Запах был первым, что он всегда замечал. В кабинете пахло кофе и озоном, в шахтах — пылью и страхом. Здесь, в центральном медкорпусе «Селены-1», царил запах тишины. Стерильной, дорогой, вымороженной тишины. Она пахла антисептиком, пластиком нового оборудования и поддельной свежестью рециркулированного воздуха с лёгкими нотами лаванды — для успокоения пациентов.
Игнатий Павлович Волков стоял посреди главного холла, позволяя этой тишине омыть его после двадцати минут в душном кабинете администратора. Дело было скучным до зубной боли — проверка истории болезни маркшейдера с подозрительно раздутым больничным по поводу «лунной лихорадки». Бумаги, цифры, подписи. Пыль. Он уже почти решил, что страховщик клиента просто параноик, но какая-то мелкая нестыковка в датах заставила его запросить копию журнала посещений. Ждать пришлось бы полчаса.
Он присел в низкое кресло у гигантского акрилового окна, из которого открывался вид не на звёзды, а на внутренний атриум с искусственным садом. Папоротники шелестели под вентиляторами, имитируя ветер. Сюда не доносился гул реакторов или скрежет техники. Здесь царил покой, купленный за большие деньги.
Его серые глаза, холодные и неторопливые, как всегда, скользили по деталям. Люди в белых и голубых халатах, движущиеся с целеустремлённой медлительностью. Пациенты на антигравитационных креслах с прозрачными экранами планшетов. Мягкий свет, падающий ровными квадратами с потолка.
И вот — диссонанс.
Из-за массивной двери с табличкой «Заведующий отделением регенеративной медицины, профессор Г.С. Прохоров» донеслись приглушённые, но острые, как скальпель, звуки. Не крик. Голос. Низкий, поставленный, нарочито чёткий, резавший тишину не громкостью, а интонацией.
Волков даже не повернул головы. Он лишь перестал смотреть на папоротники и позволил слуху сфокусироваться.
Дверь распахнулась.
Первым вышел он. Глеб Сергеевич Прохоров. Волков знал его в лицо — с плакатов о достижениях лунной медицины, из редких новостных сюжетов. В жизни он казался выше. Белоснежный халат сидел на нём, как мундир. Седые виски, идеально уложенные, лишь добавляли авторитета. Лицо — не резкое, а высеченное, с прямым носом и твёрдым подбородком. Но сейчас на этом лице была маска ледяного, праведного гнева.
Он не оборачивался, говоря в пространство коридора, но его слова были рассчитаны на весь холл, на невидимых свидетелей.
«…и это не вопрос профессиональной ошибки, Камская! Это вопрос медицинской этики! Ваше упрямство, ваши так называемые «сомнения» привели к смерти человека! Вы ослушались прямого указания, проигнорировали протокол!»
Из кабинета, будто вытолкнутая невидимой силой, вышла женщина. Лет тридцати с небольшим. Стройная, в стандартном голубом халате диагноста. Её черные волосы были собраны в тугой, неумолимо аккуратный узел. Лицо — бледное, почти прозрачное от шока. Она не плакала. Её широко распахнутые глаза смотрели на Прохорова с немым вопросом, в котором уже читался леденящий ужас.
«Я… Я не виновата, — её голос дрогнул, сорвался на шёпот, но в тишине холла слова были слышны отчётливо. — Данные не сходятся. Я обязана была проверить…»
«Проверить?» — Прохоров наконец обернулся к ней. Его движение было резким, отточенным. Он не повышал голос, но каждый слог звучал как приговор. — «Вы обязаны были выполнять назначения! А вы своими «проверками» подорвали доверие к отделению, к коллегам, ко мне лично! Вы больше ни дня не проработаете в медицине на Луне. Я лично позабочусь, чтобы ваше дело рассмотрела комиссия по этике. И, поверьте, выводы будут неутешительными».
Он сделал паузу, давая словам впитаться, оглядел её с головы до ног взглядом, полным брезгливого разочарования. «Ваша профнепригодность — это клеймо. Снимите халат. С сегодняшнего дня вы отстранены от всех обязанностей. Разбирайтесь с последствиями сами».
И, не дожидаясь ответа, развернулся и шагнул обратно в кабинет. Дверь закрылась за ним с мягким, но безжалостным щелчком высококачественного замка.
Женщина — Камская — осталась стоять посреди шикарного, бездушного холла. Она простояла так несколько секунд, словно не веря, что земля ещё под ногами. Потом её плечи, до этого напряжённо выпрямленные, сгорбились почти незаметно. Она медленно, как автомат, повернулась и побрела к пустой скамье у стойки регистрации, где обычно сидели ожидающие пациенты.
Она села. Уперлась локтями в колени и закрыла лицо ладонями. Спина её начала мелко, почти беззвучно вздрагивать. Это не были рыдания. Это была тихая, всепоглощающая вибрация отчаяния — человека, у которого только что отняли всё: дело жизни, репутацию, право на собственную правду.
Волков наблюдал за этой сценой, не двигаясь с кресла. Он не вмешивался. Не подходил. Он смотрел. Его аналитический ум, отточенный годами в Главке и на пыльных лунных тропах, уже работал.
Слишком чисто. Слишком отрепетировано. Публичная казнь репутации. Прохоров не просто увольнял нерадивого сотрудника. Он создавал спектакль. Он демонстрировал свою непреклонность, свою принципиальность. Он назначал виноватого. И делал это так, чтобы все видели.
А она… Она даже не пыталась кричать или спорить по-настоящему. Её защита была сформулирована как долг врача: «Данные не сходятся. Я обязана была проверить». Это были не слова оправдания. Это были слова специалиста, наткнувшегося на аномалию.
Волков оторвал взгляд от сгорбленной фигуры на скамье и медленно поднялся. Администратор, должно быть, уже подготовил его документы. Дело о больничном казалось теперь невероятно мелким и далёким.
В кармане его утилитарного термокостюма лежал небольшой, потрёпанный кожаный блокнот — старый, аналоговый ритуал, от которого он не мог избавиться. Он не стал делать здесь, в этом храме чистоты, никаких записей. Но рука сама потянулась к нему, нащупала шероховатую поверхность обложки, уголок закладки. Привычный жест, чтобы вернуть мысли в практичное, логичное русло.
Он посмотрел ещё раз на женщину. Она сидела неподвижно, только плечи продолжали мелко вздрагивать.
«Геометрия лжи, — тихо подумал Волков, направляясь к кабинету администратора. — Углы не сходятся».
И где-то в глубине его сознания, привыкшего к неправильным пазлам, щёлкнул первый, едва уловимый механизм интереса. Дело о фальшивом больничном могло подождать.
Дело о маркшейдере и его «лунной лихорадке» оказалось таким же плоским, как и предполагалось. Страховщик паниковал напрасно — цифры сходились, подписи были подлинными, врач, выписавший больничный, числился в реестре без упрёков. Волков взял копии документов, сунул их в потертый планшет и вышел из административного крыла.
Его шаги, непривычно тихие в лунной гравитации, снова вывели его в главный холл. Он машинально свернул к выходу, к шлюзовому кластеру, где его ждал «Ястреб». Но что-то заставило его замедлиться.
Её фигура на скамье казалась островком абсолютной безысходности в этом море стерильного благополучия. Она уже не плакала. Сидела прямо, ссутулившись, глядя пустым взглядом в пол где-то между своими сапогами. На коленях она сжимала свёрнутый в тугой рулон голубой халат. Знак капитуляции.
Волков остановился в нескольких метрах, размышляя. Он не был рыцарем на белом коне. Он был частным детективом, у которого клиентов было меньше, чем пальцев на одной руке, а счёт в банке медленно, но верно стремился к нулю. Лезть в корпоративные разборки медицинского истеблишмента «Селены» — верный способ нажить могущественных врагов и больше не получить ни одного дела. Разум нашептывал ему развернуться и уйти.
Но был и другой голос. Голос бывшего следователя Главка, которого уволили за «непродуктивный метод работы». За то, что он слишком часто копал там, где статистика предпочитала ставить точку. Он видел в сцене с Прохоровым не просто увольнение. Он видел ритуал. Ритуал принесения козла отпущения. И его профессиональное — нет, уже личное — чутьё возмущалось такой грубой, театральной ложью.
Он вздохнул. Запах лаванды и антисептика вдруг стал противен.
Его шаги отдались глухим стуком по полимерному полу. Он подошёл и сел на ту же скамью, оставив между ними пространство в полметра — не вторгаясь, но и не давая ей почувствовать себя в одиночестве.
Она даже не вздрогнула. Не посмотрела.
— Простите за беспокойство, — сказал Волков, глядя прямо перед собой на стену с голографической рекламой новых геномных терапий. — Меня зовут Волков. Игнатий Павлович.
Пауза. Тишина, нарушаемая лишь гудением вентиляции.
— Я частный детектив, — продолжил он, не ожидая ответа. Его голос был ровным, без сочувствия, но и без сухости. Просто констатация. — Я видел, что произошло. Случайно. Находился здесь по другому делу.
Она медленно повернула голову. Её глаза, серо-зелёные, были опухшими, красными по краям, но сухими. В них не было ни надежды, ни интереса. Только пустота и усталость.
— Поздравляю с удачным шоу, — её голос был хриплым от сдерживаемых эмоций. — Увлекательное зрелище. Теперь вы видели, как ломают карьеру. Можете идти.
Волков не обратил внимания на колкость.
— Мне показалось, доктор Прохоров… переигрывал, — сказал он, подбирая слова. — Его гнев был слишком демонстративным. Его обвинения — слишком глобальными. Он создавал не просто виноватого сотрудника. Он создавал легенду. Чтобы в неё поверили.
Она снова уставилась в пол, но её пальцы сильнее вцепились в свёрнутый халат.
— А вам какое дело? — спросила она, и в голосе впервые прорвалось что-то живое — горькая, едкая злость. — Вы собираетесь продать ему запись? Или просто пришли поглазеть на жертву поближе?
— Я предлагаю помощь, — парировал Волков, не смутившись. — Если вас оклеветали, я могу помочь это доказать. Без обязательств. Для начала — просто выслушаю. У меня есть кофе. Настоящий. Арабика.
Она резко встала, сжимая свою свёрнутую униформу как оружие.
— Помощь? — она фыркнула, и это было похоже на рыдание, превратившееся в искажённую улыбку. — Вы знаете, кто он? Глеб Сергеевич Прохоров. Гений регенеративной медицины. Лицо «Селены-1». А я… я всего лишь патологоанатом. Тот, кто ковыряется в мёртвой ткани и выписывает циничные заключения. Кто вы против него? Частный детектив? Они вас сломают за день. Меня уже сломали. Оставьте меня в покое.
Она сделала шаг, чтобы уйти.
— Данные не сходятся, — тихо сказал Волков ей вслед.
Она замерла.
— Вы так и сказали ему: «Данные не сходятся». Не «я не виновата». Не «это ошибка системы». Вы сказали именно это. Значит, вы что-то увидели. Что-то конкретное. Аномалию. И это «что-то» так испугало Прохорова, что он предпочёл не разбираться, а уничтожить вас публично. Чтобы ваши слова никто не услышал. Чтобы к вашим «несходящимся данным» никто не прислушался.
Он тоже поднялся, но не делал шага к ней.
— Я специалист по таким аномалиям. По несходящимся данным в удобных для кого-то картинах. Я не обещаю чуда. Я предлагаю попробовать сложить кусочки. Хотя бы для того, чтобы понять, во что вы на самом деле уперлись.
Арина Камская (он вспомнил имя из сцены) стояла к нему спиной, напряжённая, как струна. Прошло десять секунд. Двадцать. Гул вентиляции казался оглушительным.
Она медленно обернулась. Её лицо было всё так же бледно, но в глазах появилась искра. Не надежды. Скорее, яростного, почти отчаянного любопытства.
— Настоящий кофе? — спросила она хрипло.
— С Земли, — кивнул Волков.
— И вы не из тех, кто любит слушать только себя?
— Ненавижу. Пустая трата времени.
Она ещё мгновение смотрела на него, словно сканируя, пытаясь найти подвох. Потом кивнула, коротко, резко.
— Ладно. Детектив Волков. Я выслушаю ваше предложение. Но только из-за кофе. И потому, что мне сейчас идти некуда.
Она повернулась и пошла к выходу, не оглядываясь, держа свой свёрнутый халат как знамя капитуляции, которое, возможно, ещё не было спущено до конца.
Волков проводил её взглядом, а затем двинулся следом. В кармане его пальцев не было сигарет. Было лишь лёгкое, знакомое напряжение в основании черепа. Охота, пусть и странная, начиналась.
Его челнок «Ястреб» был пристыкован в дальнем, бюджетном секторе шлюзового кластера. Арина Камская, войдя внутрь, не стала оглядываться на скромный, заставленный оборудованием салон. Она машинально повесила свой халат на крючок у шлюза, как будто делала это каждый день, и опустилась в кресло второго пилота. Её движения были отточенными, экономичными, без лишней суеты.
Волков, стоя у компактной кухонной панели, молча наблюдал за ней. Шок отступал, уступая место профессиональной собранности. Хороший признак, подумал он. Значит, мозг работает. Значит, не сломана до конца.
Зашипевший кофеварка наполнила тесное пространство густым, горьковатым ароматом. Ароматом Земли, дисциплины и ясности мысли. Волков налил две чашки в простые керамические кружки — без логотипов, без изысков — и поставил одну перед ней.
— Сахар? Молоко? Синтетические аналоги есть, — сказал он, занимая своё кресло.
— Чёрный, — ответила она, обхватывая чашку ладонями, словно пытаясь согреться. Её взгляд блуждал по приборам, мигалкам, стеллажам с книгами в старых переплётах. — Вы тут живёте?
— Работаю. Сплю иногда. Живу — слишком громкое слово для Луны.
Он отпил глоток, давая ей время. Она последовала его примеру, зажмурилась на секунду, и на её лице мелькнуло что-то вроде облегчения. Простой, земной яд оказался сильнее транквилизаторов.
— Спасибо, — тихо сказала она, ставя чашку.
— Не за что. Итак, доктор Камская. Расскажите, что случилось. Не как жертва. Как патологоанатом. Что за «данные не сошлись»?
Она откинулась в кресле, и её поза изменилась. Спина выпрямилась, взгляд сфокусировался где-то в пространстве перед собой, перестал быть рассеянным.
— Пациент, — начала она сухо, чётко. — Мужчина, 72 земных года. Василий Петрович Гордеев. Один из «первопроходцев», прибыл в первую волну колонизации. Диагноз при поступлении — острая почечная недостаточность на фоне хронической лучевой нефропатии. Стандартное осложнение для стариков-лунатиков. Лечение — гемодиализ и курс клеточных стимуляторов. Назначил Прохоров.
Волков слушал, не перебивая.
— Гордеев умер три дня назад. Внезапно. Во время процедуры гемодиализа. Официальная причина — массивный тромбоз лёгочной артерии. Стремительно, шансов не было. Всё по протоколу.
— Но? — спокойно спросил Волков.
— Но я проводила вскрытие, — её голос стал ещё суше, техничнее. — Как старший патологоанатом отделения, я имею право и обязанность это делать в случае неочевидной смерти. И я обнаружила две аномалии. Во-первых, картина тромбоза была… слишком идеальной. Классический учебный пример. В жизни так не бывает. Во-вторых, и это главное, в тканях почек, которые должны были быть практически мёртвыми от болезни, я обнаружила следы активной, неестественно активной регенерации. На клеточном уровне. Такой, какой не дают стандартные стимуляторы. И уж точно не за три дня.
Она посмотрела на Волкова.
— Я внесла это в предварительное заключение. И запросила историю болезни Гордеева за последний год, а также образцы всех препаратов, которые ему вводили. Мне ответили, что «данные систематизируются». А на следующее утро меня вызвал Прохоров. Сначала он пытался убедить меня «не усложнять». Говорил, что у стариков бывают спонтанные ремиссии, что я могла ошибиться в интерпретации гистологии. Я настаивала на проверке. Тогда он вызвал меня сегодня, устроил тот спектакль, свидетелем которого вы стали, и обвинил в том, что я сама фальсифицировала гистологические пробы, чтобы скрыть свою ошибку в ведении пациента. Что именно я, якобы, превысила дозировку антикоагулянта, что и привело к тромбозу.
Волков медленно покрутил в пальцах пустую кружку.
— У вас есть это предварительное заключение? Гистологические снимки?
— Нет, — она сжала губы. — Мой рабочий профиль заблокирован. Все материалы по делу Гордеева изъяты «в рамках внутреннего расследования». Физические образцы тканей, должно быть, уже утилизированы. У меня осталось только то, что здесь. — Она постучала пальцем по своему виску.
— И что здесь, по вашей экспертной оценке, происходило с почками Гордеева?
— Их не лечили. Их… стимулировали с помощью чего-то очень мощного. Не для излечения. Для чего-то другого. Как будто брали на пробу, смотря, как отреагирует уникальная, адаптированная к Луне ткань. А потом что-то пошло не так, и пациента «списали», вызвав контролируемый тромбоз. Идеальная медицинская маскировка.
В кабине повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом систем жизнеобеспечения.
— Прохоров лично вёл Гордеева? — спросил Волков.
— Да. Гордеев был его… не то чтобы пациентом. Проектом. Прохоров иногда брал таких «первопроходцев» под особое наблюдение. Говорил, что их уникальная адаптация — ключ к медицине будущего.
— Сколько ещё таких «проектов» было у Прохорова? Которые потом умерли от «внезапных осложнений»?
Арина замерла. Её глаза расширились.
— Вы думаете, что это…
— Я пока не думаю, — перебил Волков. — Я собираю данные. Отвечайте на вопрос, как специалист. Как патологоанатом, который видел все трупы, прошедшие через ваше отделение за последние, скажем, два года.
Она закрыла глаза, ее лицо стало маской концентрации.
— Борисов. Умер от «острого панкреонекроза». Ковалёва — «септический шок неясной этиологии». Михеев — «инсульт». Все — первопроходцы. Все — под патронажем Прохорова. Все — смерти быстрые, с не до конца ясной клиникой. Я проводила вскрытие… и да, были мелкие нестыковки. Но ничего криминального. До Гордеева.
Она открыла глаза, и в них горел уже не страх, а холодный, профессиональный гнев.
— Вы правы. Он уволил меня не за ошибку. Он уволил меня за внимание. Я подошла слишком близко к чему-то, чего нельзя было касаться.
Волков кивнул. Пазл начинал обретать первые, пугающие очертания.
— Хорошо, доктор Камская. Первый шаг ясен. Нам нужно получить доступ к архивам и понять масштаб. Вы сказали, ваш профиль заблокирован. А физический доступ к архиву биоматериалов? К журналам?
Она покачала головой.
— Всё под электронным замком и биометрикой. И теперь, после сцены в холле, меня на порог не пустят.
— Меня — тоже, — согласился Волков. — Но есть другие пути. Для начала, нам нужен полный список пациентов Прохорова за последние три года. Особенно умерших. И нам нужно понять, куда деваются образцы тканей после смерти таких «проектов». Вы сказали — «утилизируются». А если проследить логистику?
Арина взглянула на него с новым интересом.
— Вы хотите взломать корпоративную систему «Селены»?
— Я хочу найти дыру в заборе, — поправил он. — Всегда есть дыра. Люди, которые что-то знают, но молчат. Бумажные дубликаты, которые забыли уничтожить. Старые, не обновлённые протоколы. Ваша задача — вспомнить всё, что может быть полезно: имена лаборантов, процедуры утилизации, номера складских журналов. Всё.
Она медленно выдохнула, и в её взгляде появилась решимость, которую Волков видел впервые.
— Ладно, детектив. Давайте попробуем вашу «дыру в заборе». Но предупреждаю: у меня нет денег вам заплатить.
— Платить будете информацией и экспертизой, — отрезал Волков, вставая. — Пока что баланс в плюсе. Выпейте кофе. Пока я буду придумывать, как нам попасть в ваш бывший морг, не вызвав тревоги, расскажите мне о Глебе Сергеевиче Прохорове. Не как о начальнике. Как об учёном. Что его по-настоящему интересует? О чём он пишет в статьях, на что получает гранты?
Арина взяла свою кружку и отпила большой глоток. И на её губах, впервые за этот день, дрогнуло что-то, отдалённо напоминающее усмешку. Горькую, как кофе.
— Прохоров? Его единственный и главный интерес — это победа над временем, детектив. Он одержим старением. Он считает его главной болезнью человечества. А всё остальное — симптомы.
«Ястреб» был плохим местом для долгих совещаний, но хорошим — для тихой, сосредоточенной работы. Волков откинул спинку кресла, запустив на главном экране нейтральный интерфейс с картой станции, но его мысли витали в архивах медицинского корпуса.
Арина сидела, поджав ноги, на складном табурете, уставившись в планшет, который Волков выдал ей для работы. Её пальцы порхали над сенсорной панелью, выписывая не цифры или диагнозы, а имена.
— Итак, — её голос звучал монотонно, как диктор, зачитывающий метеосводку с полей боя. — За три года через отделение регенеративной медицины под личным патронажем профессора Прохорова прошло семнадцать пациентов категории «первопроходец» — люди, прожившие на Луне более двадцати лет. Из них… девять скончались.
Она отложила планшет и посмотрела на Волкова.
— Девять. Для этой группы, с их специфическим букетом возрастных и лучевых патологий, цифра, возможно, и не запредельная. Но…
— Но все девять — от острых, скоротечных осложнений, а не от долгого угасания, — закончил за неё Волков. — И все — в период активного «наблюдения». Список.
Арина вернулась к планшету.
— Борисов, Леонид Игнатьевич. 68 лет. Острый панкреонекроз. Смерть через 48 часов после госпитализации. Проводилась экстренная операция, неудачно. Вскрытие проводила я. Поджелудочная была… не просто воспалена. Она выглядела так, будто её подвергли массированной химической атаке. Но токсикология чистых наркотиков не показала. Списали на редкую аутоиммунную реакцию.
— Ковалёва, Анна Семёновна. 71 год. Септический шок. Возбудитель так и не был идентифицирован. Клиника развивалась молниеносно. Вскрытие показало множественные микро-некрозы в печени и селезёнке. Опять же, как будто что-то точечно и агрессивно воздействовало на клетки.
— Михеев, Пётр Васильевич. 74 года. Инсульт. Обширное кровоизлияние в мозг. Но… — она замялась.
— Но что?
— Но на ангиограмме, которую я изучала уже постфактум, не было видно типичных предвестников — аневризм, критических сужений. Сосуды для его возраста были в удивительно хорошем состоянии. Слишком хорошем.
Она продолжила, зачитывая ещё шесть имён. Картина вырисовывалась однообразно-зловещая: люди умирали не от своих старых болячек, а от чего-то нового, острого, странного. И в каждом отчёте о вскрытии, который она писала, сквозили осторожные, завуалированные оговорки: «несоответствие клиники и патанатомической картины», «требуется дополнительное исследование», «этиология не до конца ясна». И каждый раз эти оговорки игнорировались, а заключение подписывалось начальством — то есть, Прохоровым — в окончательной, «удобной» редакции.
— Гордеев стал последним в этом списке, — закончила Арина, откладывая планшет. Её лицо было каменным. — И первым, где я не стала ограничиваться оговорками. Я потребовала проверки. И попала под каток.
Волков молча водил пальцем по экрану карты, мысленно нанося на неё точки. Девять смертей. Разбросанных во времени. Достаточно, чтобы не вызвать подозрений у поверхностного взгляда. Достаточно, чтобы создать статистику «естественной убыли» старой гвардии. Идеальная маскировка.
— Биоматериал, — сказал он, наконец поднимая на неё взгляд. — После вскрытия. Что с ним происходит?
Арина пожала плечами, жест был скорее профессиональным, чем беспомощным.
— Стандартная процедура. Образцы тканей, взятые для гистологии, хранятся в архиве в криостатах в течение пяти лет — на случай пересмотра дела или научных исследований. Затем утилизируются. Кремация в специальном реакторе.
— А эти девять? Их образцы всё ещё в архиве?
— Должны быть. Срок ещё не вышел ни у кого. Но…
— Но после истории с Гордеевым и вашего увольнения, их могут «утилизировать» досрочно, — закончил Волков. — Значит, время работает против нас. Нужно понять, как попасть в этот архив.
— Я уже говорила, — вздохнула Арина. — Биометрика. Карты доступа уровня «Альфа». Датчики движения. Видеонаблюдение. Это не банковское хранилище, но почти.
— А люди? Кто обслуживает архив? Кто отвечает за логистику утилизации?
Мысль, казалось, осенила её.
— Лаборанты. Младший медицинский персонал. Есть… Маргарита, старшая лаборантка. Она работает в архиве лет десять. Педантичная, тихая. Не любит Прохорова. Он как-то публично отчитал её за «неэстетичный вид журналов учета». Она чуть не уволилась тогда.
— Почему не уволилась?
— Семья. Дети учатся на Земле, нужны деньги. Она терпит.
— И где мы можем с ней поговорить? Не в медкорпусе.
Арина задумалась.
— Она ходит в столовую модуля «Дельта» в обеденный перерыв. Ровно в 13:00. Сидит всегда за одним столиком у дальнего окна, читает с планшета. Ни с кем не общается.
— Сегодня ещё не 13:00, — глянул на часы Волков. — Значит, есть время подготовиться.
Он поднялся, потянулся, и его кости хрустнули с непривычно глухим звуком в тишине кабины.
— Мы пойдём вместе. Вы — как бывшая коллега, которая хочет вернуть личные вещи с рабочего места. Я — ваш… адвокат. Или помощник. Нам нужно вызвать у неё сочувствие, а ещё лучше — профессиональное любопытство. Вы говорили, она педантична. Значит, ценит порядок. И, возможно, возмущается, когда порядок нарушают.
— Вы хотите, чтобы она нарушила правила и дала нам информацию? — уточнила Арина.
— Я хочу, чтобы она подтвердила или опровергла один простой факт: находятся ли образцы тканей этих девяти пациентов на своих местах в криохранилище. И если нет — то куда и когда они были перемещены. Для педанта факт пропажи образцов — это покушение на святое. На систему.
Арина медленно кивнула, оценивая план.
— Это может сработать. Рита действительно помешана на порядке. Но она и труслива. Боится потерять работу.
— Тогда мы не будем давить. Мы просто зададим вопрос. А дальше — пусть её совесть борется с её страхом. Соберитесь, доктор Камская. Пора менять обстановку.
Он двинулся к шкафу, чтобы достать два простых термокостюма без опознавательных знаков. Его движения были спокойными, методичными. Но внутри уже работала знакомая, холодная логика охоты. Он чувствовал её запах — запах старой, спрятанной лжи и страха, который всегда оставляет мельчайшие, невидимые глазу трещины. И в одну из таких трещин он собирался просунуть лезвие своего любопытства.
Первая точка приложения сил была найдена. Список из девяти имён лежал перед ним, как тихий обвинительный акт. Теперь предстояло найти материальное подтверждение. Пыль, которую кто-то очень старательно пытался замести.
Столовая модуля «Дельта» была воплощением функциональности без души. Длинные ряды столов из светлого пластика, безликие стулья, тусклый свет, призванный не создавать настроение, а просто позволять видеть пищу на тарелке. Запах — смесь синтетического томатного соуса, жареного тофу и сладковатого ароматизатора «свежесть полей». Здесь кормили тех, кто не мог позволить себе кафе с видом на атриум.
Волков и Арина вошли за несколько минут до 13:00. Он выбрал столик в двух шагах от заветного места у окна — большого, но грязного иллюминатора, за которым виднелась серая стена соседнего модуля. Идеальное место для того, чтобы чувствовать себя в одиночестве.
Арина сидела, сгорбившись, стараясь выглядеть как можно меньше. На ней был простой серый термокостюм Волкова, слишком широкий в плечах. Она нервно теребила край стола.
— Спокойно, — сказал он тихо, не глядя на неё. — Вы пришли пообедать. Вы расстроены. Вы — жертва обстоятельств, а не заговорщик.
— Я чувствую себя заговорщиком, — прошептала она в ответ.
В 13:03 в столовую вошла Маргарита. Женщина лет пятидесяти, в белом лабораторном халате поверх комбинезона, с седыми волосами, туго стянутыми в пучок. Лицо — уставшее, с неизменным выражением лёгкого недовольства миром. Она прошла к раздаче, получила стандартный лоток с едой и, не глядя по сторонам, направилась к своему столику у окна. Она села, аккуратно разложила салфетку, поставила лоток и лишь потом достала планшет, собираясь погрузиться в чтение.
Волков дал ей минуту. Потом кивнул Арине.
Та встала, сделала несколько неуверенных шагов и остановилась рядом со столиком Маргариты.
— Рита… — тихо произнесла она.
Лаборантка вздрогнула, подняла голову. Её глаза, за стёклами невзрачных очков, сначала выразили раздражение, затем — узнавание, и наконец — растерянность и жалость.
— Арина… Арина Сергеевна. Боже мой. Вы… я слышала.
— Да, — голос Камской дрогнул, но не из-за игры. Она действительно была на грани. — Меня… выгнали.
Маргарита быстро огляделась, словно боясь, что их разговор кто-то увидит. Её взгляд скользнул по Волкову, который делал вид, что увлечён своим скудным обедом.
— Садитесь, — торопливо сказала она, указывая на свободный стул. — Садитесь, не стойте так.
Арина опустилась на стул, сложив руки на коленях.
— Я просто… я хотела попрощаться. И… может быть, узнать, нельзя ли мне забрать мои личные вещи из кабинета? Блокноты там, старая кружка…
— Ох, Арина Сергеевна, — Маргарита покачала головой, её лицо исказилось сочувствием. — Ваш кабинет уже опечатан. Всё имущество описано. После такого… такого обвинения… Вы знаете, как тут всё строго.
— Я знаю, — Арина опустила голову. — Я просто не понимаю, как так вышло. Я ведь только хотела сделать всё по правилам. Проверить. А теперь…
Она замолчала, давая жалости в сердце педанта сделать свою работу.
Маргарита вздохнула, поколебалась, а потом тихо, почти шёпотом сказала:
— Он и правда устроил вам показательную порку. Все в отделении шепчутся. Не все верят, что вы… что вы могли ошибиться так грубо.
— Я не ошиблась, Рита, — Арина подняла на неё взгляд, и в её глазах горела неподдельная боль. — Данные по Гордееву не сходились. И не только по нему.
Маргарита замерла. Её пальцы сжали край стола.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что есть вопросы. К истории болезни Гордеева. К тому, куда делись образцы его тканей после вскрытия. Я просила их сохранить для повторного анализа, но теперь, наверное, их уже нет.
Лаборантка опустила глаза в свой лоток, но есть она уже не могла.
— Образцы… — она проговорила с трудом. — Их… забрали.
— Утилизировали? Так быстро?
— Нет. Не утилизировали. Забрали. По личному распоряжению профессора. Для… для «углубленного исследования в рамках его научной программы». — Она выдохнула эту фразу, как заученный мантрой ответ, но в её голосе звучало сомнение.
Волков, слушавший краем уха, мысленно отметил: «личное распоряжение», «научная программа». Первая ниточка.
— А другие? — ещё тише спросила Арина. — Борисов? Ковалёва? Михеев? Их образцы тоже в «научной программе»?
Маргарита побледнела. Она нервно облизала губы, оглядываясь по сторонам.
— Арина Сергеевна, не надо… Я не могу… Я не должна…
— Рита, пожалуйста. Я не прошу вас нарушать приказы. Я просто хочу понять масштаб. Чтобы знать, с чем я столкнулась. Чтобы… чтобы просто знать.
Молчание затянулось. Маргарита смотрела в свою тарелку, её лицо было маской внутренней борьбы. Наконец, она прошептала, почти не шевеля губами:
— Журнал… электронный журнал перемещений образцов. Там есть фильтр. Если выбрать категорию «первопроходец» и статус «изъят для внутренних исследований»… вы увидите. Но я вам ничего не говорила. И если спросят… я скажу, что вы меня обманули, притворились, что у вас есть разрешение.
— Спасибо, Рита, — Арина дотронулась до её руки, и та вздрогнула. — Я вас нигде не назову. Честное слово.
Лаборантка резко встала, почти опрокинув стул.
— Мне пора. У меня смена. И… и удачи вам, Арина Сергеевна. Только, ради Бога, будьте осторожны.
Она схватила свой почти нетронутый лоток и быстро засеменила к конвейеру для грязной посуды, не оглядываясь.
Арина ещё минуту сидела, глядя ей вслед, потом поднялась и вернулась к Волкову. Её лицо было сосредоточенным.
— «Изъят для внутренних исследований», — повторила она, садясь. — По личному распоряжению. И журнал.
— Хорошо, — Волков отодвинул свою тарелку. — Значит, есть цифровой след. Физические образцы, скорее всего, в его приватной лаборатории, о которой вы говорили. Но сначала — журнал. Нужно в него заглянуть.
— Как? Мой доступ аннулирован.
— А у Маргариты — нет. И у неё, как у старшей лаборантки архива, должен быть достаточно высокий уровень доступа для просмотра. Но не для внесения изменений. Нам нужно ненадолго «одолжить» её учётные данные.
— Вы хотите её взломать? — ужаснулась Арина.
— Нет. Я хочу создать ситуацию, в которой она сама, по доброй воле, войдёт в систему в нашем присутствии. Для этого нам нужен предлог. Серьёзный, официальный предлог. — Волков задумался. — У вас нет знакомых в службе техбезопасности «Селены»? Не корпоративных, а именно станционных?
— Нет, — покачала головой Арина. — Я с ними не пересекалась. Вся безопасность в медкорпусе — под началом Прохорова.
— Значит, нужно создать видимость внешней проверки. — В глазах Волкова мелькнула искорка. — У меня есть старый, почти не используемый канал связи с диспетчерской службы снабжения. Они иногда заказывают аудит расходников, в том числе медицинских. Можно сфабриковать запрос на внеплановую проверку архива биоматериалов… в связи с подозрением в нарушении температурного режима. Для педанта вроде Маргариты это будет удар ниже пояса. Её архив — её детище. Она сделает всё, чтобы доказать, что всё в порядке. И откроет систему, чтобы показать журналы контроля температуры… рядом с которыми будет вкладка журнала перемещений.
Арина смотрела на него с растущим изумлением.
— Вы собираетесь инсценировать проверку? Это же…
— Это введение в заблуждение, — спокойно согласился Волков. — Но мы не будем ничего красть или портить. Мы лишь посмотрим. И если наши подозрения верны… то это будет сделано во имя куда более важных вещей, чем бюрократический протокол. Вы готовы сыграть роль инспектора?
Она глубоко вздохнула, и в её глазах вспыхнул тот самый холодный, аналитический огонёк, который Волков видел в своём челноке.
— Если это поможет найти правду о Гордееве и других… то да. Готова. Но мне понадобится… ну, хотя бы бейдж.
— Бейдж сделаем, — пообещал Волков, поднимаясь. — Главное — уверенность. Вы — специалист, которого прислали разобраться. Вы не сомневаетесь в своей правоте. И, доктор Камская… — он посмотрел на неё. — Не переигрывайте. Педанты чувствуют фальшь за версту.
Она кивнула, и на её губах, впервые за этот долгий день, появилось что-то отдалённо напоминающее улыбку. Не весёлую. Скорее, хищную.
— Не беспокойтесь, детектив. Я знаю, как выглядит уверенность в протоколе. Я писала его десять лет.
Они вышли из столовой, оставляя позади запах дешёвой еды и тихого страха. Следующая точка на карте была обозначена: архив. И ключ к нему лежал в слабости педанта, боявшегося не столько наказания, сколько беспорядка в своей идеальной системе. Волков чувствовал, как лёд под ногами Прохорова начинает трещать. Теперь нужно было аккуратно надавить.
Час спустя «Ястреб» был уже на другой стороне станции, в сервисном доке, где Волков держал скромный склад со всяким полезным хламом. Он порылся среди ящиков и извлёк два бейджа на нейлоновых шнурах. Бейджи были настоящие, старые, с потёртой магнитной полосой и логотипом дефунтированной службы логистики «Луноснаб». Логотип можно было прикрыть рукой. Важнее были имена и должности, напечатанные чётким шрифтом: «Е.В. Сомова, старший инспектор по контролю качества» и «А.П. Зайцев, техник-аудитор».
— Надевайте, — сказал Волков, протягивая бейдж «Сомовой» Арине. — Вы — главная. Вы задаёте вопросы. Я — молчаливый техник с планшетом, который всё фиксирует.
Арина прицепила бейдж к своему слишком широкому комбинезону, её движения были резкими, решительными. Она несколько раз глубоко вдохнула, выравнивая дыхание, и Волков увидел, как меняется её осанка. Плечи расправились, подбородок приподнялся, взгляд стал отстранённым и оценивающим. Из загнанной жертвы она превращалась в чиновника среднего звена — не самого дружелюбного, но и не враждебного. Просто человека, делающего свою работу.
— Неплохо, — одобрительно кивнул Волков. — Помните: вы здесь не для того, чтобы кого-то поймать. Вы здесь, чтобы удостовериться. Ваша мантра: «Нам поступил анонимный сигнал о возможных колебаниях в криохранилище. Мы обязаны это проверить. Покажите нам журналы, проведите к стойкам».
Она кивнула, повторяя про себя эти слова.
— А если она позвонит начальству? В службу снабжения?
— Диспетчерская «Луноснаба» была расформирована два года назад. Номер, который я вшил в бейдж, ведёт на автоответчик с записью. У неё будет минут пятнадцать, пока она поймёт, что что-то не так. Нам хватит.
Дорога к медкорпусу заняла десять минут. На входе охранник, молодой парень в форме «Селены», лениво глянул на их бейджи, пробормотал что-то про «опять проверки» и махнул рукой. Система была дырявой, привыкшей к бюрократии. Это сыграло им на руку.
Архив биоматериалов находился на подземном уровне, куда вел узкий, ярко освещённый коридор. Воздух здесь был ещё холоднее и суше, пахнул озоном и слабым химическим запахом консервантов. За массивной дверью с надписью «Криохранилище №3. Доступ по спецпропускам» их ждала Маргарита.
Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, её лицо выражало смесь тревоги и настороженного профессионализма. Увидев Арину, она чуть не ахнула, но вовремя сдержалась, лишь её глаза широко распахнулись.
— Я… я получила уведомление о проверке, — неуверенно начала она, глядя на бейдж Арины. — Но я не…
— Елена Викторовна Сомова, — чётко, без улыбки, представилась Арина, протягивая руку для формального рукопожатия. Маргарита машинально пожала её. — Это мой коллега, Алексей Петрович. Нам поступил анонимный сигнал о возможных нестабильностях в работе криогенных стоек в вашем хранилище. В связи с ценностью образцов, нам поручено провести выборочный аудит журналов контроля температуры и визуальный осмотр. Вы — ответственное лицо?
Тон был безупречным: сухой, официальный, лишённый эмоций. Маргарита, сражённая бюрократическим жаргоном и чувством профессионального долга, кивала.
— Да, я, Маргарита Иосифовна, старшая лаборантка. Но я уверяю вас, у нас всё в идеальном порядке! Система мониторинга…
— Тем лучше, — перебила её Арина, делая шаг вперёд, к двери. — Тогда вы не будете возражать, если мы проверим журналы за последние шесть месяцев? И осмотрим стойки с образцами категории… скажем, «первопроходец». Наиболее ценные.
Маргарита заколебалась лишь на секунду. Мысль о том, что кто-то мог усомниться в её безупречной работе, перевесила осторожность. Она кивнула и, приложив свою карту к считывателю, открыла дверь.
Их встретил густой белый холод. Помещение было невысоким, но просторным, заставленным рядами металлических стоек, каждая из которых представляла собой панель с десятками небольших криогенных ячеек с цифровыми дисплеями. Гул компрессоров был низким, ненавязчивым фоном. На стене у входа мерцал крупный монитор с интерфейсом управления системой.
— Журналы, — повторила Арина, указывая на монитор.
Маргарита, всё ещё нервная, подошла к терминалу, вошла в систему под своим логином и паролем. На экране всплыло меню.
— Вот журнал температурного режима по всем стойкам, — сказала она, открывая таблицу с колонками цифр. — Как видите, отклонения не превышают 0,3 градуса от нормы. Это в пределах допуска.
Волков, изображая техника, подошёл поближе, держа перед собой планшет, будто сверяя данные. Его глаза, однако, скользили не по цифрам температур, а по другим вкладкам в меню: «Инвентаризация», «Перемещения», «Статус образцов».
— Стойки с категорией «первопроходец»? — мягко, но настойчиво напомнила Арина.
Маргарита щёлкнула по фильтрам. На экране осталось несколько десятков строк. Каждая соответствовала одному образцу, с указанием ID пациента, типа ткани, даты закладки и… статуса.
— Вот, — сказала лаборантка, и в её голосе снова прозвучала неуверенность.
Волков наклонился, якобы чтобы лучше разглядеть экран. Его взгляд выхватил то, что они искали. Рядом со статусом «Архивирован» у большинства образцов, у девяти конкретных ID (тех самых, из списка Арины) стояла другая метка: «Изъят. Распоряжение П-17. Назначение: Лаборатория ПР-1».
Лаборатория ПР-1. Приватная лаборатория Прохорова.
— Что означает статус «Изъят»? — спросила Арина, её голос оставался ровным, но в нём появилась лёгкая, уместная для инспектора строгость. — Образцы должны храниться здесь полный срок.
— Это… это внутренние исследования, — запинаясь, ответила Маргарита. — По личному распоряжению профессора Прохорова. У него есть все разрешения!
— Разрешения на изъятие образцов без соответствующей отметки в журнале утилизации? Без отчёта о цели исследования? — Арина сделала паузу, давая словам впитаться. — Маргарита Иосифовна, я вынуждена отметить это как нарушение протокола хранения биоматериалов. Даже для внутренних исследований требуется оформление акта изъятия с указанием сроков и ответственного исследователя. Где эти акты?
Лицо лаборантки побелело. Её педантичная душа содрогнулась от ужаса перед бюрократическим провалом. Она знала, что этих актов нет. Было лишь устное, а потом электронное распоряжение от Прохорова, которое она, как дисциплинированный сотрудник, исполнила.
— Я… я не знаю. Мне говорили, что оформят позже…
— «Говорили» — это не документ, — холодно констатировала Арина. Она повернулась к Волкову. — Алексей Петрович, зафиксируйте, пожалуйста, отсутствие актов изъятия по следующим ID образцов.
Волков сделал вид, что вводит данные в планшет, но на самом деле он мысленно фотографировал экран, запоминая ID и пометку «Лаборатория ПР-1».
— Это серьёзное нарушение, Маргарита Иосифовна, — продолжала Арина, и в её тоне появились нотки… не то чтобы угрозы, а констатации печального факта. — Оно может повлечь за собой проверку всей системы учёта в отделении. Вам, как ответственному лицу…
— Пожалуйста, нет! — вырвалось у Маргариты. Её глаза наполнились слезами. — Я просто выполняла приказ! Профессор сказал, что это срочно, для важной научной работы! Я не хотела…
— Мы понимаем, — неожиданно мягко сказала Арина. Её официальная маска на мгновение дрогнула, открыв знакомое Маргарите лицо коллеги. — Но факт есть факт. Образцы изъяты без документов. Нам нужно понять, где они сейчас физически находятся. Эта «Лаборатория ПР-1». Это где?
Маргарита, обманутая этой вспышкой мягкости, прошептала:
— Это его личная лаборатория. На техническом уровне, рядом с энергоузлом. Туда ведёт служебный лифт из его кабинета. Но туда нет доступа ни у кого, кроме него и… и его личного ассистента.
— Спасибо, — кивнула Арина. Она снова стала инспектором. — На сегодня проверка закончена. Мы оформим предписание о предоставлении актов изъятия в течение трёх рабочих дней. Если акты не будут предоставлены, вопрос будет передан на уровень администрации станции. Хорошего дня.
Она развернулась и вышла из архива, не оглядываясь. Волков последовал за ней, кивнув ошеломлённой Маргарите на прощание.
Они прошли по коридору, поднялись на лифте и вышли на главный уровень, не обменявшись ни словом. Только когда они очутились в относительно безлюдном переходном тоннеле между модулями, Арина прислонилась к стене и выдохнула, дрожа всем телом.
— Боже мой, — прошептала она. — Я… я не знала, что могу так врать.
— Вы не врали, — поправил Волков. — Вы констатировали факты. Образцы изъяты без документов. Это правда. А место, где они находятся, мы теперь знаем. Лаборатория ПР-1.
Он посмотрел на неё. Её лицо было бледным, но в глазах горел азарт, смешанный с ужасом.
— Мы на правильном пути, детектив? — спросила она.
— Мы на пути, — ответил Волков. — Теперь нам нужно понять, что Прохоров делает в этой лаборатории с образцами тканей девяти мёртвых людей. И почему это стоит карьеры — а возможно, и жизни — тем, кто задаёт вопросы.
Он двинулся вперёд, к выходу, где их ждал «Ястреб». Холод архива, казалось, навсегда въелся в кости. Но это был не холод смерти. Это был холод тайны, которая начинала обретать форму. И следующей точкой на карте была приватная лаборатория профессора-гения, одержимого временем. Проникнуть туда будет в разы сложнее. Но другого пути не было.
«Ястреб» снова был их тихой крепостью. Арина сидела, закутавшись в тонкое термоодеяло, хотя в кабине было тепло. Её трясло — не от холода, а от пост-адреналиновой реакции. Она только что сыграла роль, в которой нельзя было ошибиться, и напряжение теперь выходило наружу.
Волков молча поставил перед ней ещё одну кружку кофе — на этот раз с ложкой синтетического мёда.
— Выпейте. И не думайте о Маргарите. Она выкрутится. Скажет, что её обманули, покажет запись с камеры с нашими бейджами. В худшем случае — выговор. Её система дала сбой, и она в этом не виновата. Прохорову важнее сохранить лояльность оставшихся, чем наказывать испуганную лаборантку.
— Вы так уверены? — голос Арины всё ещё дрожал.
— В людской природе — да. Он продемонстрировал силу, уволив вас. Теперь ему выгодно выглядеть строгим, но справедливым начальником для остальных. Наказывать Маргариту — значит признать, что в его системе возможны сбои. Он этого не допустит.
Он сел за штурвал, не включая двигатели, и вызвал на экран схему медкорпуса «Селены-1». Общедоступный план, но с дополнительными слоями, которые он собирал годами: служебные тоннели, вентиляционные шахты, отметки о ремонтах.
— Лаборатория ПР-1, — пробормотал он. — Рядом с энергоузлом. Логично. Для криогенного и высокочувствительного оборудования нужно стабильное и мощное энергоснабжение, а также отвод тепла.
Он увеличил секцию нижнего технического уровня. Там, рядом с массивным блоком трансформаторов и охладителей, был обозначен заштрихованный прямоугольник без подписи. «Слепая зона».
— Вот он. Но попасть туда через служебный лифт из кабинета Прохорова — самоубийство. Нужен другой путь.
— Вентиляция? — предположила Арина, её голос начал обретать твёрдость. Она отпила кофе и съёжилась от сладкой горечи.
— Возможно. Но на таком объекте вентиляционные шахты наверняка оснащены датчиками давления и состава воздуха. Любое незапланированное движение вызовет тревогу. Нужен кто-то, кто знает систему изнутри. Кто-то, кроме Прохорова.
— Его личный ассистент, — вспомнила Арина слова Маргариты. — У него был ассистент. Молодой парень, очень замкнутый. Денис, кажется. Денис Ковалёв. Он появлялся редко, всегда с планшетом в руках, никогда не разговаривал с остальными. Буквально тень Прохорова.
Волков повернулся к ней.
— И где он сейчас?
Арина задумалась.
— Не знаю. Я его не видела… недели две, наверное. Ещё до истории с Гордеевым. Может, уволился? Или ушёл в отпуск?
— В такой критический момент? Когда его босс занят сокрытием следов и публичными казнями? — Волков покачал головой. — Маловероятно. Нам нужно найти Дениса Ковалёва. Он может быть ключом. Или… ещё одной жертвой.
Холодок, не связанный с кофе, пробежал по спине Арины.
— Вы думаете, Прохоров мог…
— Я думаю, что человек, способный систематически изымать ткани у мёртвых для своих экспериментов, вряд ли остановится перед устранением живого свидетеля, ставшего угрозой, — холодно констатировал Волков. — Но сначала нужно проверить. Как с ним связаться?
— У него был внутренний номер, но он, скорее всего, отключён, — сказала Арина. — Адрес в базе сотрудников… наверное, общежитие для младшего медицинского персонала в модуле «Гамма».
— Значит, туда, — Волков отстегнул ремни. — Но не напрямую. Сначала — наблюдение.
Он запустил двигатели «Ястреба», и челнок мягко отстыковался от сервисного дока. Они не полетели к модулю «Гамма». Вместо этого Волков направил судно в зону свободного дрейфа недалеко от внешних антенн связи, откуда открывался вид на жилой сектор станции.
— Что мы ищем? — спросила Арина, глядя на мелькающие огни иллюминаторов.
— Аномалию. Подозрительную активность. Или её полное отсутствие.
Он подключился к открытому каналу станционных объявлений — потоку скучных уведомлений о ремонтах, расписаниях доставок, культурных мероприятиях. И начал фильтровать. Запрос: «Ковалёв Д.». Ничего. Запрос: «медицинский персонал, пропуски». Всплыло несколько имён, но не его. Волков углубился в архивы записей о чрезвычайных происшествиях за последний месяц. Мелкие аварии, технические сбои, вызовы медпомощи.
И нашёл.
Запись от две недели назад. Кратко, сухо: «Инцидент в техническом секторе 7-Гамма. Падение с высоты. Пострадавший — сотрудник медицинского корпуса Ковалёв Д.Э. Доставлен в реанимационное отделение. Состояние тяжёлое. Причина — нарушение техники безопасности».
— Вот он, — тихо сказал Волков, показывая Арине запись.
— Несчастный случай? — в голосе Арины снова зазвучало недоверие.
— Слишком удобный. За две недели до того, как вы начали копать с Гордеевым. Его ассистент, который знал все тайны лаборатории, внезапно падает «с высоты» в малолюдном техническом секторе. И теперь он в реанимации, где им заправляет… кто?
— Прохоров, — выдохнула Арина. — Боже мой. Он там. Он в его отделении. За ним ухаживают его же люди.
— Или следят, чтобы он не очнулся и не заговорил, — добавил Волков. — Нам нужно попасть к нему. Узнать, в сознании ли он. И если да, то поговорить. Это наш единственный шанс узнать, что происходит в лаборатории ПР-1, не вламываясь в неё вслепую.
— Но реанимация — это ещё более закрытая зона, чем архив! Там постоянный мониторинг, дежурный персонал…
— Значит, нам нужен другой повод, — сказал Волков. Его взгляд скользнул по схеме станции, потом остановился на Арине. — Вы — врач. Бывший, но всё же. У вас есть знания. И у нас есть «чрезвычайная ситуация», которую мы можем создать.
— Какую?
— Не опасную для жизни, — поспешил он успокоить. — Но достаточную, чтобы вызвать суматоху и отвлечь внимание. Например, срабатывание датчика задымления в соседнем с реанимацией коридоре. Ложная тревога. Персонал будет эвакуировать мобильных пациентов, проверять системы. На несколько минут возникнет хаос. Этого хватит, чтобы проскользнуть к палате Ковалёва, если мы будем знать, где она.
— Это безумие.
— Это необходимость. У нас нет времени на долгую игру. Прохоров уже знает, что кто-то копает. После нашего визита в архив он начнёт заметать следы капитально. Возможно, уже начал. Ковалёв — наша единственная зацепка внутри его системы. Рискнуть стоит.
Арина долго смотрела на него, её лицо было напряжённой маской. Потом она кивнула, коротко, резко.
— Ладно. Безумие так безумие. Но мне нужна медицинская карта Ковалёва. Хотя бы номер палаты. И я должна знать, какие препараты ему вводят. Если он в медикаментозной коме, разбудить его за три минуты не получится.
— Карту достанем, — пообещал Волков. — У меня есть контакт в отделе кадров. Старый должок. Он предоставит базовую информацию. Остальное… придётся импровизировать.
Он снова запустил двигатели, и «Ястреб» плавно развернулся, направляясь к одному из грузовых шлюзов в жилом секторе. Ночь по станционному времени была в самом разгаре. Лучшее время для тихих визитов и создания «чрезвычайных ситуаций».
Волков чувствовал, как тайна сжимается вокруг них, становясь плотнее, опаснее. Они больше не просто расследовали медицинскую халатность. Они вступили в тень человека, для которого человеческая жизнь была разменной монетой в игре со временем. И следующей ход должен был быть их. Смелым, рискованным и без права на ошибку.
Грузовой шлюз модуля «Гамма» пах старым пластиком и пылью. Здесь не было стерильного блеска центральных районов «Селены». Волков провёл Арину через лабиринт служебных коридоров, минуя редких ночных техников, погружённых в монотонную работу. Он двигался уверенно — видимо, эти туннели были ему знакомы не понаслышке.
В кармане его комбинезона лежал распечатанный листок с данными, полученными от «контакта в отделе кадров»: «Ковалёв Денис Эдуардович. Палата интенсивной терапии №4, сектор 7-Бета. Диагноз: черепно-мозговая травма, кома 2-й степени (медикаментозная). Ответственный врач: Прохоров Г.С.»
— Медикаментозная кома, — пробормотала Арина, читая через его плечо. — Значит, его держат под седацией. Возможно, для снижения отёка мозга. Но после двух недель… это уже не лечение. Это содержание.
— Содержание в тишине, — мрачно согласился Волков. — Ладно. План прост. Ты знаешь, где находятся датчики пожарной сигнализации в коридоре около сектора 7-Бета?
Арина, опираясь на память, нарисовала в воздухе примерную схему.
— Да. Обычно они под потолком, каждые десять метров. Срабатывают от дыма или резкого перепада температуры.
— Идеально, — Волков достал из другого кармана небольшой цилиндр, похожий на баллончик для чистки оптики. — Аэрозоль с частицами, имитирующими дым. Неядовитый, но датчики среагируют. Я активирую его в дальнем конце коридора от реанимации. Тревога загорится красным, пойдёт звук. Персонал бросится проверять, возможно, начнётся эвакуация мобильных больных. У тебя будет пять, максимум десять минут, пока не прибудет служба безопасности и не разберётся.
— А ты? — спросила Арина, забирая у него баллончик.
— Я буду на другом конце, создавая видимость паникующего техника, чтобы отвлечь внимание. Ты проходи в палату. Быстро оцени состояние Ковалёва. Попробуй вывести его из седации хотя бы на минуту, если возможно. Спроси о лаборатории. Если не получится — хотя бы сними показания мониторов, сфотографируй назначения. Всё, что может быть уликой.
— А если его мониторы подключены к центральной системе и сработает тревога?
— Риск. Но в суматохе пожарной тревоги дополнительные сигналы могут потеряться. Или их спишут на помехи. Действуй быстро.
Они вышли из служебной зоны в чистый, но более узкий коридор медсектора «Бета». Ночь. Приглушённый свет. Где-то тихо пикало оборудование. Волков указал ей на развилку.
— Реанимация — налево. Там через тридцать метров будет пост дежурной медсестры. Я пойду направо, к вентиляционной шахте. Как только услышишь тревогу — двигайся. Не беги. Иди уверенно, как персонал, следующий на пост во время ЧП.
Они разошлись без лишних слов. Арина чувствовала, как сердце колотится где-то в горле, но ум её, тренированный годами работы в стрессовых ситуациях, начал отстраняться, переключаясь в режим «врач на дежурстве». Она мысленно повторяла названия препаратов для выведения из седации, возможные реакции.
Она спряталась в нише с автоматом для воды, в десяти метрах от входа в отделение реанимации. Дежурная медсестра, полная женщина лет пятидесяти, виднелась за стеклянной перегородкой поста, она что-то печатала, изредка зевая.
И вдруг — резкий, пронзительный вой сирены. Красные лампы под потолком замигали, заливая коридор тревожным светом. Голос автоматического оповещения затараторил: «Внимание! Задымление в секторе 7-Бета, коридор С. Персоналу и пациентам сохранять спокойствие. Начать эвакуацию из потенциально опасной зоны».
Дежурная медсестра вскочила как ужаленная. Она схватила трубку внутренней связи, что-то кричала, потом выбежала из-за поста и бросилась в сторону, откуда доносилась сирена — прямо мимо Арины, даже не заметив её.
Арина выждала три секунды, пока фигура медсестры не скрылась за поворотом, и вошла в отделение реанимации. Здесь тоже мигали красные огни, но сирена была приглушённой. Палаты с прозрачными стенами. В первой — пусто. Во второй — пожилой человек на аппарате ИВЛ. В третьей…
Палата №4.
За стеклом, под холодным светом мониторов, лежал молодой мужчина. Бледный, с закрытыми глазами, с датчиками на груди и голове. Денис Ковалёв. Рядом тикали и мерцали экраны, показывая стабильные, но искусственно поддерживаемые жизненные показатели.
Арина толкнула дверь — она не была заблокирована. Войдя внутрь, она первым делом бросила взгляд на стойку с инфузоматами. Несколько препаратов вводились внутривенно. Она быстро прочитала названия: мощный седативный препарат пролонгированного действия, миорелаксант, ноотроп… и что-то ещё. Препарат, которого в стандартной схеме ведения комы после ЧМТ быть не должно. Ингибитор нейронной активности. Его применяли для подавления судорог, но в таких дозах… это было похоже на целенаправленное угнетение высших функций мозга.
«Он не даёт ему проснуться», — пронеслось в голове Арины с леденящей ясностью.
Она подошла к кровати, положила пальцы на запястье Ковалёва. Пульс был ровным, но слишком медленным для его возраста — результат седации. Она наклонилась к его уху.
— Денис. Денис, ты меня слышишь? Если слышишь — пошевель пальцем. Пожалуйста.
Никакой реакции. Только равномерное дыхание, поддерживаемое аппаратом.
Время уходило. Арина схватила планшет, висевший в изножье кровати, и сделала несколько снимков экрана с показаниями и списком препаратов. Потом её взгляд упала на маленький, личный планшет, лежавший на тумбочке. Без раздумий она сунула его в карман.
В этот момент за стеклом промелькнула тень. Кто-то шёл по коридору. Арина замерла, притворившись, что поправляет капельницу. Мимо прошёл санитар, таща тележку с оборудованием, не глядя в палаты.
Тревога снаружи стихла. Видимо, разобрались с ложным задымлением. У неё были секунды.
Она в последний раз взглянула на Ковалёва. Его лицо было безмятежным, пустым. Заключённым в тюрьму из лекарств, из которой, возможно, уже не было выхода.
— Прости, — прошептала она и выскользнула из палаты.
В коридоре было пусто. Сирена смолкла, красный свет сменился обычным. Слышались голоса, доносившиеся издалека: «…ложное срабатывание, датчик глюкнул…»
Арина быстрым, но не бегущим шагом двинулась в сторону, противоположную посту, к служебному выходу, который указал Волков. Её ладони были влажными, а в ушах стучала кровь. Она сделала это. Она была внутри. И то, что она увидела, было хуже, чем она могла представить.
Она встретилась с Волковым у заранее оговоренного места — у запасного выхода в вентиляционную шахту. Его лицо было напряжённым.
— Быстро, — сказал он, пропуская её вперёд. — Они уже начали обход, проверяют палаты.
Они скрылись в лабиринте технических туннелей, и только когда оказались в относительной безопасности, Арина выдохнула и прислонилась к холодной трубе.
— Он в медикаментозной коме. Глубокая седация. Плюс препарат, подавляющий активность коры. Его держат в состоянии овоща. Намеренно.
— И карта? — коротко спросил Волков.
— Сфотографировала. И… взяла это. — Она достала из кармана маленький планшет Ковалёва.
Волков взял его, включил. Экран потребовал отпечаток пальца или пароль.
— Придётся взламывать. Но позже. Главное — мы подтвердили. Ковалёв не жертва несчастного случая. Он — пленник. И ключ. Этот планшет может содержать всё: доступы к лаборатории, данные экспериментов, распоряжения Прохорова.
— Что дальше? — спросила Арина, глядя на него. В её глазах больше не было страха. Был холодный, острый гнев.
— Дальше, — сказал Волков, пряча планшет во внутренний карман, — мы взламываем этот планшет. И смотрим, какие кошмары скрывает «Лаборатория ПР-1». Пора узнать, что Прохоров делает с тканями мёртвых… и зачем ему понадобилось замуровывать живого свидетеля.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
🔥 Дорогие читатели! 🔥
Ваше внимание — это топливо для творчества, а каждая прочитанная история — шаг в мир новых приключений. Но, к сожалению, системы не видят вашей поддержки, если вы читаете без подписки.
📌 Пожалуйста, подпишитесь — это бесплатно, займёт секунду, но для автора значит очень много:
✅ Дзен поймёт, что рассказ вам понравился
✅ У меня появится мотивация писать ещё больше крутых историй
✅ Вы не пропустите новые главы и эксклюзивы
💬 Ваша подписка — как аплодисменты после спектакля. Даже если не оставите комментарий, алгоритмы скажут: «Эту историю стоит показывать другим!»
Хочу от всей души обнять тех, кто сопровождает своё "спасибо" маленьким сердечным сюрпризом. Знайте: это не просто перевод. Это как чашка горячего чая, переданная в холодный день. Она греет, наполняет силами творить дальше и дарит настоящее душевное тепло.
Спасибо, что вы здесь! Пусть наши приключения продолжаются. 🚀
✍️ Ваш автор Александр Ильин.