Света, лучшая подруга. Единственный человек, к которому она могла сейчас пойти. Они дружили пятнадцать лет. Сколько чашек чая было выпито, сколько секретов рассказано. Света поймет.
Света пустит переночевать, хотя бы на пару дней. Пока Елена не придумает, что делать дальше.
Подъезд Светланы встретил запахом сырости и кошек. Елена поднялась на второй этаж, с трудом нажимая на кнопку звонка, а онемевшим от холода пальцем.
За дверью послышались шаркающие шаги.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась, но не распахнулась. Звякнула натянутая цепочка.
В узкой щели показалось лицо Светланы. Она была в шелковом халате, с бокалом вина в руки. На щеках играл неестественный румянец.
— Лена? Светлана удивленно приподняла нарисованную бровь.
— Ты чего в такое время? И в таком виде?
— Света, пусти! Елена дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Сергей меня выгнул. Мне идти некуда. Можно я у тебя пару дней? Только пару дней, пока не решу с жильем.
Светлана не спешила снимать цепочку. Она окинула взглядом мокрую фигуру подруги, грязный пакет в ее руках.
— Ой, Лен, не вовремя ты, протянула она, у меня гости.
В этот момент дверь чуть приоткрылась шире от сквозняка и Елена увидела прихожую. На вешалке висело бежевое пальто, а поверх него был небрежно брошен серый шарф в красную клетку.
Елена перестала дрожать. Её словно парализовало.
Это был шарф Сергея. Она сама подарила ему этот шарф на прошлый Новый год. Выбирала долго, искала чистый кашемир, чтобы не кололся.
— Гости? — переспросила Елена, не сводя глаз с шарфа.
— Сергей у тебя?
Светлана проследила за её взглядом, но даже не смутилась. Наоборот, в её глазах появилось что-то жёсткое, торжествующее.
— Ну, допустим, заезжал, — она сделала глоток вина.
— А что ты хотела? Ты сама виновата, Лена. Ты себя запустила, превратилась в кухарку. Мужику нужна искра, праздник, а не твои борщи и унылое лицо.
— Ты знала? — прошептала Елена.
— Всё это время ты знала про Кристину?
— Я не просто знала, дорогая. Я была его отдушиной, пока он терпел твою правильную жизнь. Светлана усмехнулась.
— Думала, он меня выберет, но он запал на молодое тело. Что ж бывает.
— Но принимать тебя, утешать… Уволь, я не жилетка для неудачниц.
— Мы же подруги…
— Подруги? Светлана фыркнула. Ты была удобным фоном, Лена. На твоем фоне я всегда казалась ярче.
— А теперь… Иди в гостиницу, не порти мне вечер.
Дверь захлопнулась перед её носом, щёлкнул замок. Елена осталась стоять в тёмном подъезде, глядя на обшарпанный дерматин чужой двери.
Вокзал гудел, как растревоженный улей даже в этот поздний час. Пахло жареными пирожками, выхлопными газами и немытыми телами.
Елена нашла свободное место на жёстком металлическом сиденье в зале ожидания, забилась в угол, поджав под себя пакеты.
Люди сновали мимо. Кто-то встречал, кто-то провожал, кто-то спал, укрывшись газетой. У всех была цель, было место, куда они едут. У Елены не было ничего.
Она достала кошелек. Вытряхнула содержимое на колени. 2000 рублей одной бумажкой, немного мелочи и банковская карта, на которой оставалось 500 рублей. Всё.
Этого не хватит даже на самую дешёвую гостиницу, если нужно ещё и есть. Она сжала в кулаке холодные монеты.
Как так вышло? Как она, взрослая женщина, имеющая образование, семью, дом, оказалась здесь, на вокзальной скамье с мусорными пакетами вместо багажа. 20 лет. 20 лет она служила. Не жила, а именно служила. Мужу, дочери, свекрови. Готовила, стирала, лечила, убирала. Экономила на себе, чтобы купить лишний кусок мяса Сергею или новую кофточку Алине. Она растворилась в них, стала тенью, функцией.
