Часть 10. Глава 37
Новый вызов пришёл ближе к ночи. Поначалу всем показалось, что ничего интересного. Обычная родительская ипохондрия. Как с тем случаем, что однажды случился с Эллиной Печерской: родители, а также бабушка с дедом примчались в четвёртом часу утра, но оказалось, что всё намного проще (об этом мой рассказ «Младенец» – прим. автора)
– Ребёнок первого года жизни, спит и не реагирует на раздражители, родитель в панике, – гласило сообщение, поступившее на планшет.
Адрес оказался недалеко от клиники – пять минут езды. Вскоре медики подъехали к типовой многоэтажке, поднялись на лифте. У двери их встретил отец – молодой мужчина в мятой домашней футболке, с красными, бегающими глазами и нервной дрожью в голосе. Но паника его была странной, какой-то даже не совсем родительской: он больше боялся не за сына, а за то, что по этому поводу скажет жена.
– Ребята, спасите, выручайте! Жена скоро с работы придёт, с ночной, а я сына разбудить не могу! Он просто не просыпается! Она меня убьёт, я вас умоляю! Посмотрите, пожалуйста, но если что… если что серьёзное – прикройте меня перед ней, ладно? Скажите, что так бывает, что само… – он ловил их взгляды, ища не помощи, а сообщничества.
Климент, едва успев переступить порог, почувствовал, как по спине ползёт холодное, острое отвращение. В голосе мужчины не было ужаса за жизнь ребёнка – только животный страх за собственную шкуру, за скандал и его возможные последствия. Он думал только о себе.
В детской комнате, оклеенной весёлыми обоями с облачками, стояла уютная плетёная люлька. Малыш лежал в ней на спине, тихо, словно тщательно уложенная кукла: грудь поднималась ровно, почти механически, но на осторожные щипки Анны Сергеевны, на её громкий, отчётливый голос, на прикосновение холодного диска фонендоскопа не последовало никакой реакции. Ни морщинки на лице, ни вздрагивания век. Только ровное, пугающее дыхание. Глубокая кома. Воздух в комнате, пахнущий детским кремом и молоком, внезапно стал тяжёлым.
Дмитрий Иванович начал собирать анамнез жёстко, рублеными фразами, без сантиментов, как следователь на допросе. В его голосе не было ни капли тепла, только сталь:
– Что было перед сном? Чем кормили? Не падал? Хронические заболевания есть? Лекарства давали какие-нибудь, витамины?
Отец сбивчиво, запинаясь, рассказывал: накормил кашей, которую жена с вечера сварила, уложил спать, сам прилёг рядом – всю ночь в онлайн-игры играл, вымотался. На столике у люльки, рядом с погремушкой, стояла открытая пластиковая бутылочка с каплями – антигистаминный препарат с выраженным седативным эффектом. Этикетка была потёртой, как будто её часто брали в руки.
Врач отрывистым кивком указал на флакон:
– Это давали?
Мужчина замялся, его взгляд забегал по лицам медиков, ища хоть каплю понимания или снисхождения, но наткнулся только на каменные маски. Он попытался завестись снова:
– Да вы что, я бы не стал…
Анестезиолог перебил его, наклонившись так близко, что тот отшатнулся:
– Я спрашиваю тебя в последний раз. От этого сейчас зависит, выживет твой ребёнок или останется растением. Что ты дал ребёнку?!
Тишина в комнате стала давящей. Казалось, даже малыш перестал дышать. Мужчина обмяк, ссутулился, и слова выдавились из него шёпотом, полным стыда и страха:
– Дал… – еле выдавил он. – Орал сильно, спать не давал. Мне выспаться надо было – вечером турнир по танчикам. Жена, когда он болел, пару капель давала, говорила, что успокаивает. Я подумал, что если больше дать, точно уснёт. Половину флакона влил… Только жене не говорите, а то мне конец.
Дмитрий Иванович побагровел. Вены на его шее набухли.
– Ты понимаешь, что ребёнок не спит, а находится в токсической коме от передозировки?! Ты мог его убить!.. – и за этим последовала никакими алгоритмами не предусмотренная пара крепких выражений, которые родитель проглотил, не посмев даже возразить.
Пока анестезиолог, с трудом сдерживаясь, допрашивал отца, Анна Сергеевна и Климент работали рядом. Фельдшер быстро измерила сатурацию – 94, пульс редкий. Красков, глотая комок в горле, осторожно установил периферический катетер в крохотную, почти ниточную вену на тыльной стороне ручки малыша – это было сложнее, чем у взрослых, требовало ювелирной точности и абсолютно неподвижных пальцев. Он почувствовал облегчение, когда увидел обратный ток крови.
Подключили систему, и раствор с специфическим антидотом начал медленно поступать в детский организм. Ребёнка укутали в тёплое одеяло, стараясь сохранить драгоценное тепло, подключили мини-монитор, который пищал тихо и тревожно.
В этот момент в квартиру ворвалась мать – запыхавшаяся, с пакетами из круглосуточного магазина в руках, лицо её было бледным от дурного предчувствия.
– Я видела «Скорую» внизу, думала, кому-то плохо… – начала она и застыла на пороге детской, увидев врачей над люлькой и мужа, съёжившегося в углу. Пакеты рухнули на пол с глухим стуком. – Что с моим сыном?!! Что вы тут делаете?!
Дмитрий Иванович обернулся к ней, и его взгляд был красноречивее любых слов. Коротко, без прикрас, бросил:
– Спросите у вашего мужа. А сейчас – документы на ребёнка, страховой полис и быстро в машину. Едем в токсикологическую реанимацию.
По дороге в клинику, под убаюкивающее гудение двигателя, Анна Сергеевна спокойно, но неумолимо рассказала матери всё. Та сначала не верила, качала головой, потом лицо её исказилось такой гримасой ярости и бессильной боли, что Клименту стало не по себе.
– Ах он гад ползучий… Тварь бесполезная… – прошипела женщина, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. – Дома разберусь. Выгоню к чёртовой матери! Толку от него никакого, только жрать и в игрушки свои тыкать, а ребёнка чуть не угробил!
Климент сидел на откидном сиденье молча и смотрел в тёмное, отражённое окно, где мелькали редкие огни. Первый день на «Скорой», и сразу две жизни на грани. Одна – от безжалостной, внезапной болезни, вторая – от чудовищной, обыденной человеческой безответственности.
Стьюдент не командовал, не принимал решений, просто был руками, глазами, парой секунд, сэкономленных для врача. Но уже чувствовал глубинное, необъяснимое спокойствие: это его место. Здесь медицина – это не абстрактные схемы из учебников. Тут она живая, страшная, неудобная, пахнущая кровью, потом и страхом, и оттого – настоящая, прекрасная в своей необходимости.
Смена всё не заканчивалась. После передачи малыша дежурной бригаде токсикологии они вернулись в отделение, чтобы хоть чаю попить и отдышаться. Климент сидел в крохотной, – «спасибо» бывшему главврачу Вежновцу, пожадничал сделать пристрой, – комнате отдыха, всё ещё переваривая увиденное: ярость матери, переходящую в ледяное отчаяние; виновато-трусливое лицо отца; крохотную, почти невесомую венку на ручке ребёнка; точный укол катетера; и антидот, который капал, капал, капал, пытаясь отвоевать жизнь у глупости.
Климент подумал, что дальше, под утро, будет спокойнее, что город уснёт, но планшет, лежавший на столе, снова пронзительно и настойчиво пискнул, разрывая короткую передышку. Новый вызов: подросток, пятнадцать лет. «Задыхается, синеет, причина неизвестна. Мать в истерике».
Анна Сергеевна вздохнула:
– Опять без деталей. Все бригады заняты, тридцать минут задержки... Ладно, поехали. Климент бери, кислород и реанимационный набор.
Машина вылетела на адрес. В декабрьской темноте подъезд казался особенно мрачным. Едва затормозили, как из тени выскочил мужчина – отец, судя по всему. Лицо перекошено отчаянием.
– Скорее! Сын умирает! Синеет весь! Умоляю!
Они схватили принадлежности: баллон с кислородом, портативный аппарат ИВЛ, реанимационную укладку. Пятый этаж старой хрущёвки – лестница узкая, перила холодные. Время тянулось, как резина. Дверь квартиры распахнута. В коридоре – мать, в слезах, голос срывается:
– Сюда! Сюда! Он уже сознание теряет!
В комнате на диване парень лет пятнадцати. Лицо багрово-синее, губы фиолетовые, вены на шее вздулись жгутами. Он судорожно хватал воздух ртом, как рыба на суше, руки цеплялись за горло. Глаза полны ужаса – чистого, животного страха смерти. Родители стояли рядом, мать всхлипывала, отец беспомощно метался. Климент замер на секунду – картина была страшной. Но Анна Сергеевна уже командовала:
– Красков, маску с кислородом! Дмитрий Иванович, доступ!
Ещё минута, и гипоксия взяла своё. Парень обмяк, потерял сознание, голова запрокинулась. Только тогда удалось подойти нормально. Дмитрий Иванович быстро интубировал пациента, подключил к портативному ИВЛ. Климент помогал фиксировать трубку, подавал препараты. Монитор показал угрожающие цифры: сатурация ниже 70%, тахикардия, давление падает. Подозрение возникло сразу – тромбоэмболия лёгочной артерии. Редко у подростков, но бывает при травмах вен.
Мать дрожащим голосом начала рассказывать анамнез:
– Ничего не предвещало... Поужинали нормально, он в комнате убирался, я посуду мыла. Потом вместе телевизор смотрели. И вдруг вижу – на шее у него огромное багровое пятно! Спрашиваю: «Что это такое?» А он ухмыляется: «Да девушка поцеловала... страстно очень».
Анна Сергеевна переглянулась с врачом.
Мать продолжила:
– Я-то не вчера родилась. Знаю, что такой след не от поцелуев. Надавила на сына, и он сознался: «Ладно, мам, это пылесосом. На полную мощность приложил. Хотел фотку сделать – Маринке отомстить, что бросила. Типа, мол, смотри, какая у меня теперь страстная девчонка».
Климент еле сдержал улыбку. Подростковая глупость, но с такими последствиями. Как такое возможно вообще?
Мать добавила:
– Сначала посмеялись даже. А через час пятно стало огромным, фиолетовым таким. Он пожаловался, что дышать тяжело. Я и вызвала вас...
Пока бригада работала, состояние ухудшилось: в лёгких появились хрипы, развивался отёк. Оторвавшиеся тромбы из области массивной гематомы на шее мигрировали в лёгочную артерию. Классика – вакуумная травма с повреждением вен. Дмитрий Иванович ввёл препараты для снятия отёка лёгких. Климент фиксировал всё, что просили. Чудом удалось купировать отёк прямо в квартире: сатурация поползла вверх, давление стабилизировалось.
– В кардиореанимацию, срочно! – решил врач. – Там тромболизис, дальше разберутся.
Эвакуация прошла уже спокойнее. Парня при помощи его отца спустили на носилках, загрузили в машину. Родители тоже забрались в «неотложку»: мать держала сына за руку, отец молчал, белый как мел.
В отделении неотложной помощи бригаду ждали. Передали пациента, рассказали всю историю – от пылесоса до ТЭЛА. Климент вышел из машины последним. Ноги гудели от бесконечных лестниц, голова кружилась от адреналина. Три жизни за одну смену. Три раза на грани.
Когда парнишку увезли, Анна Сергеевна закурила у машины, протянула ему сигарету:
– Держи. Для первого дня – перебор. Но ты молодец, не подвёл.
Климент отказался – не курил, но благодарно кивнул. Внутри всё ещё дрожало. Он еще не знал, что спустя несколько дней придёт хорошее известие от коллег: парня перевели из реанимации в обычную палату. Тромболизис сработал, лёгкие чистые. Жизни ничего не угрожает. Только шрам на шее останется – напоминание о глупой мести бывшей девушке.
– Ладно, студент, – сказала Анна Сергеевна. – Хватит с тебя на сегодня. Ступай домой. Выспись.
– Спасибо, – ответил Красков. Он вернулся в комнату отдыха, переоделся, попрощался с коллегами и пошёл на парковку, где оставил свою машину. Пока шёл, ощущал, как усталость тяжёлым плащом ложится на плечи. Столько жизней за одну смену! Он уже почти дошёл до тачки, когда телефон завибрировал: сообщение от Анны Сергеевны. «Возвращайся. Вызов серьёзный. Людей не хватает. Сверхурочно, но нужно».
Он развернулся без раздумий. Первый день ещё не закончился.
В отделении планшет уже мигал новым сообщением: «Пьяные семейные разборки, травмы, кровь». Соседи вызвали полицию, но, как всегда в таких случаях, первыми мчатся медики. Правоохранители прибудут позже… если вообще сочтут необходимым.
– Опять вместо них отдуваемся, – буркнула Анна Сергеевна, захлопывая дверь машины. – Климент, травматический набор, жгуты, большие объёмы растворов. И шприцы с успокоительным на всякий случай.
Адрес был далеко – типичная панелька на окраине. Но, благодаря ответственным водителям, подъехали быстро. Дверь нужной квартиры открылась не сразу. Пришлось барабанить несколько минут, пока из-за неё не раздалось хриплое:
– Чё надо? Мы вас не вызывали! – но, несмотря на грубость, дверь приоткрыл крепкий мужик лет сорока пяти, глаза мутные, дыхание перегаром. В этот же миг из глубины квартиры раздался женский визг, а потом – звон разбитого стекла.
– Ядрёна кочерыжка! Олег, кровь! У меня из ноги хлещет фонтаном!
Мужик ухмыльнулся криво, отступил в сторону:
– А вот теперь вы нужны. Заходите, граждане лепилы.
Бригада протиснулась внутрь. Климент глянул в комнату, и ему показалось, что он находится на съёмочной площадке артхаусного фильма, настолько сюрреалистичной показалась мизансцена. На грязном полу осколки стекла, на стуле женщина, едва держащаяся на ногах от алкоголя. Правая голень рассечена глубоко: из артерии бьёт ярко-алая струя, ритмично, в такт пульсу. На полу уже натекла лужа.
Анна Сергеевна скомандовала:
– Климент, жгут выше колена! Давящую повязку!
Они подхватили женщину, усадили на стул поудобнее. Климент выполнил поручение фельдшера, Малахова начала туго бинтовать. Но пациентка была в том состоянии, когда алкоголь делает людей особенно «творческими».
– Не так! – вопила она, дёргаясь и срывая повязку. – Я же дама! Мне нужна красота! Бинты белые, аккуратно, как в кино!
Алая жидкость брызгала во все стороны. Климент поймал струю на рукав, потом на лицо. Они бинтовали заново, уговаривали, держали руки. Но артерия не сдавливалась полностью – кровотечение продолжалось. И вдруг женщина побледнела резко, губы посинели, лоб покрылся холодным потом. Глаза закатились.
– Давление? – спросил Дмитрий Иванович.
Анна Сергеевна нащупала пульс на сонной:
– Сорок на ноль! Шок!
В этот миг тело пациентки обмякло полностью. А затем случилось то, что в медицине называют крайне неблагоприятным признаком: непроизвольный акт дефекации. Геморрагический шок третьей степени. Вены спались – попасть в них было адом. Климент с третьего раза поставил катетер в подключичную, Анна Сергеевна – в периферическую. Стали вводить нужные препараты.
И тут из кухни донёсся грохот. Муж с кем-то – видимо, с братом или приятелем, тоже изрядно навеселе – продолжили разборки. Крики, ругань, удары. Битва алкоголических титанов вскоре переместилась в комнату, где бригада «Скорой» боролась за жизнь женщины.
– Уймитесь! – крикнул Дмитрий Иванович. – Женщина умирает!
Ноль реакции. Они дрались над головами медиков: кулаки мелькали, как в замедленной съёмке. Один из драчунов, оступившись, рухнул на стойку с капельницей – катетер вырвало, алая жидкость снова хлестнула. Климент переглянулся с Анной Сергеевной. Она кивнула и прошипела сквозь зубы:
– Делай.
Красков набрал в два шприца по ударной дозе успокоительного.
– Ждать, пока полиция приедет, времени нет, – сказала Малахова, беря один из них.
Медики выждал момент, когда буяны сцепились в очередном захвате, и синхронно вонзили иглы в пятые точки. Драчуны даже не заметили – слишком заняты были друг другом. Но через пять минут «гладиаторы» мирно посапывали на полу в обнимку, словно старые друзья после примирения.
Бригада заново подключила капельницы, стабилизировала давление. Женщина пришла в себя – бледная, но живая. Жгут сняли частично, кровотечение удалось взять под контроль.
– В травму, срочно зашивать, – решила Анна Сергеевна. – Артерия задета точно.
Погрузили на носилки, спустили вниз. Мужа и его оппонента оставили спать – полиция уже подъезжала, вдалеке слышалась сирена.
– Пусть они разбираются в этом бардаке, – сказала фельдшер. – Понадобимся для дачи показаний – вызовут.
В травматологии женщину сразу увезли в операционную: разорванная передняя большеберцовая артерия, глубокий разрез сухожилий. Зашили, перелили кровь. Жизнь вне опасности. Об этом стало известно через час, когда Климент во второй раз собрался домой. Он вышел из клиники, когда небо уже серело от рассвета. Внутри – странное спокойствие. Анна Сергеевна, смена которой тоже закончилась, и она оказалась рядом, хлопнула студента по плечу:
– Ну что, Красков? Видел теперь всё: от эклампсии до пьяных боёв. И завтра снова.
Климент кивнул. Первая смена на «Скорой помощи» подходила к концу. Он не герой, не спаситель мира. Просто медбрат, который делает своё дело.