Я тебя так ненавижу, что, наверное, верну
Начинаем публикацию 2-й книги про Машу и Николаева
Спустя три недели пребывания в Москве Алексей Александрович Николаев понял, что безнадёжно влюбился.
В первые дни дядюшка его, следуя указаниям двоюродного (или троюродного, или четвероюродного — это как считать) племянника, полученным письменно и не допускающим иного понимания, кроме как строгого и неусыпного контроля за непутевым родственником, держал Алексея взаперти и не допускал до его дверей свою юную дочь, дабы её слуха не донеслась грубая, если не сказать грязная, брань, вылетающая из уст юноши, воспитанного самой Ольгой Павловной Николаевой, которую Анатолий Фёдорович хоть и видел всего пару раз за всю жизнь, но боялся и уважал до смерти. Тьфу, тьфу, тьфу. Вспомнил, нечистую. Не к добру.
Однако постепенно молодой Николаев успокоился и, казалось, смирился со своей судьбой, что тронуло доброе сердце Анатолия Фёдоровича, и он впервые дозволил Алексею отзавтракать с его семьёй.
Так и произошла судьбоносная встреча Алексея Александровича и Полины Анатольевны, которая, без сомнения, будет иметь наиважнейшее значение для всего дальнейшего повествования в целом, и судьбы Марии Игоревны, известной в узких кругах, как Глинской, в частности. И, кто знает, если бы Анатолий Фёдорович мог предвидеть такой исход, позволил бы сей достойный господин двоюродному (да даже если и четвероюродному) племяннику в то злополучное утро вкушать яйцо всмятку в его в высшей степени достойном жилище.
Анатолий Федорович Милосердов приходился не то троюродным, не то четвероюродным братом Александру Петровичу Николаеву.
Милосердовы в прошлом веке перешли в стан паршивых овец, чему в душе сам Анатолий Федорович был несказанно рад.
Дело том, что прабабка Анатолия Федоровича, которая приходилось родной сестрой (кажется) прадеду Александра Петровича Николаева, вышла замуж за Фёдора Милосердова и родила от него ребёнка, не проявившего в положенный срок никаких талантов к телепортации. Худшие опасения подтвердились, когда после помолвки с благородной Анастасией Соболевой, он и не подумал перенестись, как все прочие нормальные члены его семьи, в будущее. Разъярённые несостоявшиеся родственники Соболевы помолвку, разумеется, разорвали, и со временем Коля Милосердов женился на порядочной, но обычной девушке Надежде.
И была ещё надежда (недаром ему подобрали невесту с таким именем), что способности вновь обнаружатся у потомков невезучего Фёдора Милосердова, но до сего момента им — надеждам на Надежду — не суждено было сбыться.
Дети рождались крепкие, здоровые, но совершенно бездарные к перемещениям и потому
неинтересные сообществу особенных семейств.
И слава Богу.
Сам Анатолий Федорович был счастливо женат на милейшей Ефросинье Андреевне, чей ум был не засорен вечными знаниями, а плечи не отягощены ответственностью за человечество.
Поэтому и единственную дочь Полину Анатолий Федорович растил в блаженном неведении. Меньше знает, крепче спит.
Все прочие особые семьи Анатолия Милосердова откровенно призирали, на сборища свои
особые не приглашали, проблемами мирового устройства не донимали.
И слава Богу!
Все, кроме, невесть почему, семейки Николаевых.
И все-таки, если бы не врожденная доброта Анатолия Федоровича, которая распахнула двери его дома и, как следствие, сердце его дочери перед юным Алексеем Александровичем, то можно было откровенно и твёрдо заявить, что странная дружба с Николаевым-старшим не слишком нарушала душевный покой старика Милосердова.
Старику, к слову сказать, было сорок пять лет, и выглядел он чуть старше своего возраста только потому, что добрые люди всегда стареют быстрее, чем злые.
Своими наивными добрыми глазами, которые окружали тоненькие, игривые морщинки, он рассмотрел очевидную даже для самого распоследнего слуги влюблённость между молодыми людьми, когда уже решительно ничего нельзя было сделать.
