива, Масрур. Я стала необходимой, — Ариб захлопнула книгу. В её глазах блестел холодный расчет.
Евнух вжался в стул, цокнув языком.
— Ты играешь с огнем, девочка. Мутасим это не свеча, это лесной пожар. Он сожжет тебя и даже пепла не оставит.
— Лучше сгореть ярким пламенем, чем сгнить в забвении гарема, — жестко ответила она.
— Слушай меня внимательно, Масрур. Ты должен помочь мне. Снова.
— Снова? — вздохнул гигант, складывая руки на груди.
— Что на этот раз? Кого нужно завалить?
— Спасти, а не убить. Дом Мудрости.
Лицо Масрура вытянулось.
— Халиф хочет закрыть его. Он уже отдал приказ писарям прекратить выплаты переводчикам и переписчикам. Ему нужны деньги на армию, на покупку новых рабов, на оружие. Это логично для солдата.
— Это смерть для наследия Мамуна! — Ариб вскочила, и полы её бирюзового платья взметнулись, как крылья.
— Это конец для будущего Халифата! Если погаснет свет знаний, мы все погрузимся во тьму, где правят только дубины. Я не могу этого допустить.
— И что ты сделаешь? — скептически спросил евнух.
— Встанешь перед ним с книгой? Он подтирается страницами Аристотеля!
— Я должна убедить его, что наука полезна для войны.
— Как? Он не читает ничего, кроме донесений разведки.
— Но он верит в звезды, — Ариб прищурилась.
— Он суеверен, как любой варвар, боящийся того, чего не понимает. Найди мне главного придворного звездочета. Сейчас же.
— Зачем?
— Пусть этот человек скажет Халифу, что звезды выстроились в редчайший знак. Что Марс входит в дом Победы и предсказывает величайшее завоевание в истории... но только при одном условии.
— Каком? — Масрур начал понимать, и уголки его губ дрогнули в усмешке.
— "Байт аль-Хикма" (Дом Мудрости) должен работать. Ибо звезды говорят, что мудрость питает меч. Если закрыть Дом, удача отвернется от армии.
Масрур рассмеялся низким, гулким смехом.
— Ты хочешь обмануть Халифа с помощью его же страхов? Ай да дочь Джафара! Ты хитра, как иблис.
— Я хочу спасти Империю от невежества, друг мой. — Ариб подошла к нему и положила ладонь на его могучее предплечье.
— Ты со мной?
Масрур посмотрел на неё сверху вниз. В её глазах он видел тот же неукротимый огонь, что горел когда-то в глазах её отца, великого визиря Бармакида.
— С тобой, госпожа, — кивнул он.
— С тобой до самого конца.
***
Вечером Ариб снова пела для Мутасима.
Но на этот раз она пела не о волках. Она пела о великих царях прошлого. О том, что Искандер Двурогий (Александр Македонский) завоевал полмира не только копьем, но и потому, что слушал мудрецов. Что звезды благоволят тем, кто чтит знание.
Мутасим слушал, завороженный её голосом, попивая вино. А в голове его крутились слова старого звездочета, который утром, получив от Масрура тяжелый мешок золота, с дрожью в голосе предсказал "великую беду", если книги будут сожжены.
Два голоса. Певицы и звездочета слились в один.
Халиф хлопнул ладонью по столу.
— Писаря! — гаркнул он.
— Несите указ! Дом Мудрости... пусть стоит. Пусть эти книжные черви грызут свой гранит. Если звезды говорят, что это нужно для победы над румами так тому и быть.
Указ был подписан. Финансирование не урезали. Мудрецы в библиотеках вздохнули с облегчением, вознося хвалу Аллаху, даже не подозревая, что своим спасением они обязаны хитрости "блудницы" и продажности мунаджима.
...Поздней ночью Ариб стояла на балконе Павильона Ветров, глядя на спящий Багдад. Ветер шевелил её волосы.
Она была одна. Без любви Мамуна. Без сына, растущего вдали. В самом центре логова зверя, каждый день рискуя головой.
Но она победила. В этот раз.
«Я Луна, — прошептала она, глядя на серебряный диск в небе. — У меня нет своего света. Я свечу лишь отраженным. Но именно я разгоняю тьму, когда солнце уходит за горизонт».
Она развернулась, чтобы войти в комнату, но на миг замерла. Ей показалось, что в тени колонны мелькнул чей-то силуэт. Наблюдатель? Шпион? Или просто игра воображения?
Танец на лезвии продолжался. И одно неверное движение все еще могло стоить ей жизни.
Как вы думаете, оправдана ли такая ложь во спасение? Предала ли Ариб память Мамуна, ублажая песнями его брата, или же она совершила подвиг, спасая науку? Жду ваших мнений в комментариях! В следующей главе увидем, кто именно следил за ней из тени...