Двадцать два года мать смотрела ей в глаза и молчала. Двадцать два года Лена ставила свечки в церкви, плакала в подушку и считала себя невезучей. А правда лежала в старой медицинской карте — на вырванной странице.
— Ты бы, Андрюша, хоть грядки мне вскопал, чем со своими лазерами носиться. Толку от тебя, как от козла молока. Ни внуков, ни помощи.
Андрей сжал челюсти так, что в висках заныло. Опять. Каждые выходные одно и то же. Он стоял посреди недостроенной гостиной — их общего дома в пригороде — и сжимал в руках профессиональный нивелир. Стекло треснуло, на корпусе — комья жирной чёрной земли.
— Тамара Павловна, — голос сел, хотя он говорил почти шёпотом. — Вы зачем прибор взяли? Он сорок тысяч стоит. Я же просил: в мои инструменты не лезть.
Тёща, дородная женщина с вечно красным лицом, только отмахнулась испачканной рукой:
— Ой, подумаешь! Мне уровень нужен был, парник выставить. А то у тебя всё криво да косо, как и жизнь твоя. Четвёртый год дом мучаешь, а жить в нём некому.
В комнату вошла Лена с подносом, на котором звякали чашки.
— Мама, ну зачем ты так? — тихо сказала она, ставя поднос на ящик с плиткой.
— А что я такого сказала? Правду! Ему сорок пять, тебе под сорок. Люди в вашем возрасте внуков нянчат, а вы всё «на ЭКО копите». Пять лет деньги в трубу, и хоть бы что.
Андрей почувствовал, как горячая волна поднимается к горлу. Не от злости — от обиды за жену. Лена сжалась, опустила плечи, отвернулась к окну.
Этот день должен был стать праздником. Ровно пять лет назад они расписались. Андрей, убеждённый холостяк, и Лена, тихая библиотекарша, которую мать не отпускала от себя до тридцати трёх. Сошлись поздно, но крепко. Продали Ленину однокомнатную квартиру — наследство от бабушки, — добавили кредит, начали строить дом на участке тёщи.
«Земля своя, чего деньги на чужую тратить», — говорила тогда Тамара Павловна.
А теперь эта земля жгла подошвы.
Андрей вышел на крыльцо, закурил. Руки мелко дрожали.
Вспомнилось, как восемь месяцев назад они сидели в кабинете врача. Молодой репродуктолог листал результаты анализов.
— Ну что, Андрей Викторович. Спермограмма — хоть в учебник. Подвижность отличная, морфология в норме.
— А почему тогда не получается? — спросил Андрей, вытирая ладони о джинсы.
— Нужно обследовать супругу. Полностью. УЗИ малого таза, гормональная панель, проходимость труб. Без этого дальше двигаться нельзя.
Тогда Тамара Павловна устроила скандал:
— Какие ещё платные клиники? Шарлатаны одни! Пал Палыч в районной всё посмотрит, я договорюсь!
И договорилась. Пал Палыч — её бывший одноклассник — брал коньяк и выписывал справки: «Патологий не выявлено». Полноценного обследования так и не случилось. Всё откладывалось: то денег не хватало, то очередь, то «давайте сначала витамины попьём».
А Андрей тем временем глотал препараты горстями, бросил пиво, работал на износ — прорабом днём, таксистом по вечерам. Копил проклятые деньги на процедуру, до которой они так и не дошли.
— Андрюш, иди в дом. Тётя Галя приехала, — Лена тронула его за плечо.
На кухне уже сидела Галина Павловна, младшая сестра тёщи. Женщина простая, деревенская — полная противоположность Тамаре. На столе стояла бутылка и тарелка солёных огурцов.
— О, зятёк! — она указала на стул рядом. — Садись. Вижу, Томка тебя опять достала. Лица на тебе нет.
— Галя, не лезь, — процедила Тамара Павловна, с остервенением нарезая колбасу.
— А чего не лезть? Жалко мужика. Работает как вол, дом вам строит, а ты его поедом ешь. Совесть есть?
— Он мне Ленкину жизнь испортил! — Тамара ударила ножом по столу. — Пять лет — ни одного ребёнка!
Андрей молча налил себе воды. В горле стоял ком.
— Мам, хватит, — попросила Лена. — Не надо при гостях.
— А что скрывать? Вся родня знает!
Галина Павловна вдруг поставила рюмку на стол. Звук вышел гулкий, резкий.
— Слушай, Тамара, а ты бы помолчала, — голос у неё стал низким, тяжёлым.
— Ты чего? — напряглась сестра.
— Того. Совестно на это смотреть. Мужика нормального грязью поливаешь, а сама-то...
— Галя! — Тамара Павловна вскочила, лицо пошло пятнами. — Замолчи!
