«Отработанный материал». Муж произнёс это при всех — при маме, при дочери, при гостях. Встал с бокалом на её пятидесятилетии и сказал именно так.
Светлана потом год будет просыпаться с этой фразой. Засыпать с ней. Смотреть в зеркало и видеть то, что он описал.
Но сначала — тот вечер.
* * *
Светлана в последний раз оглядела зал. Белые скатерти, свечи в низких подсвечниках, букеты из бледно-розовых пионов. Она выбирала их сама — долго, придирчиво, объезжая три магазина. Хотелось, чтобы потом говорили: «У Светы на юбилее было душевно».
Пятьдесят. Цифра казалась ей неподъёмной, как чемодан, набитый камнями. Сорок пять ещё звучало терпимо — «расцвет», «ягодка опять». А пятьдесят — приговор. Официально: немолодая женщина.
Она провела ладонью по бедру, разглаживая невидимую складку на тёмно-синем платье. Платье было куплено специально — сидело хорошо, скрывало то, что нужно скрывать. Парикмахер утром уложила волосы в мягкие волны, и Светлана даже позволила себе подумать, что выглядит почти элегантно.
Гости съезжались. Мама — восемьдесят два года, но бодрая, с палочкой — заняла место по правую руку от юбилярши. Брат Саша с женой Леной. Подруга Наташа с работы, с которой они вместе уже пятнадцать лет в одной бухгалтерии. Коллеги, соседка Вера Павловна, которую было неудобно не позвать. Дочка Маша прилетела из Питера — двадцать пять лет, взрослая уже, — сидела рядом, то и дело сжимая мамину руку под столом.
Олег сидел напротив. Он уже выпил — Светлана видела по тому, как откинулся на спинку стула, как расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. По тому, как громко смеялся шуткам Лены, хотя шутки были не смешные.
Двадцать семь лет вместе. Она знала каждую его гримасу, каждый жест. Знала, когда он устал, когда раздражён, когда скучно. Сейчас ему было весело. Слишком весело.
Тосты шли один за другим. Мама говорила долго, путано, со слезами — про то, какая Светочка была послушная, как хорошо училась, как они с отцом — царствие небесное — гордились. Брат сказал коротко: «За сестру. Пятьдесят — не возраст. Главное впереди». Наташа пошутила про бухгалтерский учёт лет — мол, после пятидесяти списывать рано. Все засмеялись.
Светлана улыбалась, кивала, подносила бокал к губам. Шампанское было тёплым и кисловатым. Она почти не пила — следила, чтобы официанты вовремя меняли тарелки, чтобы никто не сидел с пустым бокалом. Это был её праздник, но она по привычке была на нём хозяйкой, а не гостьей.
Олег постучал вилкой по бокалу. Звон разнёсся по залу.
— Ну, теперь муж скажет, — произнесла мама одобрительно.
Олег встал. Он был всё ещё красив — широкоплечий, с густыми, хоть и седеющими волосами. Когда-то она влюбилась именно в эти плечи, в уверенную походку, в то, как он умел войти в комнату и сразу стать центром внимания.
— Двадцать семь лет, — начал Олег, и голос его слегка плыл. — Двадцать семь лет я просыпаюсь рядом с этой женщиной.
Он сделал паузу. Светлана почувствовала, как дочка напряглась.
— Мы через многое прошли. Девяностые пережили, дефолт пережили, ремонт пережили. — Он хохотнул. — Машку вырастили, в люди вывели.
Пока всё было нормально. Пока это были просто слова, какие говорят на юбилеях. Светлана выдохнула.
— Но знаете что, — Олег качнулся и ухватился за край стола. — Знаете, что я вам скажу?
Тишина стала другой. Напряжённой. Кто-то отложил вилку.
— Мужику в пятьдесят три — самый сок. Это я вам говорю. — Он ударил себя в грудь. — А женщине в пятьдесят...
— Олег, — тихо сказала Светлана.