Удобной бытовой техникой, как тот блендер, который Сергей пожалел ей отдать.
Она вспомнила лицо Алины, брезгливое, чужое. От тебя пахнет луком.
Слезы, которые, казалось, высохли еще на улице, снова подступили к горлу.
Не предательство мужа, не подлость подруги, именно слова дочери жгли сердце каленым железом. Ее маленькая Алина, которой она читала сказки, которая шила костюмы снежинок по ночам, когда денег не было совсем.
— Это переходный возраст, — попыталась оправдать дочь Елена.
— Она не ведает, что творит, она поймёт. Когда-нибудь она поймёт, что такое предательство, и ей станет стыдно.
Но утешение было слабым, обида была сильнее любви. Впервые в жизни Елена подумала о дочери не с нежностью, а с глухой, тёмной горечью.
— Я сама виновата, — прошептала она в вокзальный шум.
— Я вырастила чудовище.
Утро встретило её серым мутным рассветом. Тело затекло, спина ныла так, что каждое движение отдавалось острой болью.
Елена встала, пошатываясь. Ей нужно было что-то решить. В голове созрел план. Отчаянный, возможно, глупый, но единственный возможный. Она дождалась восьми утра. В это время Сергей уже уезжал на работу.
Если он ночевал дома, конечно.
Квартира должна быть пустой. Елена вернулась к дому. Ключи она ещё не отдала. Рука дрожала, когда она вставляла ключ в замочную скважину. Тишина. В квартире пахло дорогим мужским парфюмом, тем самым, что так нравился Алине.
В прихожей стояли чужие женские туфли на шпильке. Кристина уже начала переезд.
Елена прошла на кухню, стараясь не смотреть на чужую обувь. Ей нужны были документы. Паспорт, диплом, трудовая книжка, всё лежало в ящике кухонного стола.
Она забрала папку, и тут её взгляд упал на полки. Там ровными рядами стояли банки с её заготовками. Огурчики, помидоры, леча, малиновое варенье, которое Сергей любил есть зимой с блинами. Каждая банка была подписана её аккуратным почерком. Каждая банка — это часы её труда, стояния у плиты в летнюю жару.
На спинке стула висело вышитое полотенце.
С любовью, — гласила надпись крестиком.
— Кристина будет есть это варенье? Сергей будет вытирать руки этим полотенцем, обнимая другую?
Ярость, горячая и ослепляющая, накрыла Елену с головой. Она схватила банку с огурцами, тяжелую, трехлитровую, и с размаху швырнула ее в мусорное ведро. Стекло жалобно звякнуло и разбилось.
Рассол растекся по пластику. Следующей полетела банка с лечо. Потом варенье. Елена сметала всё. Она не жалела своего труда, она уничтожала следы своего рабства.
— Жрите в ресторанах! — крикнула она в пустоту квартиры.
— Сами! Всё сами! Грохот стоял невообразимый. Когда полка опустела, Елена сорвала со спинок стульев вышитые полотенца, сдёрнула на крахмалинную скатерть. Скомкала всё это и с силой запихала в ведро, прямо на осколки и растёкшуюся жижу.
— Никакой больше служанки! — выдохнула она. Дыхание сбилось, руки тряслись, но на душе вдруг стало удивительно легко, пусто и чисто.
Она достала связку ключей. Положила их на тумбочку в прихожей рядом с чужими туфлями на шпильке. Дверь захлопнулась. На этот раз навсегда.
Старый пазик трясся и дребезжал на каждой кочке.
В салоне пахло бензином и пылью. Елена сидела у окна, прижимая к груди сумку с документами. Пакеты с вещами лежали в ногах.
Она купила билет до поселка Солнечное, там жила ее старшая сестра Наталья.
Они не виделись три года, созванивались редко. Наталья была женщиной жесткой, прямой, деревенской. Она всегда говорила Елене
— Бросай ты своего павлина, он тебя не стоит.
Елена обижалась. Теперь обижаться было не на что.
Автобус выехал за городскую черту, многоэтажки сменились частными домиками, потом потянулись поля, перелески.
Елена смотрела, как мимо проплывает ее прошлая жизнь.
Страх перед неизвестностью, который терзал ее на вокзале, отступил. Осталась только звенящая пустота. Будто внутри выжгли всё, и теперь там лишь черный пепел. Слез больше не было, она разучилась плакать.
Впереди была неизвестность, чужой дом, суровая сестра, тяжелая работа. Но это было лучше, чем оставаться там, где запах жареного лука считали преступлением.
Автобус подпрыгнул на ухабе, и Елена впервые за эти сутки закрыла глаза, проваливаясь в тяжелый, без сновидений сон.
Елена вышла из автобуса на пыльной площади поселка Солнечное и, чихнув черным дымом, автобус поехал дальше по трассе.
Тишина здесь была густой, прерываемый лишь далеким лаем собак и жужжанием мух.
Елена стояла с двумя мусорными пакетами у ног, в своем бежевом городском пальто, которое здесь среди покосившихся заборов и буйной зелени смотрелось нелепо, как бальное платье на огороде. До дома сестры она дошла по памяти. Улица Луговая, дом с зелеными ставнями.
Только ставни давно выцвели, а забор покосился. У калитки стояла Наталья.
Елена узнала ее сразу, хотя они не виделись три года. Сестра изменилась, раздалась в плечах, лицо огрубело, покрылась сеткой глубоких морщин, загорела до черноты.
Наталья была в старом вытянутом свитере и резиновых галошах, в руках держала вилы.
Елена остановилась, не решаясь войти.
Наталья воткнула вилы в землю, вытерла руки о передник и подошла к калитке.
Взгляд у нее был тяжелый, сканирующий. Она осмотрела Елену с головы до ног, задержалась на пакетах.
— Ну что, приползла?
Голос сестры был хриплым, прокуренным.
— Здравствуй, Наташа, — тихо сказала Елена. Пустишь?
Наталья хмыкнула и открыла калитку.
— А куда ж тебе девать? Родная кровь, хоть и дурная. Заходи, только сразу предупреждаю, тут тебе не санаторий. Я за тебя твою жизнь жить не буду и и кормить даром не стану.
У нас кто не работает, тот не ест.
— Завтра подъём в пять утра, скотину кормить надо.
— Я буду работать, кивнула Елена. Я всё буду делать, Наташа.
— Посмотрим, буркнула сестра. Чемодан то где? Или это весь твой скарб? — она кивнула на пакеты.
— Весь.
Наталья на секунду смягчилась, в её глазах мелькнуло что-то похожее на жалость, но она тут же спрятала это чувство за привычной грубостью.
— Ладно, иди в летнюю кухню, там диван есть. Печку сама протопишь, чай не барыня. Дрова за сараем.
Первая ночь в посёлке прошла в полубреду. Диван был жёстким, пахло сушёными яблоками и мышами.
Елена долго не могла согреться, кутаясь в колючее шерстяное одеяло. Ей снился Сергей. Он смеялся и бросал в неё грязные тарелки, а Алина снимала это на телефон.
Утро началось не с кофе, а с крика петуха и стука в дверь.
— Вставай, городская! — крикнула Наталья, коровы ждать не будут! Весь день Елена старалась быть полезной. Она чистила картошку, мела двор, пыталась помочь с кормлением кур, шарахаясь от каждого взмаха крыльев.
Руки, отвыкшие от тяжелой работы, к вечеру ныли, спина, о которой она так переживала, горела огнем.
Но физическая боль заглушала душевную, и это было спасением.
На третий день Наталья отправила ее в магазин за хлебом и солью.
— Иди проветрись, сказала она, а то бледная как поганка. Людей посмотришь, себя покажешь.
Елена привела себя в порядок. Вымыла голову, уложила волосы, надела свое бежевое пальто, другой верхней одежды у нее не было, а на улице стояла сырая промозглая осень.