Я тебя так ненавижу, что, наверное, верну
Начинаем публикацию 2-й книги про Машу и Николаева
Не успели они выехать за пределы Москвы, как Маша обратилась к Федору так непосредственно и легко, словно наконец-то нашла возможность продолжить давно начатый разговор (хотя вряд ли этой темы они касались, запертые друг с другом в грязной дворницкой).
— Значит, Федор… О Боже, мне ведь неизвестно ваше отчество! Как невежливо с моей стороны! Что вы должны обо мне думать! — шумно покаялась Маша.
Николаев, укрытый плащом, поморщился, не опасаясь, что выражение его лица заметят остальные (как будто этим двоим было дело еще до кого-то, кроме друг друга).
— Это моя вина, — услышал Андрей Александрович медовый голос Федора. — Я сам не представился вам должным образом, — судя по звукам, он попытался встать, но ударившись головой о крышу кареты сел обратно. В ответ послышался добродушный Машин смешок. Конечно, рассмешить барышню, расположить своей мнимой слабостью и неуклюжестью — это же азы флирта, и, по всей видимости, придумали их не в девятнадцатом веке. — Извините. Меня зовут Федор Николаевич Николаев, — как оригинально…
— Мария Игоревна Глинская, к вашим услугам, — «к вашим услугам»! — одними губами повторил Николаев, вытаращив глаза, просто не Маша, а английская фрейлина. — Значит, Федор Николаевич, — продолжила Маша невозмутимо. — Вы воспитывались за границей? А где именно? — о, вряд ли вы, уважаемая Мария Игоревна, бывали в тех местах, где рос этот Федька, пренебрежительно подумал о родственнике Николаев и тут же устыдился своего поведения. Он понимал, что с червяком ревности, проникшим ему в голову, надо бороться достойно, ничем не выказывая своих чувств, но тот, хитрый негодник, оказался лишь неуничтоженной вовремя личинкой, которая с каждой минутой разрасталась все больше и больше, вытесняя все прочие важные мысли из головы Николаева.
— О, — улыбнулся Федор. — Я жил в разных местах: во Франции, в Англии, немного в Голландии. Но сердце мое неизменно рвалось на родину, в Россию.
— Как мило, — отозвалась Маша с улыбкой, чье сердце во время пребывания за границей никогда не рвалось не родину. — Должно быть, вы многое узнали за время ваших путешествий?
— Да, достаточно, — скромно отозвался Федор.
— Тогда, возможно, на правах родственника — я ведь могу вас таковым считать? — вы обучите и меня чему-нибудь любопытному из истории Европы. Например, старинным танцам?
— Танцам? Почему танцам?
— Ну представьте, — щебетала Маша, искренне надеясь, что ее Николаев не спит и слышит каждое слово. — Представляете, как мы удивим Петербург во время какого-нибудь шикарного бала своим умением танцевать исторические танцы?
Она просто откровенно флиртует с ним! В конце концов, это неприлично! Николаев уже был готов откинуть плащ, как Маша легко и грациозно перескочила через очередные светские условности. Аки лань.
— Боюсь, наша беседа мешает почивать Андрею Александровичу, — ого — проявила заботу? — Так что давайте я сяду рядом с вами, и мы продолжим наш увлекательный разговор об истории.
Прежде чем Федор успел ответить, а Маша перескочить на противоположную лавку, Николаев выпрямился не в силах уже скрыть гневный блеск в своих глазах.
— Мария Игоревна, как брат, настоятельно рекомендую вам остаться с этой стороне.
Маша с деланным удивлением посмотрела на него и хлопнула ресница (правда, «хлопнула» — это сильно сказано, ведь ненакрашенном виде хлопать особенно было нечем).
— Но, дорогой брат, Федор Николаевич тоже мой родственник — пракузен, можно сказать. Так что не вижу принципиальной разницы, с какой стороны мне сидеть?
— Вы останетесь здесь, — свирепо процедил Николаев, давая понять, что, если потребуется, он удержит ее на месте силой.
