— Ты опять ей не так ответила, — устало сказал Илья, не поднимая глаз от тарелки.
— Я вообще ей не отвечала, — спокойно возразила Марина. — Я просто молчала.
Он вздохнул. В последнее время их разговоры всё чаще начинались и заканчивались одинаково — с матерью, вернее, с тем, что она снова «ничего такого не имела в виду».
Вера Павловна пришла без звонка. Как обычно. С ключами, которые «на всякий случай» лежали у неё с самой свадьбы.
— Я тут мимо шла, — объявила она, разуваясь и морщась, будто в подъезде пахло плесенью. — Думаю, загляну. Посмотрю, как вы тут живёте.
Марина стояла у плиты. Суп почти закипел. В голове мелькнуло привычное: улыбнуться, промолчать, не провоцировать.
— А что это у вас так темно? — Вера Павловна щёлкнула выключателем. — Как в норе. И занавески… Боже, Марин, ты их когда стирала? Такое ощущение, что ещё до моего сына.
— Это лен, — тихо ответила Марина. — Он такой и должен быть.
— Должен? — свекровь усмехнулась. — Кому должен? У тебя вообще есть вкус? Или в вашем медколледже этому не учили?
Илья кашлянул, но промолчал. Как всегда.
Вера Павловна прошла на кухню, провела пальцем по столешнице и демонстративно посмотрела на подушечку пальца.
— Пыль. Я так и знала. Женщина без высшего образования — это приговор. Никакой системы мышления.
Марина почувствовала, как внутри всё сжалось. Не больно — привычно. Так сжимается мышца, которую давно перетренировали.
— Мам, — неуверенно начал Илья. — Ну зачем ты так…
— Я как? Я правду говорю, — отрезала Вера Павловна. — Или ты хочешь сказать, что я не права? Я тебя растила, ночей не спала, а теперь должна смотреть, как ты живёшь в этой… — она обвела кухню взглядом, — обстановке?
— Нам нравится, — сказала Марина.
Свекровь резко повернулась к ней.
— Тебя вообще никто не спрашивал. Я с сыном разговариваю.
Это было сказано спокойно. Почти буднично. Как констатация факта.
Марина посмотрела на Илью. Он сидел, опустив плечи, будто стал меньше ростом.
— Ты опять давление поднимешь мне, — вдруг сказала Вера Павловна и приложила руку к груди. — Врач строго запретил мне нервничать. Но как тут не нервничать, когда мой сын…
— Мам, — Илья вскочил. — Может, тебе воды?
— Поздно, — трагично произнесла она. — Сердце у меня слабое. Не то что у некоторых — молодые, а ни ответственности, ни совести.
Марина выключила плиту.
— Вера Павловна, — сказала она неожиданно твёрдо. — Это мой дом.
Свекровь рассмеялась.
— Твой? — переспросила она. — Да не смеши меня. Если бы не мой сын, ты бы до сих пор по общагам мыкалась.
— Хватит, — тихо сказал Илья.
Обе женщины посмотрели на него.
— Хватит, — повторил он, но голос дрогнул. — Пожалуйста.
Вера Павловна мгновенно изменилась в лице.
— Вот значит как, — прошептала она. — Уже «пожалуйста». Раньше ты так со мной не разговаривал.
Она медленно надела пальто.
— Я пойду. Мне тут явно не рады. Заболею — не прощу себе, что пришла.
У двери она обернулась:
— Запомни, Илья. Мать у тебя одна. А жёны… жёны приходят и уходят.
Дверь захлопнулась.
В квартире стало тихо. Слишком тихо.
— Прости, — сказал Илья, глядя в пол.
Марина ничего не ответила. Она впервые подумала не о том, как бы не поссориться, а о том, сколько ещё она готова так жить.
После ухода Веры Павловны Марина долго мыла уже чистую раковину. Вода текла, руки двигались машинально, а в голове крутилась одна и та же мысль: она даже не извинилась. Не за слова, не за тон, не за то, что снова поставила её на место — ниже плинтуса.
Илья сидел в комнате и делал вид, что работает. Но монитор был чёрным.
— Ты всегда так будешь молчать? — спросила Марина, не оборачиваясь.
— А что я должен был сделать? — устало отозвался он. — Вы бы всё равно поругались.
Марина выключила воду.
— Мы и так ругаемся. Просто не вслух.
Он поднял глаза. В её голосе не было истерики — только усталость. Это пугало больше.
— Она моя мать, — произнёс он, словно оправдываясь. — Она не со зла.
— Она со власти, — спокойно сказала Марина. — И ты ей её отдаёшь.
Через неделю Вера Павловна позвонила сама.
— Илюша, мне плохо, — сказала она слабым голосом. — Давление скачет. Врач говорит, климат мне не подходит. Мне бы поближе к вам… временно. Совсем ненадолго.
Илья побледнел.
— Ты хочешь переехать?
— Господи, да что ты сразу так пугаешься? — обиделась она. — Я же не чужая. У вас квартира большая, комнату я не займу — уголок какой-нибудь.
Марина всё слышала. Кухня была маленькой.
— Мам, — Илья сглотнул. — Нам надо подумать.
