— Ты снова обвиняешь всех вокруг! — бросил Костя, мой девятилетний сын.
Эти слова не были криком. В этом и был весь УДАР. Они были сказаны ровным, почти взрослым тоном, пока я стояла посреди отдела круп в «Ашане» и пыталась разнести в пух и прах консультанта.
У меня в руках была банка риса. Стеклянная, с треснутым дном, рассыпающим по белому полу россыпь мелкой, почти драгоценной, крупы.
— Я вообще не понимаю! — шипела я, хотя понимала прекрасно, что банка треснула в моей же тележке. — Почему вы продаете НЕКАЧЕСТВЕННЫЙ товар?! Я что, должна теперь сама это все убирать? Причем тут я?
Я говорила это громко, с театральной надрывной интонацией. Кассирша отвернулась. Консультант, юный парень с бейджиком «Стажер», просто молчал. Он уже понял: перед ним не просто покупатель, а ИДЕАЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА, у которой ВСЕГДА виноват кто угодно, только не она.
Я посмотрела на свои руки. Те самые, которыми час назад мыла пол, готовила завтрак и причесывала Костю, уверяя его, что я — его опора и защита. А теперь эти руки тряслись, потому что мне было стыдно и БОЛЬНО. Больно от того, что я веду себя как ИДИОТКА, но продолжаю это делать.
И вот этот тихий, уничтожающий голос:
— Ты снова обвиняешь всех вокруг!
Я замерла. Рис продолжал сыпаться.
Я увидела в лице сына не детское негодование, а четкое, ЗРЕЛОЕ осуждение. Оно било сильнее любого крика, потому что это была чистая, незамутненная правда. Он не кричал — он вычеркнул меня из списка адекватных людей.
Я тут же вспомнила свою мать. Ее любимую, коронную фразу, которую она всегда бросала отцу:
— Если бы не ТЫ, я бы жила по-другому.
Я ненавидела эту фразу. Ненавидела эту вечную, токсичную позицию вечной жертвы, когда ответственность за свою никчемную жизнь сваливается на чужие плечи. Я дала себе клятву: НИКОГДА такой не буду.
Но вот я стою. Стою, как моя мать, и обвиняю стажера в том, что я сама не заметила трещину. Обвиняю всех вокруг, потому что признать свою ошибку — значит признать, что я не справляюсь. А это, в мире идеального материнства, СМЕРТЕЛЬНО.
Я посмотрела на Костю.
— Пошли, — процедила я сквозь зубы. Не извинилась ни перед консультантом, ни перед сыном.
Мы шли к машине, и я чувствовала, как на меня давит этот стыд, как тяжелый мокрый плед. Мне хотелось сказать: «Прости, сынок, я просто устала». Но я сказала другое.
— Он мог бы и сам предложить убрать. Это его РАБОТА.
Костя ничего не ответил. Он просто смотрел на меня. Этот взгляд был хуже любой истерики. Это был взгляд человека, который только что увидел, что его Герой — всего лишь дерганый, лживый, слабак.
И мне стало ясно. Я боялась не испорченного риса. Я боялась, что он увидит, кто я есть на самом деле: женщина, которая хочет быть сильной, но все еще ищет, кого бы обвинить в своих неудачах. Я была удобной. Для своего стыда.
***
«Он мог бы и сам предложить убрать. Это его РАБОТА».
Я ненавидела себя за эту фразу, брошенную Косте. Я так отчаянно пыталась оправдаться перед девятилетним ребенком, что окончательно перестала быть взрослой.
Дома началась тихая война. Самая изматывающая.
Костя перестал спорить. Он перестал даже возмущаться. Когда я говорила: «Ты почему разбросал лего?», он подходил и молча, методично, убирал каждую деталь. И вот это его идеальное исполнение приговора — оно убивало.
Потому что его молчание кричало: «Ты обвиняешь всех вокруг, но я делаю СВОЮ часть. А ты?»
Я пыталась прорвать эту стену. Я пекла его любимые маффины. Я предложила посмотреть вместе фильм про супергероев. Я даже попыталась обнять его, прижимая к себе, но он просто стоял, как статуя. НЕ отстранялся, нет. Но и НЕ отвечал на объятие. Он просто терпел меня.
Как же это страшно — быть терпимой собственным сыном!
Однажды вечером у меня был дедлайн. Работа, за которую я хваталась, чтобы доказать себе, что я не только мать-неудачница, но еще и успешный человек. В голове — тысячи мыслей, на столе — остывший кофе. Я попросила Костю сделать уроки тихо. Очень вежливо попросила.
Через двадцать минут раздался грохот — он снес стопку книг с полки, нечаянно.
— Ну Костя! — я вскочила, и из меня выплеснулось все мое бессилие, вся моя усталость. — Ты что, НЕ МОЖЕШЬ быть аккуратным?! У меня СРОЧНОЕ ДЕЛО! ВСЕГДА что-то не так!
Я сразу же закрыла рот рукой. Это было так громко. Так НЕНУЖНО.
Он медленно повернулся. В его глазах не было слез, не было обиды. Там было то же самое взрослое осуждение, что и в «Ашане».
А потом он сказал. Спокойно, идеально спокойно, как мой муж, когда уже все решил:
— А ты не могла просто встать и помочь мне убрать?
Он не обвинял. Он просто предложил ДРУГОЙ ВЫБОР. И этим словом он показал мне, что я выбрала не помочь, а обвинить.
Я увидела себя со стороны: измученная, кричащая женщина, которая ищет внешнего врага, чтобы не признать: ГРОХОТ в моей жизни — это не книги, а я сама.
Я знала, что он врал, когда говорил, что ничего не болит. И все равно не настаивала — потому что боялась, что он назовет меня плохой мамой.
— Я… — Я не могла выдавить из себя: «Прости». Потому что просить прощения — это признать вину. А вину признавать — это быть слабой.
Я просто ушла. Сбежала в ванную, включила воду и села на пол. Я поняла: я боюсь не того, что он меня не любит. Я боюсь, что он перестанет меня уважать. А это, в моем мире, оказалось страшнее, чем одиночество. Я была удобной. Удобной в роли обвиняющей, потому что так не надо было решать проблему.
***
Я сидела в ванной, и вода продолжала шуметь, заглушая мой собственный стыд. Он был липкий и горячий, как воск. Я была там, чтобы спрятаться. Спрятаться от взгляда Кости. Спрятаться от факта, что я — та самая вечно обвиняющая женщина, которой я поклялась не стать.
Не могла вернуться к нему и сказать «Прости». Это было бы ваткой. А я хотела нож.
Я поняла, что самая большая моя ложь — это не ложь другим. Это ложь самой себе, что я должна быть идеальной мамой, которая «справляется». А если не справляюсь, то виноват рис, консультант, муж, работа, кто угодно, только не моя слабость.
Я выключила воду. Тишина ударила по ушам.
Вышла и пошла в его комнату. Он сидел на полу, снова собирая Лего. Молча.
Я опустилась рядом. Не стала обнимать. Не стала сразу говорить. Я просто смотрела на его сосредоточенный затылок, на его руки. Теми же руками он вчера держал мое лицо, когда я болела.
— Костя, — мой голос дрогнул. — Ты был прав.
Он продолжал собирать Лего. Это молчание было моим наказанием.
— В магазине, — продолжила я, глядя в пол. — И сейчас, с книгами. Я правда… Я очень, очень сильно устала.
Я впервые за много лет перестала оправдываться.
— Мне стыдно. Когда ты бросил ту фразу, она ударила сильнее, чем ты ожидал. Я увидела в себе бабушку. И это страшно.
Он перестал собирать Лего. Медленно повернул голову. Он ждал. Ждал, когда я снова переложу вину. На усталость, на работу, на отца.
Я сделала глубокий вдох.
— И я не знаю, как это исправить, — сказала я, и это было самым честным, что я говорила ему с момента его рождения. — Я не знаю, как перестать искать виноватых. Я не знаю, как быть просто мамой, которая совершает ошибки, а не идеальным роботом. Мне очень стыдно, что я так себя веду. Я... боюсь. Боюсь, что ты перестанешь меня уважать.
Я ждала, что он начнет меня утешать. Или кричать. Но он не кричал — он просто смотрел на меня.
— Я люблю тебя, мам, — сказал он тихо. Не потому, что я была идеальной. А потому, что я была правдивой.
Я не ушла в тот день. Я не сказала, что теперь у нас все будет хорошо. Я просто перестала пытаться выглядеть сильной.
Взяла в руки деталь Лего. Села рядом и начала собирать вместе с ним.
И поняла: я больше боюсь не одиночества, а возвращения к тому, чтобы быть «удобной». Удобной для чужих ожиданий, удобной для своего стыда. Освобождение — это не уход, это когда ты можешь сидеть на полу с сыном, и тебе не нужно никого обвинять, чтобы почувствовать свою ценность. Просто собирай Лего. Завтра будет другой день. Я не знаю, что будет завтра — и не боюсь этого. Мы просто будем собирать Лего.
Спасибо за ваши лайки, репосты и подписку на канал!