часть 1
Часы показывали половину шестого. Ещё полтора часа до прихода Сергея. Тамара заварила чай, заставила Наталью съесть бутерброд, хотя кусок не лез в горло. Они сидели в тишине, каждая думая о своём.
Наталья думала о девочке. О Кате. Пять лет. Маленькая девочка, которая росла без родителей, в казённом доме, среди чужих людей. Которая, может быть, ждала папу у окна каждое воскресенье. Которая не понимала, почему другие дети уезжают в семьи, а её никто не забирает.
И вдруг неожиданно для себя Наталья почувствовала не злость, не обиду, а жалость. Острую, щемящую жалость к этому маленькому существу, которое ни в чём не виновато. Которое не выбирала себе родителей. Которое просто хотело, чтобы его любили.
— О чём ты думаешь? — спросила Тамара.
— О девочке. О Кате.
— Наташа, даже не вздумай.
— Что?
— Я тебя знаю. Ты сейчас сидишь и думаешь, что она ни в чём не виновата, что она бедная и несчастная. Что ты могла бы её полюбить.
— А разве нет?
Наталья подняла глаза на сестру.
— Она действительно ни в чём не виновата. Виноват...
— И пока ты будешь жалеть эту девочку, он выйдет сухим из воды. Разыграет раскаяние, попросит прощения, и ты растаешь.
Наталья промолчала. Может, Тамара и права. Но может и нет. Она не знала, как поступит, когда увидит Сергея. Не знала, что скажет, что почувствует. Она вообще ничего не знала, кроме того, что жизнь, которую она считала своей, рухнула за одну секунду.
В семь часов пятнадцать минут щёлкнул замок. Наталья услышала знакомые шаги в прихожей, шуршание снимаемой куртки. Сергей что-то насвистывал — какую-то мелодию из рекламы. Весёлый. Беззаботный. Не подозревающий о том, что его ждёт.
— Наташ, я дома! — крикнул он из прихожей. — Ты не представляешь, какой сегодня день. Мне надо тебе кое-что рассказать.
Он вошёл на кухню улыбающийся, с горящими глазами, и замер на пороге, увидев лицо жены.
— Что случилось? — улыбка сползла с его лица. — Наташа, ты плакала? Что-то с мамой?
Наталья медленно поднялась. Она смотрела на этого человека, на мужчину, с которым прожила десять лет, делила постель, строила планы, хоронила надежды — и видела незнакомца.
— Мне сегодня звонили из детского дома, — сказала она ровным голосом. — Из седьмого. Им нужно моё согласие на удочерение.
Сергей побледнел. Он стоял неподвижно, и только желваки заходили на скулах.
— Наташа, я хотел сам рассказать.
— Пять лет, — перебила она. — Пять лет ты молчал. А теперь хочешь рассказать?
— Это сложная история.
— Тогда садись, — она кивнула на стул напротив. — У нас вся ночь впереди. И ты расскажешь мне всё. С самого начала.
Сергей сел. Тяжело, будто на плечи ему опустилась невидимая гиря. Он смотрел на свои руки, сцепленные на столе, и молчал.
Наталья ждала. Она научилась ждать за эти годы — в очередях к врачам, в кабинетах с результатами анализов, в кошмарах, в пустых комнатах с нерождёнными детьми.
— Её звали Ира, — наконец произнёс Сергей. Голос у него был хриплым, незнакомым. — Ирина Воронова. Мы познакомились на конференции шесть лет назад. Помнишь, я ездил в командировку на неделю?
Наталья помнила. Октябрь, дожди, она тогда как раз готовилась к очередной попытке ЭКО. Сергей звонил каждый вечер, рассказывал про скучные доклады и невкусную еду в гостинице. Присылал фотографии — вид из окна, конференц-зал, столовая. Она ещё тогда подумала, как ей повезло с мужем, который скучает по ней даже за сотни километров.
— Она работала в компании-партнёре. Мы оказались за одним столом на ужине, разговорились. Потом она предложила выпить в баре. Я согласился. Думал — просто деловой контакт, полезное знакомство.
Он замолчал, сглотнул. Наталья видела, как дёргается его кадык, как напряжены желваки. Но жалости не было. Пока только холодное, звенящее ожидание.
— Мы выпили. Много. Я не привык столько пить, ты знаешь. А она всё подливала и подливала, и смеялась, и смотрела... так. Я не оправдываюсь. Я знаю, что это не оправдание. Но я хочу, чтобы ты поняла — это не была любовь. Это была одна ночь. Одна дурацкая пьяная ночь, о которой я пожалел сразу же, как проснулся.
— Одна ночь, — повторила Наталья. — И от одной ночи рождаются дети.
— Я не знал. Клянусь тебе, я не знал. Она не говорила. Мы обменялись визитками, но больше не общались. Я думал: всё, забыли, не было этого. Я вернулся домой, к тебе, и поклялся себе, что никогда больше. Я любил тебя, Наташа. Люблю.
— Это была ошибка, минутная слабость, я...
— Ты изменил мне, — голос Натальи звучал ровно, почти бесстрастно. — Пока я глотала гормоны и молилась, чтобы у нас получился ребёнок, ты спал с другой женщиной на какой-то конференции.
Сергей вздрогнул, будто его ударили. Наталья никогда не выражалась грубо, он не привык слышать от неё такие слова.
— Да, — прошептал он. — Да, изменил. И нет мне прощения. Но послушай дальше, прошу тебя.
Наталья молча кивнула. Где-то в глубине квартиры скрипнула дверь — Тамара, наверное, подслушивала. Пусть. Сейчас это было неважно.
— Почти через год мне позвонили. Из больницы. Ирина назвала меня как контактное лицо. Она умирала, Наташа. Рак. Четвёртая стадия, неоперабельная. Она скрывала болезнь, не лечилась, потому что была беременна. Не хотела навредить ребёнку химиотерапией. Когда узнала, было уже поздно.
Он поднял голову.
— Она родила Катю за три недели до смерти. Недоношенную, слабенькую… И перед смертью попросила меня позаботиться о девочке. Сказала, что у неё больше никого нет.
Родители умерли давно, родственников нет. Катя осталась бы совсем одна.
Наталья почувствовала, как что-то сжимается в груди. Она представила эту женщину — Ирину — на больничной койке, с умирающим телом и крошечным свёртком на руках. Женщину, которая пожертвовала собой ради ребёнка. И возненавидела себя за эту вспышку сочувствия.
— Почему ты не рассказал мне тогда? — спросила она. — Почему не пришёл и не сказал правду?
— Я боялся, — Сергей опустил голову. — Боялся потерять тебя. Ты была в таком хрупком состоянии, мы только что пережили второй выкидыш. Врачи говорили, что ещё одна потеря — и ты можешь сломаться. Как я мог прийти и сказать: «Знаешь, дорогая, у меня есть ребёнок от другой женщины»? Ты бы меня возненавидела.
— И что, в детский дом — это был лучший выход?
— Я думал, временный.
— Я думал, что отдам её на время, пока разберусь, как быть. Пока найду способ тебе рассказать. Пока мы окрепнем, встанем на ноги. А потом... Потом время шло, и я всё не мог решиться. Каждый день говорил себе: завтра. И это завтра никогда не наступало.
— Пять лет, Сергей. Пять лет.
— Я знаю. Я знаю, что это непростительно. Но я не бросил её, пойми. Я приезжал к ней каждую неделю. Привозил игрушки, книжки, одежду. Следил, чтобы за ней хорошо ухаживали. Платил за дополнительные занятия, за лечение, когда она болела. Я был рядом как мог.
— Как мог, — горько усмехнулась Наталья.
— А она? Она знает, кто ты такой?
Сергей кивнул.
— Я сказал ей, когда ей исполнилось три. Она называет меня папой. Ждёт меня каждое воскресенье у окна. Галина Петровна говорит, что Катя — единственный ребёнок в их доме, который точно знает, что за ним придут.
Воскресенье. Наталья вспомнила все те воскресенья, когда Сергей уезжал «к друзьям», на рыбалку, помочь коллеге с ремонтом. Она никогда не проверяла, никогда не сомневалась. А он ехал к дочери. К своей дочери, о которой она ничего не знала.
— Почему сейчас? — спросила она. — Почему ты решил забрать её именно сейчас?
Сергей долго молчал, прежде чем ответить.
— Потому что она попросила. В прошлое воскресенье мы гуляли в парке рядом с детским домом, ели мороженое. И она сказала: «Папа, а когда ты заберёшь меня домой? Мне здесь грустно. Я хочу жить с тобой и читать книжки перед сном каждый день, а не только по воскресеньям».
И я... я не смог ей соврать. Не смог сказать «скоро» или «потом». Я пообещал ей, что заберу, и понял, что больше не могу откладывать.
— А как же я? — голос Натальи наконец дрогнул. — Ты подумал обо мне? О том, как я себя почувствую?
— Я думал, что расскажу тебе сам. Сегодня вечером. Я даже цветы купил, — он криво усмехнулся. — Они в машине остались.
— Идиот! Цветы! — повторила Наталья. — Ты собирался рассказать мне, что пять лет врал, и принести цветы.
— Я не знал, как ещё...
Дверь кухни распахнулась, и на пороге возникла Тамара. Глаза у неё горели гневом, руки были сжаты в кулаки.
— Ты жалкий трус, — процедила она, глядя на Сергея. — Ты не мужчина. Ты тряпка.
— Тома, не надо, — устало сказала Наталья.
— Надо. Он должен это услышать. Пять лет он врал тебе в глаза, пока ты убивалась из-за бесплодия. А ведь мог — мог прийти и сказать правду. И вы могли бы вместе растить эту девочку. Ты была бы ей матерью, Наташа. У тебя был бы ребёнок. Но нет, его величество испугалось.
— Я не знал, как она отреагирует, — Сергей повернулся к Тамаре.
— Ты думал о себе, — оборвала его Тамара. — Только о себе, о своём комфорте, о своей репутации идеального мужа. А Наташа рыдала по ночам, я знаю, она мне звонила. И ты утешал её, говорил, что всё будет хорошо, а сам знал, что у тебя растёт здоровая дочь в детском доме.
Наталья встала, подошла к окну. Там, за стеклом, жил обычный вечер — машины, прохожие, фонари. Люди шли по своим делам, не подозревая, что в этой квартире рушится чей-то мир.
— Уйди, пожалуйста, — сказала она, не оборачиваясь. — Тома, ты тоже. Мне надо побыть одной.
— Наташа! — начал Сергей.
— Я сказала: уйди. Не из квартиры. Просто оставь меня одну. Хотя бы на час. Я не могу сейчас думать, когда вы оба на меня смотрите.
Она услышала, как за спиной отодвигается стул, как шаркают шаги, как закрывается дверь. И только тогда позволила себе заплакать. Слёзы текли беззвучно, падали на подоконник.
Наталья плакала и думала о девочке, которая каждое воскресенье ждёт у окна, о женщине, которая умерла, дав жизнь ребёнку, о муже, который оказался чужим, о себе, которая так хотела стать матерью и не знала, что материнство всё это время было на расстоянии вытянутой руки.
Катя могла бы называть её мамой уже пять лет.
продолжение