Но тётка только отмахнулась.
— Не буду. Хватит уже. — Она повернулась к Андрею. — Андрей, ты не слушай её. Нормальный ты мужик. Здоровый. Не в тебе дело. Совсем не в тебе.
В кухне стало тихо. Только муха билась о стекло.
— А в ком тогда? — спросил Андрей. Голос прозвучал хрипло, чужим.
— Галина! — заорала Тамара, кидаясь к сестре. — Я тебе язык вырву!
Галина отстранила её руку:
— Уймись. — Она посмотрела на племянницу. — Лена, помнишь, в две тысячи четвёртом тебе шестнадцать было? Живот заболел, в областную возили? Мать сказала — аппендицит?
Лена побледнела:
— Помню. Шов остался.
— Не аппендицит это был. Киста яичника лопнула. Один яичник удалили полностью, второй еле спасли — там спайки, рубцы. Врач тогда прямо сказал: шансы на беременность минимальные. Нужно лечение, гормоны, наблюдение. Каждый год. А мать твоя что сделала? Страницу из карты вырвала. Сказала мне: «Если узнают, что дочь порченая — никто замуж не возьмёт».
Лена медленно опустила руки на живот. Посмотрела на мать огромными, остановившимися глазами.
— Мама? Это правда?
Тамара Павловна рухнула на стул.
— Я как лучше хотела! — завыла она. — Кому ты нужна была бы, бесплодная? Я думала — выйдешь замуж, а там, может, само как-нибудь... Медицина же развивается...
Андрей поднялся. Ноги были ватные, но в голове стало пронзительно ясно.
Пять лет. Пять лет он слушал оскорбления. Пять лет чувствовал себя ущербным. Пять лет они откладывали каждую копейку, а до настоящих врачей их просто не допускали. Тёща водила по «своим» знакомым, совала конверты, получала нужные бумажки. А он, дурак, верил.
— Значит, Пал Палыч знал? — спросил он глухо.
— Она ему каждый месяц коньяк носит, — подтвердила Галина. — Чтоб лишнего не болтал и анализы «правильные» рисовал.
Лена заплакала. Не громко — страшно, с тихим подвыванием, раскачиваясь на стуле.
— Я думала, я просто невезучая... Я в трёх церквях свечки ставила... Мама, как ты могла? Двадцать два года...
— Ты мне спасибо должна сказать! — вдруг огрызнулась Тамара. В глазах не было раскаяния — только злой, загнанный страх. — Муж есть? Есть! Дом есть? Строится! Ну не родила, и что? Жили бы дальше! А правду узнала бы тогда — так и просидела бы в девках!
Андрей подошёл к жене. Взял за руку.
— Вставай, Лен.
— Куда? — она смотрела растерянно, сквозь слёзы.
— Собираемся. Уезжаем.
— Куда вы денетесь? — взвизгнула Тамара, бросаясь к двери. — Дом на моём участке! Земля моя! Убирайтесь, а постройка останется!
Андрей остановился. Посмотрел на женщину, которую пять лет называл мамой. Терпел её попрёки, строил ей сараи и парники, возил на рынок и в поликлинику.
— Забирайте этот дом, — сказал он спокойно. — Стройматериалы не оформлены, кредит на мне — я его закрою и забуду. А вы живите тут. Со своей землёй. Со своей правдой.
Он прошёл в комнату, вытащил дорожную сумку. Бросал вещи не глядя: свитера, документы, бритву. Лена, всхлипывая, собирала своё.
— Андрюша, — шепнула она на крыльце, — мы же столько вложили...
Вечерний воздух пах сыростью и печным дымом. Где-то лаяла соседская собака.
— Лен, — он остановился у машины, — деньги на счёте остались? Те, что на процедуру откладывали?
— Да... Миллион двести.
— Завтра едем в город. В нормальную клинику. К нормальным врачам. Полное обследование, и будем решать. Сейчас лечат такое, что раньше приговором считалось. А если не получится — усыновим. Но здесь, — он кивнул на дом, — я больше ни дня не останусь.
В окне мелькнул силуэт тёщи. Она что-то кричала, стучала ладонью по стеклу — но за двойными стеклопакетами, которые Андрей ставил своими руками прошлым летом, не было слышно ни звука.
Он сел за руль. Повернул ключ. Мотор кашлянул и заработал ровно.
Андрей посмотрел на свои руки — они больше не дрожали. Впервые за долгое время он чувствовал не тяжесть, а странную гулкую пустоту внутри. Такую, которую можно заполнить. Чем-то настоящим.
— Поехали, — сказал он.
Машина выехала за ворота.
В зеркале заднего вида остались грядки, недостроенные стены и перекошенное лицо в освещённом окне.
Впереди было темно. Но эта темнота больше не пугала.