Глава 21. Осколки золотой чаши
Багдад сбрасывал кожу. Но если змея, освобождаясь от старой чешуи, становится юной и сияющей, то Город Мира, потеряв своего покровителя, облачался в грубую, дубленую шкуру.
Эпоха аль-Мамуна, время, когда в садах спорили о природе света, а ночи пахли жасмином и чернилами, уходила в песок.
Ей на смену, грохоча коваными сапогами, вступала эпоха аль-Мутасима. Время железа, кольчуг и гортанного тюркского говора, от которого вяли нежные уши придворных поэтов.
В Павильоне Ветров Ариб больше не могла быть просто певицей. Беззаботная фаворитка умерла вместе с Халифом.
Теперь она стала крепостью.
Её дом, где раньше звенел уд и смех, напоминал осажденный лагерь. Десять воспитанниц. Юные, хрупкие девочки, которых Ариб выкупила из неволи, чтобы передать им тайны мастерства, жались к ней, словно перепуганные цыплята к наседке.
Они вздрагивали всегда, когда по двору проходили новые хозяева жизни, гулямы.
Эти наемники из диких степей не понимали высокого искусства. Для них женщина была либо добычей, которую берут силой, либо служанкой, которая подает еду.
— Выпрями спину, Фарида! — голос Ариб хлестнул, как тонкий прут, заставив самую младшую ученицу вздрогнуть.
Девочка сжалась, услышав за резным окном грубый хохот и свист проходящего патруля.
— Страх имеет запах, дитя мое, — Ариб подошла к ней, коснувшись пальцами побледневшей щеки.
— Если псы почуют его, то они нападут. Если увидят достоинство, отступят. Лев смотрит на антилопу с аппетитом, но не бросается, если видит острые рога.
— Но они такие страшные, госпожа... — прошептала девушка, теребя край вуали.
— Они смотрят на нас, как мясники на ягнят перед праздником Жертвоприношения.
— Пусть смотрят. Ваше оружие это талант и недоступность. Вы ученицы Ариб аль-Мамунийи. Вы принадлежите Искусству, а не казармам.
Ариб говорила твердо, но знала, что ходит по краю пропасти. Без защиты Повелителя искусство беззащитно, как цветок под копытом боевого коня.
Сейчас её единственным щитом была странная, опасная сделка, заключённая с Мутасимом. Она стала его «надимой» — собеседницей, голосом разума, укрощающим его ярость.
Хрупкая броня, готовая треснуть в любой миг.
В полдень, когда беспощадное солнце загнало даже самых стойких стражников в тень кипарисов, в двери постучали. На пороге стоял евнух из Северного крыла.
Это был личный слуга Буран.
Вид его был жалок. Некогда роскошный халат помят, тюрбан сбился набок, а в глазах, прежде полных высокомерия, плескалась мольба.
— Госпожа Ариб, — он поклонился так низко, что чуть не коснулся лбом пыли. — Моя госпожа... Госпожа Буран покидает дворец. Она просит вас... уделить ей минуту прощания.
Ариб удивленно приподняла бровь. Законная жена Халифа, дочь всемогущего клана Сахля, просит встречи с наложницей?
— Я приду.
Северное крыло, пару дней назад сиявшее золотом и лазурью, теперь напоминало разоренный улей. Слуги в панике сновали по коридорам, торопливо увязывая тюки.
Ковры были свернуты, вазы исчезли, оставив на полках лишь пыльные круги. Стены казались голыми и сиротливыми, словно в доме покойника.
Буран стояла посреди этого хаоса.
На ней было простое дорожное платье цвета пепла, без единого украшения. Тот самый легендарный жемчуг, которым её осыпали на свадьбе, исчез. Увидев Ариб, вдова коротким жестом отослала слуг.
— Ты пришла, — голос Буран шелестел сухо, как осенний лист, гонимый ветром. — Я думала, ты будешь злорадствовать.
— Злорадство, удел слабых, госпожа, — тихо ответила Ариб.
— А мы с вами обе потеряли солнце. Теперь нам осталось лишь зябнуть в тени.
Буран горько усмехнулась.
— Мы потеряли по-разному. Ты лишилась возлюбленного, но сохранила влияние. Я потеряла мужа, статус и дом. Мутасим велел мне уехать немедленно. В «Каср аль-Хульд», старый дворец моего отца. Он сказал, что вдове не место там, где пирует новый лев.
Она подошла к окну, глядя на опустевший сад.
— Знаешь, Ариб... Я всегда завидовала тебе. Не твоей красоте, нет. Я завидовала твоей свободе. Ты могла сказать ему то, что я не смела и помыслить. Ты была живой. А я... я была символом. «Свадьба Жемчуга»... Какая ирония. Жемчуг красив, но он холоден. И моя жизнь с ним была холодной.
Ариб молчала. Ей было жаль эту женщину. Буран была идеальной женой по законам людей, но лишней по законам сердца.
— Зачем вы позвали меня?
Буран обернулась. В её руке был зажат маленький мешочек из темной парчи.
— Мой отец, Хасан ибн Сахль... он сломлен. Смерть Мамуна лишила его защиты. Но перед отъездом он отдал мне это.
Она протянула мешочек Ариб.
— Что это?
— То, что искала озрана Мутасима, перерывая наши сундуки, но не нашла.
Ариб развязала шнурок. На ладонь выпал тяжелый мужской перстень. Черный агат в золотой оправе зловеще блеснул.
— Личная печать Фадла, моего дяди, казнённого визиря.
— Зачем вы отдаете это мне? Это же ваша семья.
— Моя семья проиграла, Ариб. Фадл был великим политиком, но жестоким человеком. — Буран понизила голос до шёпота.
— Это он приказал отравить ту певичку, Шарию, чтобы подставить тебя тогда, на пиру. Помнишь?
Глаза Ариб расширились. Воспоминания о той страшной ночи, когда Шария рухнула у её ног в конвульсиях, пронзили память.
— Вы знали?
— Я догадывалась. Отец проговорился однажды... Он сказал: «Пешка должна умереть, чтобы королева противника пала». Я молчала тогда. Я была трусихой. Но теперь...
Буран вздохнула, словно сбросила с плеч могильную плиту.
— Возьми это. В кольце есть тайник. Там список. Имена тех, кто предал Мамуна еще при жизни. Тех, кто сейчас лижет сапоги Мутасиму, клянётся в верности, но держит кинжал за пазухой. Если новый Халиф захочет уничтожить тебя, покажи ему это. Это купит тебе жизнь.
— Почему? — спросила Ариб потрясенно, сжимая холодный металл.
— Почему вы спасаете меня? Мы не были друзьями.
Буран посмотрела ей в глаза долгим, прощальным взглядом.
— Потому что ты единственная, кто любил его не за трон. И потому что... в тот вечер, на свадьбе, ты не стала красть его у меня, хотя могла увести одним взглядом. Ты сохранила мою честь, Ариб. Теперь я возвращаю долг.
Вдова поклонилась. Впервые Великая Супруга склонила голову перед наложницей. И вышла не оглядываясь.
Ариб осталась стоять с кольцом в руке. Она поняла: в этом жестоком мире женская солидарность порой крепче, чем сталь клинков.
Возвращаясь в свои покои, Ариб услышала шум на заднем дворе, где обычно ютились слуги и провинившиеся рабы. Грубый хохот, звон разбитой глины и женский крик, полный отчаяния.
Кайна, не раздумывая, свернула туда.
Картина, представшая перед ней, заставила кровь вскипеть. Трое тюркских гулямов, пьяных и развязных, окружили женщину в рваном, грязном платье. Несчастная ползала в пыли, пытаясь собрать рассыпанные медные монеты, а солдаты пинали их ногами, гогоча.
— Танцуй, хромоножка! — орал один, чье лицо лоснилось от жира.
— Спляши нам, и получишь свой дирхем!
Женщина подняла лицо.
Ариб замерла. Это была Шария.
Та самая Шария, блистательная звезда, соперница, которая когда-то прислала Ариб мертвую птицу. Та, чей голос сравнивали с флейтой Давуда. Теперь она была тенью самой себя.
Исхудавшая, с седыми прядями в спутанных волосах, с мутными, безумными глазами. Последствия яда, который она выпила, желая погубить Ариб, и последовавшая за этим опала превратили её в уличную попрошайку при кухне.
Один из наемников замахнулся плетью.
— Стой! — голос Ариб прозвучал как удар хлыста.
Солдат обернулся, пьяно щурясь.
— А это кто? Еще одна птичка? Иди сюда, красавица, мы и тебя...
— На колени, пес! — Ариб шагнула вперед. Она не была вооружена, но в её осанке было столько власти, что солдат попятился.
— Я Ариб аль-Мамунийя, личная гостья Халифа Мутасима. Если хоть волос упадет с её головы, я скажу Повелителю, что вы оскорбили его честь в моем доме!
Имя Мутасима подействовало как ушат ледяной воды. Гулямы знали: новый Халиф скор на расправу. Они проворчали что-то невнятное и поспешили ретироваться, сплёвывая в пыль.
Ариб подошла к Шарии. Та сжалась в комок, закрывая голову руками.
— Не бейте... я всё выпила... я всё сделала, как велели...
— Шария, — тихо позвала Ариб.
Женщина подняла глаза. В них не было узнавания, только животный ужас.
— Вставай.
Ариб помогла ей подняться. От бывшей звезды Багдада пахло кислым вином и немытым телом.
— Зачем? — прохрипела она сорванным голосом.
— Ты должна радоваться. Смотри, я в грязи. Ты победила. Смейся!
— В грязи мы все, Шария. Разница лишь в том, кто пытается встать. Пойдем.
Она отвела её в купальни для слуг, приказала своим ученицам отмыть её, накормить и дать чистую одежду.
Вечером, когда Шария, чистая, но все еще дрожащая, сидела на подушках в комнате Ариб, состоялся разговор, которого Ариб ждала много лет.
— Почему ты выпила тогда? — спросила Ариб, наливая ей горячий чай.
— Ты же знала, что в кубке яд. Ты сама шепнула мне: «Не пей». Зачем ты обрекла себя?
Шария держала чашку обеими руками, чтобы унять дрожь.
— Я не хотела умирать, Ариб. Клянусь. Ко мне пришел человек. Евнух со шрамом через всё лицо. От визиря Фадла.
— И что он сказал?
— Он сказал: «Выпей. Это просто снотворное с травами, чтобы ты упала и обвинила Ариб. А на дне кубка, в осадке, будет противоядие. Выпей до дна, и ты останешься жива, а твою соперницу казнят».
Шария заплакала, раскачиваясь из стороны в сторону, слезы текли по её впалым щекам.
— Я поверила... Я так хотела твоей смерти... Я выпила всё, до капли, вылизывала дно, ища спасение. А там была только смерть. Они обманули меня. И выплюнули, как финиковую косточку.
— Спасение было ложью, — кивнула Ариб. — Им нужен был труп, а не свидетель.
Кайна достала кольцо, которое дала ей Буран.
— Ты видела этот перстень у того человека?
Глаза Шарии расширились от ужаса.
— Да! Да! Он крутил его на пальце, когда говорил о моей «славе»! Убери его! Он проклят!
Ариб сжала кольцо в кулаке. Мозаика сложилась. Фадл ибн Сахль был архитектором, но исполнители... исполнители всё еще были здесь, во дворце, сменив маски и хозяев.
— Ты останешься здесь, — твердо сказала Ариб.
— Зачем я тебе? Я развалина. У меня нет голоса. Связки сожжены ядом.
— У тебя есть память. И у тебя есть опыт. Ты будешь учить моих девочек не петь, а выживать. Ты расскажешь им, как лесть превращается в яд. Это урок ценнее любого макама.
Ночью Ариб не спала. Она сидела у свечи, разглядывая перстень с печатью.
Она спасла Шарию не из жалости. И не из доброты. Она сделала это, чтобы доказать себе: она не станет такой, как они. Она не будет использовать людей как пешки.
Мутасим думал, что получил красивую игрушку и умную собеседницу. Но он получил игрока, который теперь видел всё поле целиком.
У Ариб были преданные ученицы. У неё был верный Масрур. У неё был компромат на предателей, список имен в кольце. И теперь у неё была живая свидетельница прошлых преступлений.
Она подошла к окну. Над Багдадом висела полная, кровавая луна.
— Ты хотел проверить наследство, Мутасим? Ты его получишь! Но ты даже не представляешь, сколько яда и сколько силы скрыто в этом наследстве.
На столе лежал лист бумаги. Ариб обмакнула калам в чернила и написала несколько строк:
«Когда чаша разбивается, глупец плачет над осколками, раня руки. Мастер собирает их, чтобы сделать мозаику. Моя мозаика будет острой».
Завтра ей предстояло снова идти к Халифу. И на этот раз она пойдет не защищаться.
Она пойдет нападать.
А как бы поступили вы? Смогли бы протянуть руку помощи врагу, который пытался вас убить, ради высшей цели, или оставили бы его гнить в канаве? Поделитесь, обсудим!