Немного подкрасила губы помадой, привычка, выработанная годами.
Выйти в люди начало выглядеть достойно.
Сельский магазин был центром вселенной. Здесь узнавали новости, обсуждали политику и перемывали кости соседям.
Когда Елена вошла, звякнул колокольчик над дверью. Разговоры внутри мгновенно стихли. У прилавка стояла грузная женщина в ярком цветастом платке и дутой жилетке.
Тетка Зина, местная радиостанция.
Она держала в руках батон колбасы, но, увидев Елену, медленно положила его обратно на прилавок.
Елена почувствовала на себе десятки глаз. Она прошла к кассе, стараясь держать спину прямо.
— Мне буханку чёрного и пачку соли, пожалуйста, — попросила она продавщицу.
Продавщица, молодая девица с начёсом, смирила её оценивающим взглядом, но товар пробила.
— Ишь ты! — громко на весь магазин произнесла тётка Зина.
— Явилась! Цаца городская!
Елена замерла, укладывая хлеб в сумку.
— Это вы мне? — она обернулась.
— Тебе, милая, тебе! — Зина уперла руки в бока.
— Гляньте на неё, бабоньки! — губы намалевала, пальтишко светлое напялила. А сама-то, говорят, с голой ж приехала. Муж-то выгнал, поди.
По магазину прошёл смешок.
— Не твоё дело, Зина, — буркнул кто-то из очереди, но беззлобно скорее с любопытством.
— Как не моё, — взвела Зина.
— Припёрлась на шею к Надьке. Та и так горбатится с утра до ночи, а теперь ещё эту нахлебницу кормить.
— За гулянки, небось, выгнал. У нас тут, знаешь ли, своих таких хватает. Ещё городские будут наших мужиков отбивать.
Елена почувствовала, как краска заливает лицо. Ей захотелось провалиться сквозь грязный дощатый пол.
— Я никого не отбиваю, — тихо сказала она, — и ненахлебница я.
— Ой, да не оправдывайся, — махнула рукой Зина.
— Видим мы таких, белоручки. Ни кожи, ни рожи, одни понты.
Елена схватила сумку и выскочила из магазина. В спину ей несся обидный липкий смех. Она не побежала домой, не хотела, чтобы Наталья видела ее слезы.
Сестра и так считала ее слабачкой. Елена свернула на тропинку, ведущую через перелесок. Она помнила эту дорогу с детства. Она вела к старому карьеру, там было тихо и безлюдно.
Ноги скользили по размокшей глине. Дождь, моросивший с утра, превратил тропинку в грязное месиво. Бежевое пальто мгновенно покрылась бурыми брызгами. Елена шла быстро, почти бежала, глотая слезы.
Слова тетки Зины жгли уши, бела ручка, за гулянки выкинул. Как же несправедливо. Всю жизнь она была верной, честной, трудолюбивой, а теперь она никто, изгой, чужая и в городе, и здесь.
Внезапно нога подвернулась, раздался неприятный хруст.
Елена вскрикнула и осела прямо в грязь. Она попыталась встать, но левая нога поехала в сторону. Она посмотрела на ботинок. Подошва старого, но когда-то дорогого итальянского ботинка отошла почти полностью, обнажив серую внутренность. Каблук жалко висел на одном гвозде.
Это был конец.
Елена сидела в грязи посреди мокрого леса, глядя на свой разорванный ботинок.
Это была последняя капля. Не предательство мужа, не жестокость дочери, а этот проклятый ботинок сломал ее окончательно. Она попыталась прижать подошву обратно. Искала в карманах хоть что-нибудь, носовой платок, резинку для волос, чтобы примотать оторванный кусок.
Нашла в траве кусок грязной проволоки. Начала судорожно обматывать ногу, пачкая руки в глине. Проволока не держала, соскальзывала.
— Господи, за что? — заскулила она, размазывая грязь по лицу вместе со слезами.
— Ну за что мне всё это? Я же просто хотела жить! Она рыдала в голос, громко, не стесняясь деревьев.
Отчаяние, темное и беспросветное, накрыло её с головой. Она чувствовала себя маленькой, жалкой и абсолютно никому не нужной.
Сквозь шум дождя и собственных рыданий она не сразу услышала звук мотора.
Тяжёлый, рокочущий звук приближался.
Елена вздрогнула, попыталась вытереть лицо, но сделала только хуже. Из-за поворота тропинки выехал старый видавший виды пикап. Грязь летела из-под его огромных колёс.
Машина затормозила в метре от сидящей Елены. Дверь открылась, на землю спрыгнул мужчина. Он был огромным, в брезентовой куртке, перепачканной маслом, в грубых ботинках. На плечах лежала древесная стружка, в волосах запутались опилки.
Елена сжалась в комок. Только этого не хватало. Сейчас увидит её в таком виде, засмеёт, расскажет всей деревне. Или того хуже, обидит.
Мужчина подошёл ближе. От него пахло свежим деревом, бензином и табаком. Лицо у него было простое, обветренное, с глубокими складками у губ. Глаза серые, спокойные.
Он не спросил, что случилось. Не стал охать «Ой, женщина, вы упали!» Он молча посмотрел на её ногу, замотанную проволокой. На её перепачканное лицо. Потом наклонился, легко как пушинку подхватил Елену под локоть и потянул вверх.
— Вставай!
Голос у него был низкий, густой.
— Замерзнешь!
— У меня… ботинок…, склипнула Елена, пытаясь устоять на одной ноге.
— Вижу, — кивнул он, — держись за шею!
Прежде чем она успела возразить, он подхватил ее на руки.
Елена ахнула, инстинктивно обхватив его за шею. Куртка была жесткой, шершавой, но от мужчины шло такое мощное, печное тепло, что ее озноб на секунду отступил.
Он донёс её до машины, открыл пассажирскую дверь и усадил на сиденье.
В кабине было жарко, пахло машинным маслом и чем-то сладковатым, чаем с травами что ли.
Мужчина обошёл машину, сел за руль. Достал из-под сиденья старый клетчатый плед и кинул ей на колени.
— Укутайся.
Потом открутил крышку металлического термоса, налил дымящуюся жидкость в крышку стаканчик и протянул Елене.
— Пей, это зверобой с душицей. Елена взяла стаканчик обеими руками, чтобы согреть окоченевшие пальцы.
Зубы стучали о край. Она сделала глоток. Горячая жидкость обожгла горло, но тут же разлилась приятным теплом.
— Спасибо, — прошептала она, — я просто упала и ботинок порвался.
Мужчина посмотрел на неё. В его взгляде не было ни насмешки, ни жалости, только спокойное понимание.
— Слезами горею не поможешь, — сказал он, заводя мотор.
— А вот воспаление лёгких заработать — это запросто.
Меня Дмитрием зовут, а ты, стало быть, Наташина сестра?
— Елена, кивнула она.
— Ну, будем знакомы, Елена. Он включил печку на полную мощность. Сейчас домой тебя доставлю.
Пикап тронулся, переваливаясь через ухабы. Елена сидела, завернувшись в колючий плед, сжимая в руках горячий стаканчик. Она смотрела на профиль Дмитрия, на его крупные руки уверенно сжимающий руль, на опилки в волосах.
Она думала, что он простой лесоруб или тракторист. Но почему-то рядом с этим чужим перепачканным в масле мужчиной ей впервые за последние дни стало спокойно. Словно она спряталась от всего мира в этой тесной, пропахшей бензином кабине.
Утро выдалось таким, что изо рта шел пар, а трава во дворе поседела от инея. Елена проснулась от холода.
Старая печка в летней кухне к утру остывала, и вылезать с под одеяла было настоящим испытанием. Она накинула на плечи кофту сестры, сунула ноги в галоши и вышла на крыльцо, поеживаясь. На верхней ступеньке стояла коробка.
Обычная, картонная, перевязанная грубой бичевкой. Елена огляделась.
Двор был пуст, только куры лениво копошились у забора. Наталья еще гремела ведрами в сарае. Елена присела на корточке и развязала веревку, откинула крышку.
