Когда Оксана увидела Аллу на пороге отцовского дома, она ещё не знала, что через две недели найдёт любимую машинку сына в мусорном ведре под картофельными очистками. И что отец выйдет во двор с охотничьим ружьём.
Но это будет потом.
А пока Андрей орал у подъезда, размахивая какими-то бумагами:
— Оксан, давай хоть поговорим! Я ведь отец Лёвки!
Оксана крепче прижала к себе сына. Мальчик зарылся лицом ей в плечо, весь сжался комочком.
— Отец не тот, кто кровь дал, а кто воспитывает. Ты только на деньги претендуешь.
— На какие деньги?! — Андрей перешёл на крик. — Это я тебе должен алименты, а не ты мне! Но ты же отказалась!
— Потому что не хочу с тобой ничего общего. Уходи.
— Я ухожу, но вернусь! — Он ткнул пальцем в бумаги. — Вот тут долг на триста тысяч! За мной коллекторы ходят! Я сейчас без жилья, понимаешь? И буду через суд требовать опеку над Лёвкой! У меня теперь работа есть, справки! А ты что? Живёшь у матери в однушке!
— Ты не получишь сына.
— Получу! Или ты мне сто тысяч на долги даёшь, или я в опеку заявление подам! Мне адвокат объяснил — у матери-одиночки без жилья шансов ноль!
Оксана развернулась и быстро зашла в подъезд. Руки тряслись так, что еле попала ключом в скважину. Андрей орал что-то вслед, но она больше не слушала.
В крошечной квартире матери — тридцать два квадратных метра на двоих взрослых и ребёнка — душно и тесно. Мама на пенсии, еле сводит концы с концами. А теперь ещё Андрей с угрозами. Оксана перебирала варианты всю ночь. И к утру решение созрело само собой: отец.
В автобусе Лёва уснул, уткнувшись ей в бок. Оксана считала мятые купюры в кошельке — четыре тысячи восемьсот. Это всё, что осталось после покупки билетов. Мама дала последнее. Сама на таблетки откладывала.
«А вдруг не пустит?» — мысль стучала в висках в такт тряске старого автобуса.
С отцом Оксана не виделась три года. После развода родителей она осталась с мамой в Смоленске, отец перебрался в деревню под Смоленском же — километров сорок от города. Устроился охранником на продуктовый склад. Звонил редко, говорил мало. Военная выправка и суровый характер никуда не делись после увольнения из армии.
Потом в телефонных разговорах появилась она — Алла. «Хорошая женщина, спокойная», — говорил отец. Оксана ни разу её не видела, только голос слышала однажды на фоне: звонкий, немного жеманный.
— Мам, а дедушка добрый? — Лёва открыл глаза.
— Строгий. Но справедливый.
— А он нас точно примет?
— Примет, солнышко. Он же дедушка.
Оксана сама себе не верила. Отец мог быть непредсказуем.
Виктор Сергеевич открыл калитку сразу, будто караулил. Высокий, жилистый, седой ёжик волос. Лицо обветренное, изборождённое морщинами. Глаза строгие, серо-стальные. Но когда взгляд упал на внука — что-то дрогнуло, смягчилось на миг.
— Заходите, — коротко сказал он и взял у Оксаны сумку.
Двор небольшой, но ухоженный. Пахло скошенной травой и антоновкой — под забором лежали опавшие яблоки. Дом старый, но крепкий, брусовый, с маленькой верандой. Сзади виднелись аккуратные гряды огорода.
На крыльце появилась Алла. Маленькая, бледная, с тонкими губами и убранными в тугой пучок волосами. Лет сорока пяти, не больше. Улыбнулась, но улыбка получилась неуверенная, словно приклеенная.
— Здравствуйте, проходите. Виктор предупредил, что вы приедете.
Голос действительно оказался звонким, но в нём сквозила какая-то натянутость. Оксана почувствовала укол тревоги, но отмахнулась — нервы.
За столом отец налил чай из старого фаянсового чайника, Алла нарезала хлеб и выставила банку с вареньем. Лёва жадно ел бутерброды — в дороге перекусили только печеньем.
— Папа, можно нам у тебя остановиться? — Оксана сделала глоток обжигающего чая. — Ненадолго. Недели на две-три, пока не разберусь с Андреем. Он... он угрожает через суд забрать Лёву.
Отец кивнул, даже не раздумывая:
— На веранде диван есть, стол, печка. Вам хватит. Заночуете — завтра постельное принесу.
Алла резко поставила чашку на блюдце. Звон получился слишком громкий. Лицо на секунду исказилось — словно проскользнуло что-то хищное, недоброе. Но тут же вернулась вежливая маска.
— Конечно, конечно. Располагайтесь.
Только губы стали ещё тоньше, будто сжались в ниточку.