— Подожди, дай договорю. Я тост говорю. — Он отмахнулся. — Так вот, женщине в пятьдесят — это, извините, отработанный материал. Пора на покой. А мне нужна молодая и звонкая. Чтоб глаз радовала. Чтоб жизнь кипела. А не вот это вот...
Он обвёл рукой Светлану — её платье, её укладку, её застывшее лицо.
— Не обижайся, Свет, ты же понимаешь. Юмор. — Он снова хохотнул. — За юбиляршу, в общем. Пусть на пенсии отдыхает.
Он опрокинул рюмку.
Тишина. Абсолютная, звенящая. Светлана видела лицо матери — растерянное, испуганное. Видела, как Наташа опустила глаза в тарелку. Как брат побагровел. Как соседка Вера Павловна зачем-то полезла в сумочку.
А потом кто-то неловко хлопнул. Один раз, другой. Кажется, Лена — из вежливости, чтобы разрядить обстановку. И несколько человек подхватили, нестройно.
Светлана сидела неподвижно. В груди было пусто и холодно, будто кто-то открыл дверь в январскую ночь. Она смотрела на свои руки — как они лежат на коленях, совсем спокойные — и не понимала, почему они не дрожат.
— Мам, — прошептала Маша. — Мам, ты как?
Светлана повернула голову. Улыбнулась. Губы двигались сами — привычно, механически.
— Всё хорошо, доча. Папа просто выпил лишнего.
Она досидела до конца. Потому что нельзя было встать и уйти — гости, накрытый стол, оплаченный банкет. Потому что мама расстроится ещё сильнее. Потому что люди будут говорить. Потому что так не делают.
Она улыбалась, кивала, принимала поздравления. Разрезала торт. Позировала для фотографий — рядом с мужем, который обнимал её за плечи и дышал ей в ухо перегаром. Кто-то сказал: «Какая вы красивая пара».
Внутри было пусто. Совсем.
* * *
Дома он полез к ней с объятиями.
— Ну чего ты надулась? — Олег стянул галстук и бросил на кресло. — Хороший же был вечер.
Светлана стояла у окна, всё ещё в своём платье. Смотрела на фонари во дворе.
— Ты меня перед всеми унизил.
— Да ладно тебе. Шутка была. Юмор. Не умеешь ты шутки понимать, Света. Сколько живём, а ты всё обижаешься на ерунду.
— Ты сказал, что я отработанный материал.
— Ну сказал. И что? Все посмеялись.
Она обернулась. Он уже сидел на кровати, расстёгивал ремень, зевал.
— Никто не смеялся, Олег. Там была тишина.
— Да брось. Нормально всё прошло. Ты просто устала, тебе показалось. — Он похлопал по простыне рядом с собой. — Иди ложись, поздно уже.
Она не легла. Пошла на кухню, сделала чай, просидела там до трёх ночи. Пила остывший чай маленькими глотками и смотрела в темноту за окном.
Отработанный материал.
Она прокручивала эту фразу снова и снова. Он сказал это при маме. При дочери. При подругах, коллегах, соседях. Встал, поднял бокал и публично объявил, что его жена — отработанный материал.
И ведь это значит, что он так думает. По-настоящему. Если человек может такое сказать вслух, на людях, значит, внутри он давно это решил.
Светлана встала, подошла к зеркалу в коридоре. Посмотрела на себя: размазавшаяся тушь, осунувшееся лицо, морщины у глаз, носогубные складки. Шея уже не та. Руки — в пигментных пятнах, каких раньше не было.
Отработанный материал.
Она отвернулась от зеркала.
* * *
Неделю она почти не спала. Днём уходила на работу, сидела в бухгалтерии, смотрела в монитор — цифры расплывались, не складывались в ряды. Коллеги здоровались, поздравляли с прошедшим юбилеем. Она улыбалась, благодарила. Наташа смотрела с тревогой, но не лезла с расспросами.
Вечером возвращалась домой. Олег смотрел телевизор, ужинал, ложился спать. Вёл себя как обычно, будто ничего не произошло. Будто неделю назад он не сказал ей в лицо — и всем остальным — кто она такая.
На восьмой день он сам завёл разговор.
Светлана мыла посуду. Олег стоял в дверях кухни, прислонившись плечом к косяку.
— Свет, поговорить надо.
Она не обернулась.
— Говори.
— Я тут думал... В общем, нам надо развестись.
Тарелка выскользнула из рук, звякнула о раковину. Не разбилась — толстый фаянс, крепкий. Светлана медленно выключила воду. Вытерла руки полотенцем. Обернулась.
— Что?
— Развестись, — повторил он спокойно. — Я уже всё решил. Ты же сама понимаешь — мы давно чужие. Живём как соседи. Мне нужна новая жизнь, Свет. Мне пятьдесят три, я ещё молодой мужик. Хочу пожить для себя.
Она смотрела на него и не узнавала. Это был тот же человек, с которым она прожила двадцать семь лет. Те же черты, тот же голос. Но сейчас он был абсолютно чужим.
— Молодая и звонкая, — сказала она тихо. — Ты нашёл себе молодую и звонкую.
Он не стал отрицать.
— Её зовут Алина. Ей двадцать три. — Пауза. — Я заслужил немного счастья, Света. Не обижайся.
Не обижайся. Он уходит к девушке, которая на два года младше их дочери, и говорит «не обижайся».
Светлана почувствовала, как по лицу потекли слёзы — она даже не заметила, когда начала плакать. Всхлипнула, отвернулась, уткнулась лицом в полотенце.
— Ну вот, — вздохнул Олег с досадой. — Начинается. Я так и знал, что ты истерику устроишь. Поэтому и не хотел говорить.
Она не ответила. Не могла.
* * *
Развод оформили за два месяца. Олег куда-то торопился — наверное, Алина ждала. Светлана подписывала бумаги молча, не торгуясь. Квартиру разменяли: трёшку на Профсоюзной, которую покупали вместе двадцать лет назад, продали и поделили деньги. Светлана взяла однокомнатную в том же районе — восемь миллионов, скромно, зато без ипотеки. Олег свою долю забрал и переехал к Алине.
В ЗАГСе было неуютно. Такой же зал, как тот, где когда-то регистрировали брак, только люстры другие и скамейки обшарпанные. Светлана стояла у окна, пока оформляли документы. Мимо прошла молодая пара — девушка в белом платье, парень с цветами. На регистрацию, наверное.
Олег расписался в журнале, встал, одёрнул пиджак.
— Ну, вот и всё, — сказал он почти весело. — Без обид, Свет. Жизнь продолжается.
Она кивнула. Без обид. Конечно.
Он ушёл первым. Она осталась сидеть на скамейке, сжимая своё свидетельство о расторжении брака. Бумага была плотной, официальной. «Брак расторгнут». Три слова — и двадцати семи лет больше нет.
* * *
Первые две недели в новой квартире Светлана почти не выходила. Взяла больничный — участковая врач посмотрела на неё, покачала головой и выписала без лишних вопросов.
Она лежала на диване, смотрела в потолок. Плакала — не от каких-то конкретных мыслей, просто слёзы текли сами. Ела мало — кусок не лез в горло. Похудела на четыре килограмма, но не от фитнеса, а от того, что организм отказывался принимать пищу.
Мысли были тяжёлыми, вязкими.
«Кому я теперь нужна? Разведённая, пятидесятилетняя. Отработанный материал».
Эта фраза стала её внутренним голосом. Она просыпалась с ней, засыпала с ней. Смотрела в зеркало — и видела то, о чём он говорил. Морщины. Обвисшую кожу. Седые корни. Потухшие глаза.
Однажды позвонила Маша.
— Мам, как ты? Я волнуюсь. Может, приеду?
— Не надо, доча. У тебя работа.