Внутри лежали ботинки. Новые, добротные, из толстой, качественной кожи, на натуральном меху. Они не были изящными, не имели каблука-шпильки, как у той, в которой она привыкла в городе, но они выглядели надежными, как танк, и теплыми, как печка. Сверху лежал листок бумаги, вырванный из блокнота в клетку.
На нем крупным, размашистым мужским почерком было написано всего несколько слов.
— Ноги должны быть в тепле. Не болей, Дмитрий.
Елена провела ладонью по гладкой коже ботинка. Достала один, примерила. Он сел идеально, словно был сшит по ее ноге. Мягкий мех тут же обнял ступню.
Елена вспомнила прошлую зиму.
Она тогда попросила у Сергея новые зимние сапоги, старые совсем потеряли вид.
Сергей купил дорогие замшевые на высоком каблуке.
— Чтобы мне не стыдно было с тобой в ресторан зайти, — сказал он тогда.
В них можно было только красиво сидеть или пройти пять метров от машины до подъезда. Гулять в них было холодно, ноги мерзли мгновенно. Но Сергея это не волновало.
Ему был важен фасад, а этот чужой по сути мужчина, увидев ее один раз в лесу, позаботился о том, чтобы ей было тепло.
Некрасиво, непрестижно, а просто тепло.
Слеза капнула на записку, размыв чернила на букле «Д». Елена прижала листок к груди и заплакала. Тихо, беззвучно, сидя на холодном крыльце в чужих галошах.
Это были слезы не горя, а оттаивания.
Словно внутри неё, где-то глубоко, начал таять лёд, сковавший душу двадцать лет назад.
— Ну, чего сидишь, глаза мозолишь?
Голос Натальи вывел её из-за оцепенения. Сестра шла через двор с вёдрами молока. Работы — непочатый край.
Елена быстро вытерла глаза и спрятала записку в карман.
— Наташа, мне нужно чем-то заняться. Серьёзным. Я не могу просто так хлеб есть.
— Серьёзным? - Наталья поставила вёдра.
— Ну, иди в контору мою, если умная такая. Там чёрт ногу сломит. Накладные, счета… Я в этом не бум-бум, а налоговая скоро прижмёт. Разберёшься, будет тебе работа.
Конторой Наталья называла маленькую пристройку к дому, где стоял старый стол, заваленный кипами пожелтевших бумаг.
Пахло там пылью и старьём. Елена засучила рукава.
В прошлой жизни, до того как стать просто домохозяйкой, она была хорошим экономистом. Цифры она любила. Они были честными, в отличие от людей. У цифр всегда сходился баланс, если всё делать правильно. Она погрузилась в работу с головой. Сортировала накладные, подбивала расходы, составляла реестры. Время летело незаметно.
Она даже забыла про ноющую спину. К вечеру на столе царил идеальный порядок.
Папки были подписаны, цифры сведены в аккуратные таблицы в старой тетради.
Наталья зашла, вытирая руки полотенцем, и присвистнула.
— Ты гляди-ка.
Она взяла тетрадь, провела пальцем по ровным строчкам. А я думала, ты только по салонам ходить умеешь.
— Я экономист, Наташа, — с красным дипломом, тихо напомнила Елена.
— Вижу, что не дура, — буркнула сестра, но в ее голосе впервые прозвучало уважение.
— А голова-то у тебя варит, Ленка? Не пропила мозги в своем городе? Ладно, будешь вести бухгалтерию. Я тебе даже платить буду. Немного, но свои.
Елена улыбнулась. Впервые за долгое время она почувствовала не унижение, а гордость. Она нужна. Она что-то может.
На следующий день Наталья отправила её за водой к общему колодцу.
Водопровод в доме барахлил.
Идти было недалеко, но ведра тянули руки. Елена шла в новых ботинках Дмитрия, и ноги были в тепле, что придавало сил.
У колодца уже собралась очередь, и, конечно, в центре стояла тётка Зина. Увидев Елену, она подбоченилась, словно с сахарницей.
— О, явилась! Её голос разнёсся по улице, как звук пилорамы.
— Чего пришла, воду мутить?
Женщины, стоявшие рядом, притихли, ожидая представления.