Первые дни прошли спокойно. Виктор Сергеевич уходил на смену в шесть утра, возвращался к семи вечера. Алла тоже работала — в сельской библиотеке, но график свободный. Оксана прибралась на веранде, постирала вещи, разложила Лёвины игрушки. Мальчик обживался медленно — всё был настороже, к Алле не подходил.
Оксана искала работу через интернет, обзванивала местные магазины. В одном обещали взять продавцом через неделю.
Но странности начались на третий день.
Утром Лёва прибежал в слезах:
— Мам, я машинку потерял! Красную!
Любимую игрушку, с которой не расставался. Искали везде: на веранде, во дворе, в доме. Алла участливо ахала, заглядывала под мебель. Вечером Оксана случайно открыла мусорное ведро на кухне — и застыла.
На самом дне, под картофельными очистками и луковой шелухой, лежала красная машинка.
— Аллочка, — Оксана прошла в комнату, где та складывала бельё, — вы случайно не видели Лёвину игрушку?
— Нет, а что? Нашлась?
— Да. В мусорном ведре.
Алла всплеснула руками, глаза распахнулись:
— Ой! Боже мой! Наверное, я случайно смахнула со стола, когда очистки выбрасывала! Лёвушка, прости меня, родной!
Но глаза оставались холодными. Пустыми, как у рыбы.
Потом начались мелочи. Оксана заходила на кухню — Алла быстро закрывала шкафчик. Извинялась, объясняла, что боится мышей, поэтому всё прячет. Когда Оксана варила Лёве кашу, в сахарнице вдруг оказывалась соль. Молоко скисало на день раньше срока — хотя в холодильнике было холодно.
— Странно, — говорила Алла, — я вчера только купила. Видимо, в магазине обманули.
Оксана молчала. Но внутри росла тревога, тяжёлая и липкая.
А через неделю пропали деньги.
Вечером Алла сказала отцу — тихо, почти шёпотом, но Оксана услышала из-за приоткрытой двери:
— Витя, я не хочу плохо думать, но у меня из кошелька пятьсот рублей пропало. Может, Оксана случайно взяла? На автобус или в магазин?
Отец хмуро молчал. Спрашивать дочь не стал. Но взгляд стал тяжелее, недоверчивее.
Всё рухнуло в среду.
Оксана ушла в магазин за хлебом и молоком. Лёву оставила дома — он рисовал на веранде фломастерами. До магазина десять минут пешком, плюс очередь. Вернулась через полчаса.
Лёва сидел на диване, бледный, с красными глазами. Перед ним лежал нетронутый альбом, разбросанные фломастеры.
— Лёвушка, что случилось?
— Я проголодался. Попросил у Аллы яблоко. А она сказала... — голос мальчика дрогнул, — она сказала, что еда только для тех, кто в этом доме живёт по-настоящему. А мы временные. И что я не должен трогать чужое и ходить по дому без спроса.
Оксана почувствовала, как внутри всё обрывается. Ярость поднялась горячей волной. Она сунула пакеты Лёве и ринулась в дом.
Алла стояла на кухне, помешивая что-то в кастрюле. Обернулась, улыбнулась:
— А, Оксана. Ты уже вернулась?
— Почему ты не дала ребёнку поесть?!
Алла удивлённо подняла брови:
— Я думала, ты сама его покормишь. Он же твой сын, не мой.
— Ему шесть лет! Он голодный! Ты не могла дать яблоко?!
— Не кричи на меня, пожалуйста. — Голос Аллы стал холодным. — Я не обязана кормить твоего ребёнка. Это не моя ответственность.
— Ты назвала его временным! Сказала, что он не должен трогать еду!
Алла отложила ложку. Лицо исказилось, маска вежливости слетела разом:
— А что, неправда, что ли? Это мой дом! Я здесь хозяйка, а вы — гости! Нет, даже не гости — нахлебники! Думаешь, мне приятно, что вы тут развелись и теперь на шею старику сели?
— Это дом моего отца!
— И моего мужа! И я тут живу уже второй год! Я убираю, готовлю, за ним ухаживаю! А ты где была? Вспомнила про папу, когда жить негде стало! И притащила сюда своего оборванца!
Дверь распахнулась. На пороге стоял Виктор Сергеевич. Лицо каменное, скулы желваками ходят.
— Алла. Повтори, что ты сейчас сказала.
Та замерла, побледнела. Голос сорвался на визг:
— Витя, я не то хотела... Просто они...
— Повтори. Слово. Про. Оборванца. — Каждое слово отец произносил отдельно, тихо, но так страшно, что Алла попятилась к стене.
— Я не... Это просто...
— Ты не накормила голодного ребёнка. Моего внука. — Отец подошёл ближе, нависая. — Ты издеваешься над ними. Думала, я не замечу?