И Маша, почувствовав, что в самом деле разозлила его, успокоилась с удовлетворением. А ведь могли бы уже эту ночь вместе провести, если бы не ослиное упрямство кое-кого. Мучайся, Николаев, мучайся!
А кареты путешественников, тем временем, давно покинули напыщенный и величавый центр, миновали лениво просыпающиеся торговые ряды Земляного города, пронеслись мимо еще не до конца заточенной в трубу реки Неглинки, оставили далеко позади огороды и сады, с которых уже давно были собраны последние урожаи. Они выехали на неровную ухабистую дорогу, щедро удобренную грязью после шедших несколько дней дождей, ведущую к блистательной столице Петербурга.
Ехать предполагалось пятеро суток (о чем Маша, воинственно рвущаяся в путь, напрочь забыла). Однако плохая дорога, дождь, то и дело вынуждавший путников к незапланированным остановкам и частой смене лошадей, несколько затянули долгожданное прибытие в столицу.
Не будем тут подробно описывать печальную осеннюю природу на этом отрезке пути, унылые холмики и однообразный пейзаж. Если любопытно, просто выгляните в ноябре в окно, когда будете ехать на Сапсане в Питер, досадуя на утомительную дорогу. Посмотрите на дождь, достойный гения Тарковского, и вспомните бедную Машу, которой более пяти суток пришлось трястись в карете, отбивая себе все, что можно отбить и покалечить.
Не будем мы также говорить об удивительных людях, встреченных нашими героями в пути, ибо их не было. Если интересно, откройте прескучнейшего для современного читателя Радищева (впрочем, говорят, сам Пушкин зевал над его творчеством) и прочитайте подробный отчет о нравах, царивших в провинциальных городках между Питером и Москвой. Мало что изменилось к тому времени, как девятнадцатый век почтила своим присутствием Маша.
Остановимся, пожалуй, только в Твери, где и наши герои решили остаться на последнюю за это путешествие ночевку.
Мостовые старой Твери не сильно отличались от проселочной дороги, которая лишила Машу настроения и сил. Без особого любопытства выглядывала она в окно, и вдруг услышала позади истошный крик Алексея.
— Кучер, стой! Стой, негодяй, тебе говорю.
Маша оглянусь на Николаева, но тот уже давал соответствующие распоряжения их собственному кучеру.
— Что случилось? — спросил Николаев, выходя из кареты.
Но брат его не слушал. Выпрыгнув едва ли не на ходу, он помчался за двумя дамами, которые неторопливо прогуливались вдоль набережной в сопровождении высокого молодого человека.
— Полина, — воскликнул, вылезший вслед за младшим Николаевым Антон Федорович. Теперь и он узнал в гуляющих женщинах свою жену и дочь.
Вскоре компания воссоединилась. Молодой человек, бывший с дамами до появления Николаева и его друзей, смущенно отошел назад в ожидании, когда его представят. Он был высок, хорош собой и сразу привлек внимание падкой на красивых мужчин (ну, полюбоваться-то можно — кто запрещает) Маши.
— Ах, друг мой, господа — разрешите представить, — всполошилась госпожа Милосердова, вспомнив, что так и не познакомила мужа и его друзей с новым знакомым. — Этого совершенно замечательного человека мы с Поленькой встретили здесь, в Твери. Он буквально наш спаситель. Верно, Поленька? — мать испытующе посмотрела на дочь, и Полина Антоновна густо покраснела, — прошу любить и жаловать — Владимир Леопольдович Зайцев!
— Как! — одновременно воскликнули Маша с Алексеем и переглянулись.
Оно! Свершилось. Вот и пересеклись дорожки Полины Милосердовой и ее будущего мужа (а не доверять теперь записям в книге Ольги Павловны Николаевой представлялось невозможным) Владимира Зайцева!
Продолжение
Я тебя так ненавижу, что, наверное, влюблюсь - 1-я часть
Телеграм "С укропом на зубах"