Но сдаваться без сражения обычно не склонный к боевым действиям Анатолий Федорович на сей раз не собирался.
Этот союз мог стать угрозой хрупкого благополучия его семейства, ведь, во-первых, Полина узнала бы нежно оберегаемую отцом тайну своего происхождения, а, во-вторых, могла дать потомство, способное вернуть Милосердовым расположение и интерес особых семейств.
Единственно поэтому добрейший Анатолий Федорович решил разлучить молодых, а пылкий и влюблённый по уши Алексей, заметил охлаждение к нему будущего, как он надеялся, родственника, и стал придумывать способ, как воссоединиться с возлюбленной, обойдя (или, по-иному, забив благополучно на…) обязательства, наложенные на него рождением (о, бедная, бедная Ольга Павловна).
Именно эти думы штриховали печалью его лицо, когда, прогуливаясь по Тверскому бульвару, от вдруг услышал тихое «пссс».
В первый момент Алексей не придал этому «пссс» особого значения. Когда «пссс» повторилось, он рассеянно решил, что какой-то хозяин подзывает к себе разгулявшегося пса, и не прервал ни своей прогулки, ни тяжкой для его юной и беспечной головы думы.
Тогда «пссс» стало раздражённым, а из-за толстого ствола дуба, которому недолго оставалось стоять на своем месте, появилась женская рука в перчатке. Руке повезло (или ее обладательница чётко рассчитала момент появления юноши), но она крепко схватила Алексея за рукав и притянула к себе.
Не ожидавший нападения Алексей успел только охнуть от удивления.
Но ещё больше он удивился, когда оказался лицом к лицу с красной от ветра, холода и досады Марией Игоревной Глинской.
— Вы?! Тут?! — выпалил растерянно Алексей, и мысль его тут же бешено заработала в другом направлении. — Как вы меня нашли?
Ему, что толку скрывать, льстила страсть, которою он разжег в сердце этой очаровательной (но не такой, конечно, очаровательной, как Полина Милосердова, отругал себя Алексей за то, что отметил достоинства другой) женщины. Презреть стыд, условности, само общество и броситься искать его в огромной Москве! Какая женщина! И ведь найди она Алексея до того, как он, отпив кофе, встретился с лукавым взглядом Полины Анатольевны, то сейчас, верно, не было бы более счастливого человека, чем Алексей Николаев.
Как романтичен и возвышен был бы этот момент воссоединения возлюбленных! Сам Карамзин — да что там старик Карамзин — сам Жуковский не смог бы пройти мимо такого сюжета.
Но… увы… Мария Игоревна прибыла слишком поздно. Ведь теперь уже ничто (ничто, ничто и никто — проговорил Алексей про себя, не сводя глаз с припухших губ Марии Игоревны) не способно изгнать из его сердца образа милой Поленьки.
— Но как вы тут?! Как вы меня нашли?
А вот это был хороший вопрос. Чтобы разыскать Алексея, Маша не один день провела поблизости самых модных мест старой Москвы, вычислить которые не составило особого труда даже без специального исторического образования. И просто отлично, что Москва начала девятнадцатого века такая маленькая. Во истину деревня! В современном Маше мегаполисе пришлось бы повозиться.
Впрочем, в двадцать первом веке Маша бы особо и не заморачивалась. Поручила бы все заботы Егору, и уже к вечеру адрес Алексея, а то и он сам, лежал перед ней на столе.
И все же, как ни мала была Москва, Маше пришлось по ней побегать. Она едва не взвыла от радости, когда после часового стояния (ну, хорошо, и немного прыгания) на месте, где памятник еще не рожденного сейчас Есенина станет одной из главных достопримечательностей Тверского бульвара, узнала в высоком ладном господине беспутного негодяя Алешку!
Я тебя так ненавижу, что, наверное, влюблюсь - 1-я часть
Телеграм "С укропом на зубах"