— Я не издевалась! Это она! Она у тебя деньги ворует, вещи прячет! Я же тебе говорила!
— Я видел, как ты выбросила машинку, — голос отца не повышался, но в нём звучала сталь. — Я видел, как ты в сахарницу соль насыпала. Видел, как ты смотришь на Лёву. Думала, слепой я?
Алла прижалась спиной к стене, глаза бегают:
— Ты... следил за мной?
— Я заметил. На третий день. И проверял. — Отец резко развернулся. — Собирай вещи. Сегодня уезжаешь.
— Куда я поеду?! — голос Аллы сорвался на крик. — У меня здесь работа, вещи!
— К сестре в Вязьму. Или к кому хочешь. Мне всё равно. Но в этом доме тебя больше нет. Через час приедет такси.
— Витя, миленький, я больше не буду, я правда... Я ведь за тобой ухаживала!
— Уезжай. Или я сам вынесу твои вещи за калитку. Сейчас.
Алла уехала через полтора часа. Собирала вещи, всхлипывая и что-то бормоча. Виктор Сергеевич стоял на крыльце с каменным лицом, не глядя на неё. Когда машина скрылась за поворотом, он тяжело вздохнул и вернулся в дом.
Молча прошёл в спальню, достал из шкафа жестяную коробку. Высыпал содержимое на стол: фотографии Оксаны — детские, школьные, с выпускного. Рисунки, которые она дарила ему на 23 февраля. Открытки.
— Она всё это прятала, — глухо сказал отец. — В первый же месяц спрятала на антресоли. Я случайно нашёл, когда запасы на зиму убирал. Она хотела, чтобы я о тебе забыл. Чтобы дом только её стал. И пенсия моя.
Оксана молчала, комок застрял в горле.
— Прости меня, дочка. Я старый дурак. Думал, хорошо, что тихая, не скандалит. А она просто гадюка была. Холодная гадюка.
— Ты не виноват, пап.
— Виноват. Я должен был сразу понять. — Он посмотрел на Лёву, который стоял в дверях, прижимая к груди красную машинку. — Но теперь всё. Живите спокойно. Лёву в садик устроим, ты работу найдёшь. А с Андреем разберёмся.
Андрей появился через неделю. Поздно вечером раздался стук в калитку, потом крики:
— Оксана! Я знаю, ты там! Выходи, поговорим! Это мой сын, у меня есть права!
Виктор Сергеевич молча встал, прошёл в спальню. Вернулся с охотничьим ружьём. Старое, ТОЗ-34, но ухоженное и явно заряженное.
— Пап, не надо...
— Сиди здесь. С Лёвой.
Отец вышел во двор. Андрей стоял у калитки, качался, от него разило перегаром даже на расстоянии. Увидел ружьё — замер.
— Уходи. Сейчас.
— Это мой сын! Я через суд...
— Это моя земля. Моя семья. — Виктор Сергеевич поднял ружьё, не целясь, просто держа наготове. — Если через десять секунд ты не уйдёшь, я выстрелю в воздух. Потом позвоню в полицию и скажу, что ты пытался проникнуть на участок пьяным, угрожал. Хочешь проверить?
— Да ты... Это незаконно!
— Семь секунд.
Андрей попятился, выругался, но пошёл прочь, спотыкаясь. Виктор Сергеевич стоял у калитки ещё минут десять, пока не убедился, что тот ушёл далеко. Потом разрядил ружьё, вернулся в дом.
— Больше не придёт, — коротко сказал он.
И действительно, Андрей больше не появлялся.
Прошло три с половиной месяца.
Оксана устроилась продавцом в местный магазин, платили пятнадцать тысяч — немного, но хоть что-то. Лёва пошёл в садик, быстро освоился, подружился с местными ребятами. Виктор Сергеевич по вечерам учил внука шахматам, показывал, как резать по дереву — у него была мастерская в сарае.
Однажды вечером, когда Лёва уснул, Оксана спросила:
— Пап, а ты... по ней скучаешь?
Отец усмехнулся, отпил из кружки:
— По гадюке? Нет. Я по твоей маме скучаю. Каждый день. И по тебе скучал все эти годы, пока мы виделись раз в год. А Алла... — он помолчал, — она просто заполняла пустоту. Но пустота лучше, чем яд в доме.
Он посмотрел на спящего Лёву, укрытого старым шерстяным пледом:
— Зато теперь не пустота. Теперь семья.
Оксана кивнула и допила остывший чай. За окном завывал ноябрьский ветер, но в доме было тепло и спокойно. Впервые за последние полгода — по-настоящему спокойно. Без страха, что завтра Андрей явится. Без тревоги, что Лёву заберут. Просто тепло, тихо и надёжно.
Как должно быть в семье.