— О чём тут думать? — голос мгновенно стал жёстче. — Я тебя растила. Я имею право.
Вечером они говорили долго. Точнее, говорила Марина. Спокойно. Без упрёков.
— Я не против твоей мамы, — сказала она. — Я против жизни под постоянным давлением. Я не хочу снова прятаться в своей же квартире.
— Она ненадолго, — неуверенно сказал Илья.
— Она никогда не «ненадолго».
Он молчал.
Через три дня Вера Павловна приехала с чемоданом. Сразу — в тапках, сразу — на кухню.
— Я тут шторы ваши сняла, — сообщила она буднично. — Постираю, а то стыдно людям в глаза смотреть.
— Не надо, — сказала Марина. — Поставьте обратно.
— Ты что, командовать вздумала? — прищурилась свекровь. — Я тут, между прочим, больная.
Вечером Марина закрылась в спальне. Илья остался с матерью.
— Она меня выживает, — плакала Вера Павловна. — Я чувствую. Сердце сжимает. Если со мной что-то случится — ты себе этого не простишь.
Ночью Илья не спал.
Утром Марина сказала:
— Или мы живём своей семьёй. Или я ухожу. Я больше не могу.
Он посмотрел на неё долго. Впервые — как на женщину, а не на компромисс между собой и матерью.
— Это ультиматум? — хрипло спросил он.
— Это граница, — ответила Марина.
Илья вышел на кухню. Вера Павловна пила чай.
— Мам, — сказал он. — Тебе нужно съехать.
Она выронила ложку.
— Ты что… из-за неё?
— Из-за себя, — тихо сказал он.
Вера Павловна схватилась за грудь.
— Мне плохо…
— Я вызову такси. И врача, если нужно.
Она смотрела на него так, будто видела впервые.
И впервые он не отвернулся.
Вера Павловна уехала молча. Без слёз, без криков, без театра. Это было страшнее всего. Она аккуратно сложила вещи обратно в чемодан, надела пальто и, не глядя на Марину, сказала сыну:
— Ты ещё пожалеешь.
Дверь закрылась. Без хлопка. Почти ласково.
Илья стоял посреди комнаты, не зная, куда деть руки. Казалось, квартира стала больше — и одновременно пустее.
— Ты жалеешь? — тихо спросила Марина.
Он покачал головой.
— Мне страшно, — признался он. — Как будто я сделал что-то неправильное. Как будто предал.
Марина подошла ближе.
— Тебя так учили, — сказала она. — Что её чувства важнее твоей жизни.
Прошло две недели. Вера Павловна не звонила. Ни жалоб, ни намёков, ни сообщений о давлении. Илья ловил себя на том, что ждёт звонка — не потому что хотел поговорить, а потому что хотел, чтобы напряжение наконец разрядилось.
Потом пришло сообщение.
Мне плохо. Врачи говорят — нервное. Но ты занят, конечно.
Он смотрел на экран долго. Потом положил телефон экраном вниз.
— Она пишет, — сказал он Марине.
— Я знаю, — ответила та. — Ты сейчас поедешь?
Он задумался. И вдруг понял, что впервые задаёт себе этот вопрос.
— Нет, — сказал он неожиданно даже для себя. — Я позвоню. Но не поеду.
Он позвонил. Говорил спокойно. Без оправданий.
— Мам, я тебе сочувствую. Но жить вместе мы не будем. Это окончательно.
На том конце повисла тишина.
— Значит, вот как, — холодно сказала Вера Павловна. — Ну что ж. Живите. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.
Она положила трубку.
Илья сел на диван. Его трясло.
— Я думал, будет легче, — прошептал он.
— Легче будет потом, — ответила Марина. — Сейчас ты просто впервые живёшь свою жизнь.
Через месяц Вера Павловна объявилась снова. Уже другим тоном.
— Я тут подумала… — начала она. — Может, я и правда была резка. Но ты же понимаешь, я волнуюсь.
— Понимаю, — сказал Илья. — Но правила не меняются.
Она вздохнула.
— Эта твоя Марина… Она тебя против меня настроила.
— Нет, мам. Она просто не позволила тебе ломать нас.
В трубке снова стало тихо.
Прошло время. Вера Павловна так и не приняла Марину. Не простила. Но научилась держать дистанцию. Они виделись редко. Говорили мало. Илья больше не оправдывался.
А Марина впервые за долгое время чувствовала себя хозяйкой — не только в доме, но и в своей жизни.
Однажды вечером она сказала:
— Знаешь, я раньше думала, что ты просто слабый.
Илья улыбнулся грустно.
— А я думал, что быть хорошим сыном — значит быть удобным.
Они сидели рядом. В тишине, которая больше не давила.
Границы были выставлены. Не идеально. Не без боли. Но честно.
И этого оказалось достаточно, чтобы семья наконец стала семьёй.
Вопросы для размышления:
- Всегда ли разрыв привычной связи с родителями — это жестокость, или иногда это единственный способ не разрушить себя?
- Что сложнее: сказать «нет» матери или жить с последствиями этого «нет» всю жизнь?
Советую к прочтению:
