Вечер был из тех, что липнут к коже: окна распахнуты настежь, но воздух не двигался, будто кто-то поставил паузу. В кухне тикали часы, и этот звук почему-то раздражал сильнее обычного. Марина стояла у плиты и механически помешивала суп, хотя он давно был готов. В гостиной, напротив телевизора, как на посту, сидела Лидия Петровна.
Телевизор говорил громко и уверенно. Там всегда говорили уверенно. На экране мелькали карты, стрелки, тревожные подписи, а ведущий с каменным лицом произносил слова «опасность», «угроза», «шокирующие кадры». Лидия Петровна смотрела, не моргая, будто от этого зависело что-то жизненно важное.
— Ты слышала? — не оборачиваясь, сказала она. — Опять. Вчера показывали. Люди поехали — и пропали. Просто исчезли.
— Мам, — устало отозвался из коридора Илья, — давай без этого. Мы же уже говорили.
Он стоял, опираясь плечом о стену, с телефоном в руках. На экране светилось письмо от авиакомпании: подтверждение рейса. Марина знала, что он перечитывает его уже в третий раз — не потому, что сомневается, а потому что это был его маленький якорь реальности.
— Говорили, говорили… — Лидия Петровна повысила звук. — А потом что? Потом плакать будете. Я мать, я не могу молчать. У меня сердце не каменное.
Марина выключила плиту и медленно вытерла руки полотенцем. Она вышла в гостиную и остановилась так, чтобы видеть и экран, и лицо свекрови. Лицо было напряжённым, будто вырезанным из воска: страх и решимость смешались в странную маску.
— Лидия Петровна, — сказала Марина спокойно, — вы правда думаете, что мир за пределами нашего города состоит только из того, что показывают в этих передачах?
Свекровь резко обернулась.
— А ты думаешь, там сказка? Думаешь, я глупая? Я двадцать лет в бухгалтерии отработала, людей видела! Там наживаются на таких, как вы. Молодые, самоуверенные. Думают — всё знают.
Илья вздохнул и провёл рукой по волосам.
— Мам, это обычная поездка. Группа, гид, отель. Мы не собираемся…
— Все так говорят! — перебила она. — А потом — «мы не знали», «нас обманули». Сначала экскурсии, потом — шаг в сторону, и всё. Конец.
Телевизор, словно поддакивая, выдал очередную тревожную фразу. Марина почувствовала, как внутри поднимается привычная волна — не злость даже, а усталость. Она знала: спорить бесполезно. Каждый аргумент тонул в этом шуме, в этом постоянном «я видела, я знаю».
— Знаете, — сказала она после паузы, — мы уже всё решили. Билеты куплены.
— Ты, значит, уже всё решила, — Лидия Петровна прищурилась. — А сын? О нём ты подумала? Или тебе важнее свои приключения?
Илья шагнул вперёд, но Марина едва заметно качнула головой — не сейчас.
— Я подумала, — ответила она. — Поэтому и предлагаю ехать вместе. Как семья.
— Семья, — повторила свекровь с горечью. — Семья — это когда слушают старших. Когда не лезут, куда не надо.
В комнате повисло молчание. Даже телевизор на секунду будто притих. Марина почувствовала, как в этой тишине оформляется решение — простое и тяжёлое одновременно.
— Хорошо, — сказала она. — Тогда я поеду одна.
Илья повернулся к ней резко.
— Что?
— Одна, — повторила Марина. — Раз так страшно. Я не хочу, чтобы вы переживали. Это мой выбор и моя ответственность.
Лидия Петровна растерялась. Она ожидала слёз, уговоров, может быть, скандала — но не этого ровного тона.
— Вот и правильно, — сказала она наконец, уже не так уверенно. — Если уж неймётся.
Ночью Марина долго не могла уснуть. Илья лежал рядом, молчал, иногда вздыхал. За окном проезжали редкие машины, и каждый звук казался слишком громким. Она смотрела в темноту и думала не о страхах, которые так старательно показывали по телевизору, а о другом: о том, как странно легко чужая тревога может стать клеткой, если не сделать шаг вперёд.
Утром она собрала чемодан. Спокойно, без суеты. Телевизор в гостиной уже работал. Лидия Петровна смотрела новости. Марина на секунду остановилась в дверях, потом вышла, не оборачиваясь.
А где-то далеко, за тысячами километров, другой телевизор в другой кухне рассказывал пожилой женщине на незнакомом языке, что мир опасен и детям нельзя уезжать далеко от дома.
Аэропорт встретил Марину гулом, в котором растворялись отдельные голоса. Здесь не было места страху — только движению. Чемоданы катились по полу, дети тянули родителей за руки, кто-то смеялся, кто-то торопливо говорил по телефону. Мир жил своей жизнью, не сверяясь с телевизионными сводками.
Самолёт взлетел мягко, почти незаметно. Марина смотрела в иллюминатор, пока город не превратился в рассыпанные огни, а потом — в тьму. Страх так и не пришёл. Было лишь странное чувство пустоты и свободы, будто она наконец вышла из комнаты с закрытыми шторами.
Первые дни прошли именно так, как она и планировала. Отель оказался обычным, без показной роскоши, но чистым и светлым. Гид говорил спокойно и даже скучно, перечисляя факты, которые никак не тянули на сенсацию. На улицах люди улыбались — не из вежливости, а просто так. Никто не хватал за рукава, не шептал угроз, не уводил в тень.
Марина отправляла Илье фотографии. Кофе на маленькой площади, яркие фрукты на рынке, вечернее небо над рекой. Он отвечал коротко, но тепло. Иногда в чате появлялись сообщения и от Лидии Петровны: «Ну как ты?» — без восклицательных знаков, будто она боялась разбудить собственные страхи.
На четвёртый день Марина решила поехать дальше, вглубь страны, туда, где не было толп туристов. Автобус был старый, но надёжный, водитель — молчаливый, с добрыми глазами. Дорога шла через поля и небольшие деревни, и за окном мелькала жизнь, совсем не похожая на ту, что рисовали в передачах.
Гестхаус оказался семейным. Его хозяйку звали Анна. Невысокая, с убранными в пучок волосами, она говорила медленно, подбирая слова, и всё время старалась накормить Марину чем-нибудь ещё.
— Ты одна? — спросила она за ужином, ставя на стол тарелку с горячим рисом.
— Да, — улыбнулась Марина. — Муж остался дома.
Анна покачала головой.
— Плохо, — вздохнула она. — Опасно одной. Мир сейчас… — она неопределённо махнула рукой. — Я по телевизору видела.
Марина замерла с ложкой в руке и вдруг почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло.
— Что видела? — осторожно спросила она.
— Войны, преступления, — Анна говорила серьёзно. — У нас тоже показывают. Особенно про другие страны. Всё страшно. Моя дочь уехала работать далеко, в большой город. Я каждый вечер смотрю новости и думаю: вдруг с ней что-то случится?
Марина медленно опустила ложку. Слова были другими, акцент — непривычным, но смысл был до боли знаком.
— Я понимаю, — сказала она тихо. — Моя свекровь тоже так думает. Очень боится за нас. Говорит, что мир опасен и лучше никуда не ездить.
Анна посмотрела на неё внимательно, потом вдруг улыбнулась.
— Мы, мамы, одинаковые, — сказала она. — Боимся того, чего не знаем. А телевизор… он любит пугать.
Они засмеялись почти одновременно — коротко, неловко, но искренне. Смех снял напряжение, как будто кто-то открыл окно.
Вечером они сидели во дворе, пили чай. Над головой зажигались звёзды — яркие, непривычно близкие. Марина позвонила Илье, потом, поколебавшись, набрала номер Лидии Петровны.
Свекровь ответила не сразу. На экране появилась её комната, знакомая до мелочей.
— Ну что? — спросила она. — Жива?
— Жива, — улыбнулась Марина. — И не одна.
Она развернула камеру. Ана подошла ближе, помахала рукой и что-то сказала на своём языке, улыбаясь.
Лидия Петровна растерянно моргнула.
— Это… кто?
— Хозяйка дома, где я живу, — ответила Марина. — Она тоже мама. И тоже боится за свою дочь. Потому что по телевизору показывают страшное.
Свекровь молчала. Её взгляд метался между лицами на экране, будто она искала подтверждение чему-то давно забытому.
— У неё тоже телевизор? — наконец спросила она.
— Конечно, — кивнула Марина. — И он говорит ей почти то же самое, что и вам.
Связь оборвалась через несколько минут. Разговор вышел коротким, но странно важным. Марина ещё долго сидела во дворе, слушая ночные звуки, и думала о том, как легко страх путешествует по миру, не нуждаясь ни в визах, ни в переводчиках.
А где-то далеко Лидия Петровна выключила телевизор раньше обычного и долго сидела в тишине, прислушиваясь не к новостям, а к собственным мыслям.
Советую к прочтению:
