— Ты же понимаешь, Вера, что этот дом тебе не нужен?
Брат произнёс это так буднично, словно речь шла о старом шкафе. А не о месте, где она провела последние пятнадцать лет, меняя матери памперсы и переворачивая её каждые два часа, чтобы не было пролежней.
Девять дней со дня смерти. Поминки отшумели, гости разошлись, и вот теперь — семейный совет. Вера сидела на краю дивана в родительском доме и вдруг почувствовала себя гостьей. Незваной.
За столом собрались: тётка Люба — старшая сестра матери, шестьдесят восемь лет, характер железный. Двоюродный брат Виталик с женой Ниной. И, конечно, Толик. Младший брат. Любимый. Тот самый, который появлялся раз в год на праздники, а последние три года не появлялся вовсе.
— Ну что, Верка, помянули мать, теперь о живых думать надо, — тётка Люба отодвинула пустую тарелку и сложила руки на животе.
— О чём думать-то? — тихо спросила Вера.
Голос сел. За последние дни она почти разучилась разговаривать — только слушала, кивала и выполняла распоряжения ритуального агента.
— О доме, — тётка Люба обвела комнату хозяйским взглядом. — Дом добротный. Стены крепкие, крышу только подлатать. Мать-покойница его берегла.
«Мы с ней берегли», — подумала Вера, но промолчала. Вспомнила, как пять лет назад сама лезла на чердак — крыша протекла, а денег на мастеров не было. Толик тогда по телефону сказал: «Ну ты там держись, сеструха, я мысленно с вами. У меня кредит за машину, сам на мели».
— Вот именно, — вступил в разговор Толик. Ему сорок два, но выглядел он моложе: загорелый, ухоженный, в хорошей рубашке. — Дом отличный. Для большой семьи.
Он посмотрел на Веру. Взгляд был странный, бегающий.
— У меня, Вер, ситуация непростая. Четвёртый ребёнок на подходе. Квартира — двухкомнатная, пятьдесят метров на шестерых. Жена уже не выдерживает.
Вера моргнула. Она знала, что у брата трое детей. Про четвёртого услышала впервые.
— Поздравляю, — выдавила она.
— Спасибо, конечно. Но суть не в этом. — Толик выпрямился, и в его голосе появились начальственные нотки. Он работал менеджером среднего звена и любил командовать даже тогда, когда просил денег. — Мы тут посовещались с тётей Любой и решили. Дом мне нужнее.
В комнате повисла тишина. Слышно было только, как тикают старые ходики на стене. Те самые, которые Вера трижды носила в ремонт, потому что маме нравился их стук.
— В смысле — тебе? — Вера почувствовала, как холодеют пальцы. — А я?
Тётка Люба вздохнула с видом человека, объясняющего очевидное.
— Верочка, ну ты сама посуди. Ты одна. Зачем тебе сто квадратных метров? А у Толика семья, дети. Наследники. Продолжатели фамилии.
— Я здесь живу, — Вера обвела рукой комнату. — Пятнадцать лет. У меня нет другого жилья.
— Так ты же снимала раньше? — удивился Виталик. — Была какая-то комната?
— Была. Пятнадцать лет назад. Комната в коммуналке. Я от неё отказалась, когда маму парализовало после инсульта. Переехала сюда, потому что её нельзя было оставлять одну ни на минуту. Мне тогда было тридцать пять.
Пятьдесят лет. Она произнесла это про себя и сама удивилась. Куда делась жизнь?
— Ну вот, — тётка Люба развела руками. — Значит, снимешь снова. Ты женщина одинокая, тебе много не надо. Угол найдёшь — и живи спокойно. А Толику куда с четырьмя детьми?
Вера смотрела на родственников и не узнавала их. Это были те же люди, которые на юбилеях произносили тосты про «святую дочь» и «подвиг Веры». Те же, кто присылал открытки на Восьмое марта с подписью «Ты наша героиня».
— Подождите, — она попыталась собрать разбегающиеся мысли. — Это несправедливо. Я ухаживала за мамой. Я ушла с нормальной работы, устроилась санитаркой в поликлинику — там посменный график, можно было успевать. Я личную жизнь...
— Ой, не начинай, — поморщился Толик. — Какая личная жизнь? Тебе полтинник. Давай честно: ты одинокая женщина, детей нет, не будет. А у меня — будущее рода.
Слова ударили наотмашь. Вера вспомнила Серёжу — того самого, который звал замуж двенадцать лет назад. «Поехали со мной в Калугу, там работа есть, квартиру дадут». Она тогда сказала: «Не могу. У меня мама». Серёжа ждал год, потом женился на другой.
— Толик прав, — подала голос Нина, жена Виталика. — Детям простор нужен. Свежий воздух. Здесь сад, школа в десяти минутах. Идеально для многодетной семьи.
— А мои пятнадцать лет? — Вера почувствовала, как к горлу подкатывает комок. — Я ночами не спала. Кормила маму с ложечки. Мыла её. Стирала бельё руками, потому что машинка сломалась, а на новую денег не было. Я...
— Ты дочь! — перебила тётка Люба. Голос стал твёрдым, как гранитная плита. — Это твой долг. Святой долг дочери — досмотреть мать. Ты не одолжение делала, а обязанность выполняла. За это медали не дают и дома не раздают.
— А Толик? Он не сын?
— Толик — мужчина. Ему семью кормить. Он добытчик. Он деньги зарабатывал, между прочим, присылал.
— Присылал? — Вера горько усмехнулась. — Пять тысяч на день рождения мамы. Раз в год. А лекарства одни в месяц выходили на пятнадцать тысяч. Подгузники — ещё восемь. Я на свою санитарскую зарплату в тридцать две тысячи всё тянула. Сама в обносках хожу.
Она посмотрела на свою кофту. Застиранная, с катышками. Куплена на распродаже пять лет назад за триста рублей.
— Не прибедняйся, — отмахнулся Толик. — Мать пенсию получала. Двадцать тысяч с копейками — для деревни нормально. Наверняка откладывала. Где сберкнижка, кстати?
Вера встала. Ноги дрожали.
— На похороны ушло. Сто двадцать тысяч — гроб, место, поминки, оградка. И на памятник отложила восемьдесят. Там ещё сорок осталось.
— Ну вот, видишь, — Толик развёл руками. — Даже накоплений нет. А дом требует вложений. Ты его не потянешь. Коммуналка зимой — двенадцать тысяч. Крыша, забор, отопление. Развалится всё. А я мужчина, хозяин. Перестрою, второй этаж подниму...
Он уже начал планировать. Мечтать. Распоряжаться.
* * *
Вера вышла на крыльцо. Вечер был тёплый, пахло сиренью из соседнего сада. Она села на ступеньку, обхватив колени руками.
«Ты дочь, ты должна». «У него дети, ему нужнее».
Она вспомнила, как мама, когда ещё могла говорить — это было лет восемь назад, до второго инсульта — шептала: «Верочка, ты моё солнышко. Что бы я без тебя делала. Дом тебе останется, заживёшь потом, отдохнёшь».
Мама не оставила завещания. «Зачем бумажки, вы же родные люди, договоритесь».
Договорились.
На крыльцо вышел Толик. Закурил, выпустил дым в сторону.
— Ты, Вер, не обижайся. Мы же по-хорошему хотим. Я тебе даже с переездом помогу. Машина есть, вещи перевезём. Снимешь себе комнату, будешь жить в своё удовольствие. Никаких забот, никаких лекарств. Свобода!
Он искренне считал, что делает ей одолжение. Освобождает от бремени.
— Куда мне идти, Толик? — спросила Вера, глядя на старую яблоню. Они с отцом сажали её тридцать лет назад, когда ей было двадцать. Отец умер через пять лет — сердце. Она тогда ещё жила отдельно. — Ты цены на аренду видел? Комната в нашем городе — пятнадцать тысяч минимум. Однокомнатная квартира — двадцать пять. На мою зарплату санитарки можно снять угол и есть одну гречку.
— Ну, работу сменишь. Ты же бухгалтер по образованию. Вспомнишь программы.
— Я пятнадцать лет не работала по специальности. Программы с тех пор три раза поменялись. Кто меня возьмёт в пятьдесят, без опыта, без рекомендаций?
— Ой, ну хватит ныть. Кто хочет — ищет возможности. Ты просто привыкла сидеть на всём готовом, при матери. А теперь взрослая жизнь началась.
Взрослая жизнь. В пятьдесят лет. После пятнадцати лет круглосуточного дежурства у постели больного человека.
— Знаешь, Толик, — Вера повернулась к брату. — А помнишь, как ты пять лет назад просил маму продать дом и дать тебе денег на бизнес? Ты хотел автомойку открыть. Она тогда отказала. Сказала: «Это Верин дом, она тут хозяйка, она за мной ходит».
Толик скривился.
— Мать тогда уже плохо соображала. На таблетках была. Мало ли что говорила.
— Она соображала прекрасно. До последнего дня. Только говорить не могла после второго инсульта, а голова работала. Она тебя узнавала, когда ты приезжал. Плакала каждый раз.
— Ладно, хватит о грустном, — Толик затушил сигарету о перила. — Давай к делу. По закону мы наследники первой очереди. В равных долях. Но я предлагаю тебе вариант: отказываешься от своей доли в мою пользу у нотариуса, а я тебе... ну, скажем, сто пятьдесят тысяч даю. Наличными. Прямо завтра. По-братски.
— Сто пятьдесят тысяч? — Вера не поверила ушам. — Этот дом стоит минимум четыре с половиной миллиона. Я узнавала в агентстве — просто так, ещё при маме. Моя доля — два с лишним миллиона.
— Это если продавать. А мы не продаём. Мы его в семье оставляем. Для детей. Ты что, племянников обездолить хочешь? Родную кровь?
Манипуляция была грубой, но привычной. Вера всю жизнь боялась быть «плохой». Плохой дочерью, плохой сестрой, плохой женщиной.
— Я подумаю, — сказала она.
— Думай. Только недолго. Нам ремонт начинать надо, пока лето. Жена уже обои в интернете выбирает.
* * *
Ночью Вера не сомкнула глаз. Лежала в своей узкой кровати — той самой, на которой спала ещё школьницей — и слушала дом. Половицы скрипели, словно жаловались. Ветер гудел в печной трубе.
Пятнадцать лет. Она отдала этому дому и маме пятнадцать лет жизни.
Отказалась от Серёжи, который звал замуж. Отказалась от повышения на работе — предлагали должность старшего бухгалтера в районной администрации, хорошая зарплата, стабильность. «Не могу, — сказала тогда. — У меня мама, я не могу задерживаться допоздна». Ушла в санитарки — там смены по двенадцать часов, зато через сутки. Можно было успевать.
Она перебирала в памяти эти годы. Бессонные ночи, когда мама стонала от боли. Утренние обтирания, дневные кормления, вечерние уколы. Праздники, которые проходили мимо. Подруги, которые постепенно перестали звонить — о чём говорить с человеком, у которого вся жизнь сводится к больничному режиму?
И теперь оказалось, что всё это не в счёт. Это «просто долг». А настоящий подвиг — это родить четверых детей и приехать на всё готовенькое.
Под утро Вера приняла решение.
Она встала, умылась холодной водой. Посмотрела на себя в зеркало. Немолодая женщина с усталыми глазами и морщинами вокруг губ. Но взгляд был другой. Твёрдый.
«Я заслужила, — подумала она. — Я имею право».
* * *
Утром она вышла на кухню. Родня уже завтракала. Тётка Люба хозяйничала у плиты — пекла оладьи на маминой сковородке, в мамином фартуке.
— О, проснулась, — бодро приветствовал Толик. — Садись, поешь. Мы тут обсудили: надо сегодня к нотариусу съездить. Напишешь заявление об отказе от наследства в мою пользу. Чтобы два раза не мотаться.
Вера села за стол. Посмотрела на оладьи. Пышные, румяные. Мама такие любила — Вера пекла их каждое воскресенье.
— Я не поеду, — сказала она.
— В смысле? — Толик замер с оладушкой у рта. — Заболела?
— Нет. Я не поеду писать отказ. Я буду вступать в наследство. На свою долю.
Тишина стала звенящей. Тётка Люба медленно опустила лопатку на сковороду.
— Ты что удумала? — прошипела она. — Войну решила устроить? С родным братом?
— Я хочу свою долю. По закону. Половину дома.
— Зачем тебе половина? — Толик вскочил. Стул с грохотом упал. — Как мы его делить будем? Стену посередине возводить?
— Выкупи мою долю. За рыночную цену. Два миллиона двести пятьдесят тысяч.
— Ты с ума сошла? Откуда у меня такие деньги? У меня четверо детей! Кредит за машину!
— Тогда продаём дом целиком и делим деньги пополам.
— Не позволю! — заорал Толик. — Не позволю продавать родительский дом! Это память! Это святое!
— А меня выгнать на улицу — это святое? — Вера подняла глаза. В них не было страха. Была усталость и холодная решимость. — Я пятнадцать лет этот дом сохраняла. Крышу латала, трубы меняла, стены белила. Если бы не я, он бы давно развалился. А вы приезжали раз в год — шашлыки пожарить и уехать.
— Ах ты... — тётка Люба задохнулась от возмущения. — Мы к ней со всей душой, а она... Неблагодарная!
— Я не неблагодарная. Я просто хочу жить. Нормально. По-человечески.
— Да как ты жить будешь с этим? — Толик подошёл вплотную, навис над сестрой. — Зная, что племянников без крыши над головой оставила?
— У племянников есть крыша. Двухкомнатная квартира в городе. А у меня — ничего. — Вера не отвела взгляд. — Я буду жить так же спокойно, как ты собирался, зная, что родную сестру на улицу выгнал.
* * *
Следующие полгода превратились в войну.
Сначала были уговоры. Потом угрозы. Тётка Люба звонила каждый день, называла предательницей и грозила божьей карой. Толик присылал сообщения: «Ты нам больше не сестра», «Чтоб тебе эти деньги поперёк горла встали».
Нотариус объяснил процедуру: шесть месяцев на вступление в наследство, потом оформление долей, потом — либо выкуп, либо продажа, либо совместное владение. Толик выкупить не мог: банк отказал в кредите из-за уже имеющихся долгов. Совместно владеть он не хотел принципиально.
Оставалась продажа.
Дом выставили в марте. Покупатель нашёлся через два месяца — молодая семья из города, искали дом с участком для родителей. Сошлись на четырёх миллионах трёхстах тысячах: не пять, как хотели изначально, но и не три, как предлагал Толик, чтобы «побыстрее развязаться».
Вера получила свои два миллиона сто пятьдесят тысяч. За вычетом налога и расходов на нотариуса осталось около двух миллионов.
На эти деньги она купила студию. Двадцать шесть квадратных метров в новостройке на окраине города. Первый этаж, без балкона, зато свои. Ипотеку брать не пришлось — хватило полностью.
* * *
В день переезда Вера стояла посреди пустой комнаты. Белые стены, запах свежей краски, свет из единственного окна. Ни старой мебели, ни ходиков с боем, ни скрипучих половиц.
Она поставила чемодан на пол. Всё её имущество уместилось в один чемодан и три коробки.
Телефон зазвонил. Тётка Люба.
Вера посмотрела на экран. Палец завис над кнопкой.
«Наверное, опять будет говорить, что я разрушила семью. Что Толик теперь ютится в своей двушке. Что Бог меня накажет».
Она сбросила вызов. Зашла в настройки и заблокировала номер. Следом — номер Толика, Виталика и Нины.
Тишина.
Вера опустилась на пол, прислонилась спиной к стене. Сидела, обхватив колени руками.
Впервые за пятнадцать лет — абсолютная тишина. Никто не звал из соседней комнаты. Не нужно было бежать за водой, за лекарствами, менять бельё.
Она прислушалась к себе. Там, где раньше жил страх не успеть, не угодить, не справиться — теперь была пустота. Но не чёрная дыра, а светлое пространство. Чистое. Как эта комната.
Губы дрогнули в улыбке. Первой за долгое время.
— Чай, — сказала она вслух. — Я хочу купить себе красивую чашку. Красную. И пить из неё чай.
Вера поднялась. Расправила плечи.
Впереди был магазин. И целая жизнь.
Своя.
Она вышла из квартиры и повернула ключ. Два оборота. Негромкий щелчок.
Вера пошла к лестнице, и звук её шагов был похож на первые такты музыки, которую она ещё не знала, но очень хотела услышать.