— Да бог с ней, с работой. Я могу на неделю отпроситься.
— Не надо, — повторила Светлана. — Я справлюсь.
Она не была уверена, что справится. Но не хотела, чтобы дочь видела её такой — раздавленной, жалкой.
На третьей неделе приехала Наташа. Просто приехала, без звонка, с тортом и бутылкой вина.
— Открывай, — сказала в домофон. — Я знаю, что ты дома. И знаю, что ты не хочешь никого видеть. Но я всё равно приехала.
Светлана открыла. Наташа вошла, огляделась — немытая посуда в раковине, пустые чашки на столе, запах несвежего воздуха — и ничего не сказала. Просто открыла окно, включила чайник, порезала торт.
— Садись. Сейчас будем чай пить и разговаривать.
Они сидели на кухне. Наташа ела торт, Светлана ковыряла вилкой крем.
— Он негодяй, — сказала Наташа. — Это мы знаем. Это все знают. После того юбилея с ним полкомпании здороваться перестали. Людям было стыдно за него.
Светлана молчала.
— Но знаешь что, Свет? — Наташа отложила вилку. — Пока ты сама в это веришь — в то, что он сказал, — тебе будет плохо. Он дурак. Он всю жизнь был дураком, просто ты не хотела замечать. А ты — живая, умная, красивая женщина. И тебе пятьдесят, а не сто пятьдесят.
— Красивая, — горько усмехнулась Светлана. — Посмотри на меня.
— Я смотрю. Вижу человека, который две недели себя похоронил. Это временно. Это пройдёт. Но ты должна захотеть.
Светлана подняла глаза.
— Захотеть чего?
— Жить дальше. Не для него. Не назло ему. Для себя. Ты вообще помнишь, когда последний раз что-то делала для себя?
Она не помнила.
* * *
Перелом случился не сразу. Не было момента, когда Светлана проснулась и поняла: всё, хватит, начинаю новую жизнь. Было много маленьких шагов, спотыканий, откатов.
Однажды она поймала себя на том, что третий час листает страницу Олега в соцсети. Он уже не скрывался — выкладывал фото с Алиной. Море, пальмы, бассейн. «Моя богиня», «Новая жизнь», «Счастье есть». На фотографиях Алина была яркой, загорелой, с длинными ногами и пухлыми губами. Олег рядом с ней выглядел довольным, помолодевшим.
Светлана смотрела на эти фотографии и чувствовала, как что-то внутри сжимается. Сравнивала себя — бледную, осунувшуюся — с этой девочкой. И проигрывала. Конечно, проигрывала. Ей пятьдесят один, а той двадцать три.
Она закрыла телефон, села на кровать, обхватила себя руками. Долго сидела так, раскачиваясь. Потом встала, подошла к зеркалу.
«Отработанный материал».
Посмотрела на себя. Внимательно, жёстко.
«Правда, отработанный? Или тебе просто сказали это — а ты и поверила?»
Она не знала ответа. Но впервые за эти недели в голове появился вопрос. А вопрос — это уже начало.
На следующий день она записалась в бассейн.
* * *
Бассейн был муниципальный, неподалёку от дома. Ничего особенного — хлорка, синие дорожки, гулкое эхо под потолком. Светлана пришла рано утром, когда народу было мало. Стянула халат, вошла в воду.
Сначала было стыдно. Казалось, все смотрят. Оценивают. Видят всё то, что она сама видела в зеркале. Она проплыла одну дорожку и чуть не задохнулась — не от нагрузки, от паники.
Вылезла, села на бортик. Отдышалась. Посмотрела вокруг.
Рядом плавала женщина примерно её возраста — полная, в розовой шапочке. Плыла медленно, но уверенно. На соседней дорожке — мужчина лет шестидесяти, с седой грудью и добродушным лицом. Он кивнул ей, улыбнулся и поплыл дальше.
Никому не было дела до неё. Люди пришли плавать. Вот и всё.
Она заставила себя проплыть ещё две дорожки. Потом ещё одну. Вылезла из воды измотанная, но почему-то чуть живее, чем была утром.
После бассейна зашла в парикмахерскую. Не в ту, куда ходила обычно, а в новую — увидела вывеску по дороге и зашла. Мастер была молодая, энергичная.
— Что делаем?
— Не знаю, — сказала Светлана честно. — Что-нибудь другое.
Мастер посмотрела на неё, на отросшие седые корни, на тусклые пряди.
— Давайте покороче. И цвет освежим. Будете как новенькая.
Светлана не стала спорить.
Через два часа она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Короткая стрижка — не радикально, но заметно. Тёплый медовый оттенок вместо мышиного серо-русого. Лицо стало другим — не моложе, нет. Живее. Определённее.
Она вышла из парикмахерской и впервые за долгое время подумала: может, не всё потеряно.
* * *
Лето прошло в мелких победах.
Бассейн три раза в неделю. Сначала три дорожки, потом пять, потом десять. К августу она плавала полчаса подряд, не задыхаясь.
Минус шесть килограммов. Не диета — просто стала есть нормально, готовить себе, а не доедать что попало.
Новые джинсы — впервые за много лет не растянутые, а по фигуре. И льняная рубашка, которую продавщица назвала «модной классикой».
На работе её повысили. Главный бухгалтер ушла на пенсию, и директор предложил должность Светлане. Она согласилась. Зарплата выросла с семидесяти до ста десяти тысяч. Ответственности тоже стало больше, но это было даже хорошо — голова была занята делом, а не прокручиванием прошлого.
Страницу Олега в соцсети она заблокировала. Не сразу, но заблокировала. Наташа одобрительно кивнула:
— Давно пора. У него там гормоны, у неё — расчёт. Посмотрим, чем кончится.
Светлана пожала плечами.
— Мне уже всё равно.
Это была почти правда. Почти. Иногда, поздно вечером, когда не спалось, она ещё вспоминала ту фразу. «Отработанный материал». Голос Олега, пьяный, уверенный. Тишину за столом. Свои руки на коленях.
Но жжение уходило быстрее, чем раньше. Как старая рана — ещё ноет на погоду, но уже не кровоточит.
* * *
Осенью Светлана записалась на курсы. Долго думала, что хочет, и в итоге выбрала керамику. Почему — сама не понимала. Увидела объявление: «Лепка из глины для начинающих, по субботам». Подумала: а почему нет?
Группа была маленькая — восемь человек. В основном женщины, но был и один мужчина — немолодой, с бородой, похожий на художника. Учительница — молодая, с веснушками и руками, вечно измазанными в глине.
Первую чашку Светлана слепила кривую и косую. Засмеялась, глядя на неё:
— Ну и уродина.
— Первый блин комом, — сказала учительница. — Через месяц будете лепить как профессионал.
Через месяц она лепила не как профессионал, но лучше. Глина слушалась рук, из бесформенного куска получались вещи — кривоватые, неровные, но живые. Она начала лепить дома, по вечерам. Не ради результата — ради процесса. Руки были заняты, голова отдыхала.
К зиме она почти забыла про Олега. Он стал воспоминанием — тусклым, неприятным, но уже не болезненным. Как вспоминают школьного хулигана, который когда-то дёргал за косички. Было и прошло.
Иногда Маша рассказывала по телефону:
— Мам, я видела папу. Он какой-то потрёпанный. И эта его Алина... командует им, как собачкой.
Светлана слушала, не комментировала. Ей было уже почти неинтересно.
* * *
Год прошёл. Светлане исполнился пятьдесят один.
День рождения она не праздновала — просто посидела с Машей и Наташей в кафе, выпила бокал вина, съела десерт. Никаких торжественных речей, никаких тостов. Тихо, тепло, хорошо.
— Мам, ты так изменилась, — сказала Маша, глядя на неё через стол. — В хорошем смысле. Ты прямо светишься.
Светлана улыбнулась.
— Просто выспалась. Наконец-то.
Это было правдой. После года, когда каждую ночь просыпалась с камнем в груди, после месяцев, когда засыпала только под утро — теперь она ложилась в одиннадцать и спала до семи. Крепко, без снов, без кошмаров.
Она похудела на десять килограммов. Не до костей — до нормы. До того веса, который был у неё в тридцать пять, до рождения Маши. Ходила в бассейн, начала бегать по утрам — медленно, трусцой, по парку у дома. Сначала задыхалась через пять минут, теперь могла пробежать полчаса.
Причёска стала привычной. Она регулярно ходила к мастеру, следила за собой. Научилась делать лёгкий макияж — не яркий, а «освежающий», как говорила девушка из косметического магазина. Пять минут утром — и лицо выглядело отдохнувшим, живым.
Одежда тоже изменилась. Не то чтобы она скупала дорогие бренды — просто перестала носить бесформенные кофты. Появились платья, блузки, пиджаки. Ничего вызывающего — но то, в чём было приятно смотреть на себя в зеркало.
На работе её уважали. Коллеги здоровались с улыбкой, директор ценил. Зарплаты хватало на всё — и на курсы, и на косметолога, и на отпуск в Калининграде летом.
Она всё ещё жила одна. Были мужчины, которые смотрели, звали на кофе, писали в соцсетях. Она пока не торопилась. Не потому, что боялась — просто было хорошо так. Одной. С собой.
* * *
Торговый центр был большой, недавно открылся на окраине. Светлана зашла после работы — купить подарок Наташе на день рождения.
Она шла по галерее, рассматривала витрины. Бежевое пальто на манекене — красивое, но дорогое. Сумка в окне обувного — практичная, надо примерить. Кафе с запахом кофе и корицы — может, потом.
Она чувствовала себя спокойно, легко. Обычный вечер, обычные дела.
Голос она услышала раньше, чем увидела. Громкий, резкий, женский:
— Быстрее давай! Ты что, заснул там?
Она замедлила шаг. Что-то в этой интонации было царапающее.
— Ты вообще двигаться умеешь? Или только есть и телевизор смотреть?
Светлана свернула за угол — и замерла.
Олег стоял у витрины ювелирного, нагруженный пакетами. Три, четыре, пять — из разных магазинов, на обеих руках. Он был сгорбленный, потный, в мятой куртке. Лицо осунувшееся, постаревшее. Под глазом — синяк. Не свежий, уже желтеющий, но заметный.
Рядом стояла девушка. Светлана не сразу узнала её — видела только на фотографиях. Алина. Двадцать четыре теперь. Яркая — но как-то слишком. Короткая юбка, высокие сапоги, красная куртка. Лицо недовольное.
— Там в машине ещё три пакета, — скомандовала она. — Тащи сюда. И быстро, я замёрзла ждать.
— Сейчас, Алин, — промямлил Олег. — Сейчас, любимая...
— Какая я тебе любимая? Носильщик ты мой, вот кто. — Она засмеялась — резко, неприятно. — Давай, шевелись. И не вздумай опять сумку уронить. Там косметика на двадцать тысяч, если что помнёшь — сам оплатишь.
Олег засеменил куда-то в глубь галереи — видимо, к парковке. Алина осталась стоять, уткнувшись в телефон. Её лицо в синем свете экрана было пустым.
Светлана стояла неподвижно. Смотрела.
Это был он. Тот самый мужчина, который год назад встал на её юбилее и сказал, что ему нужна молодая и звонкая. Тот, кто назвал её отработанным материалом при всех гостях. Тот, кто ушёл к этой девушке, выкладывал фотографии с моря, писал «счастье есть».
Вот оно, его счастье. Синяк под глазом. Пять пакетов в руках. «Носильщик, давай быстрее».
Олег вернулся с ещё тремя пакетами. Тяжело дышал, пот стекал по вискам.
— Всё, Алин. Больше нет.
— А на кассу кто пойдёт? Я, что ли? — Она мотнула головой в сторону ювелирного. — Там моё колечко отложили. Иди оплати.
— Алин, там же...
— Что — там? Я сказала — иди. И не ной, терпеть не могу, когда ты ноешь.
Он опустил глаза. Привычно, затравленно. Пошёл к кассе.
И тут он её увидел.
Сначала прошёл мимо, потом остановился. Обернулся. На его лице мелькнуло что-то — узнавание, растерянность.
— Света? Привет. Ты... как тут?
Она смотрела на него. На этого человека, которого знала двадцать семь лет. Который когда-то был широкоплечим, уверенным, хозяином жизни. Теперь он стоял перед ней — сгорбленный, с синяком, с пакетами в руках, как провинившийся мальчишка.
— Привет, — сказала она ровно. — Зашла после работы.
— Ты... хорошо выглядишь.
— Спасибо.
Он переступил с ноги на ногу. Хотел ещё что-то сказать — может, что у него всё хорошо, что он счастлив. Но не успел.
— Олег! — рявкнула Алина от витрины. — Ты с кем там языком чешешь? Я сколько ждать буду?
Он дёрнулся, как от удара.
— Сейчас, Алин, сейчас...
— Марш на кассу! И потом ещё в аптеку зайдём, мне маску для лица нужно.
Олег посмотрел на Светлану — виновато, жалко. Открыл рот, будто хотел что-то сказать.
— Всего хорошего, — сказала Светлана.
Повернулась и пошла дальше.
За спиной слышалось:
— Ну ты идёшь или нет? Сколько можно? Клянусь, если ты ещё раз...
Голос затих за поворотом.
* * *
Светлана шла по галерее. Мимо витрин, мимо кафе, мимо людей с пакетами. Ноги несли сами.
Внутри было тихо. Не злорадство — она ждала злорадства, но его не было. Не жалость — жалеть его она не собиралась, он получил то, что выбрал. Было что-то другое. Спокойное, ясное, как вода в бассейне ранним утром, когда ещё никого нет.
Вот она, молодая и звонкая. Командует им как прислугой. Орёт при всех. Синяк под глазом — откуда? Может, и не она, может, сам ударился. А может, и она.
Она вспомнила его фотографии в соцсети. Море, пальмы, «моя богиня». Как давно это было. И как быстро кончилось.
Он получил ровно то, что хотел.
Мысль пришла сама — простая, без злости. Он хотел молодую и звонкую. Получил. Только «звонкая» оказалась в другом смысле — звонкий голос, звонкие команды, звонкие скандалы на весь торговый центр.
А она? Что получила она?
Светлана остановилась у витрины. Посмотрела на своё отражение в стекле.
Женщина пятидесяти одного года. Стройная, подтянутая, в хорошем пальто. Аккуратная стрижка, лёгкий макияж. Прямая спина. Спокойный взгляд.
Год назад она лежала на диване и думала: «Кому я нужна?» Год назад она была уверена, что жизнь закончилась. Что она — отработанный материал, списанный со счетов.
А теперь она стоит здесь. Живая. Настоящая. С работой, которую любит. С подругами, которые ценят. С дочкой, которая гордится. С планами, с курсами керамики, с утренними пробежками и вечерним чаем на кухне, где никто не скажет ей гадость.
И главное — с собой. С той женщиной в отражении, которую она наконец узнаёт и которой не стыдится.
Она улыбнулась. Уголком губ, чуть-чуть.
Развернулась и пошла в отдел аксессуаров. Там были красивые серьги — она видела раньше, серебро с бирюзой. Хотела примерить.
Она больше не «отработанный материал». Она не «старушка на покой». Она не «бывшая жена».
Она — Светлана. Пятьдесят один год. Центр собственной жизни.
И это — лучшее, что она когда-либо получала.