Ну, что тут сказать… Бывают дни, когда просыпаешься и понимаешь: сегодня будет война. Кира, молодая, сильная духом женщина, хоть и с вечной тенью усталости под глазами, знала эту закономерность как свои пять пальцев. Стоило ей только вздохнуть свободно, как тут же на горизонте замаячил бронепоезд — Лидия Петровна, ее свекровь.
Она не была чудовищем из сказок, нет. Она была хуже. Она была системой. Системой, которая по умолчанию считала Киру ошибкой в программе ее сына, Максима.
А тут такой повод для гордости! Кира, не сидевшая на шее у мужа, полгода пахала на фрилансе — ночами, пока Мишенька спал, и утром, пока Максим еще не проснулся. Заработала на частный садик. Не просто садик, а садик мечты, с английским, Монтессори и бассейном. Выбрала, оформила, оплатила. Вчера они с Мишкой торжественно купили новый рюкзак с динозавром.
— Мишенька будет ходить в самый лучший садик, — говорила она Максиму, который только кивал с видом «делай, как знаешь, лишь бы мама не узнала».
Лидия Петровна узнала.
Все началось со звонка в десять утра. Кира как раз закончила важную конференцию, выдохнула, налила себе кофе — впервые за неделю! — и тут… телефон.
— Здравствуй, Кирочка! — голос свекрови был сладкий, как сироп, от которого начинает щипать губы. — Я по поводу Мишеньки. Зачем ты чудишь?
Кира почувствовала, как кофе обжигает ей горло, хотя она еще не успела сделать глоток.
— Лидия Петровна, о чем вы? Мишенька в садике, — она старалась говорить ровно, но голос предательски дрогнул.
— В садике? Ой, не смеши меня! — последовал громкий, как удар гонга, смех. — Ты о том новомодном цирке, куда ты его отдала, чтобы понты перед подружками колотить? Нет уж, моя дорогая. Сын мой, а внук мой! Внук будет ходить в наш, проверенный садик. В ведомственный. Где я сорок лет проработала!
Кира оцепенела. Руки начали дрожать.
— Что значит — «будет ходить»?! Я его туда записала и оплатила! Вы что, его перевели?!
— Конечно! — тон свекрови был таким, словно она сообщила о покупке батона хлеба. — Я все сделала еще утром, пока ты тут за своим компьютером пыль глотала. Забрала документы, перевела в «Солнышко». Он уже там, кстати! Привыкает к нашим методам. И не надо мне тут говорить о своих «деньгах». Сын мой, Максим, мне сам сказал, что тебе нужно научиться экономить. А эти твои траты на английский для трехлетки — это просто глупость.
Кира не видела Максима, но услышала его. Он стоял где-то рядом со свекровью. Он предал ее. Он не просто молчал. Он, выходит, позволил это сделать.
— Максим! — закричала Кира в трубку, не обращая внимания на свекровь. — Максим, это правда?! Ты позволил ей украсть моего ребенка?! Ты знал, сколько я работала?!
Послышалось шуршание, видимо, свекровь прикрыла трубку рукой. Потом раздался виноватый, тихий, но отчетливый голос мужа.
— Кир, ну ты не начинай, а? Мама хотела как лучше. Зачем нам тратиться? Садик хороший, бесплатный почти. Мама сказала… — он запнулся.
И тут Лидия Петровна снова прильнула к микрофону, словно злобная фурия, которая жаждала крови.
— Вот именно! Женщина должна слушаться старших, Кирочка! Если я, мать Максима, говорю, что так лучше для семьи и бюджета, значит, ты обязана это принять. Ты что, сама не понимаешь? Мы — семья! А ты тут свою самодеятельность развела.
Кира стояла посреди кухни, вся в этом солнечном свете, но внутри нее была черная, ледяная ярость. Вот он, момент. Вот она, несправедливость, которую нельзя просто проглотить. Ей не просто испортили день. Ей наплевали в душу, обесценили ее труд и, что самое страшное, лишили права быть матерью, принимающей решение.
— Лидия Петровна, — голос Киры стал страшно тихим, как предупреждение перед бурей. — Я сейчас еду за сыном. Вы не имеете права решать за меня. И знаете что? Это был не ваш садик, и не ваш бюджет. Это были мои деньги, мой выбор и мой ребенок.
— Что ты там пискнула?! — свекровь явно не ожидала отпора.
— А то, что я не ваша дочь и не ваша домработница, — отрезала Кира. — Можете говорить Максиму, что он «должен», но мне вы ничего не прикажете! И я поставлю вас на место. Прямо сейчас.
Она сбросила звонок. Схватила ключи, куртку, телефон. Кофе остыл. Он ей больше не нужен. В голове была только одна мысль: Справедливость.
Кира летела по трассе, словно за ней гнались все демоны семейной жизни. Мишенька, сбитый с толку внезапной сменой обстановки, мирно спал в детском кресле. Она забрала его из этого «Солнышка», куда его самовольно перевела Лидия Петровна. Забрала без скандала, тихо, с ледяным достоинством. Главное было — уйти. Не дать свекрови насладиться ее яростью.
Она ехала к маме. К родной, тихой гавани, где пахло пирогами и безусловной любовью.
— Наконец-то, — прошептала Кира, прижимая руль. — Наконец-то я не должна ни с кем спорить.
Когда Мишенька был уложен, Кира, не глядя на часы — а было уже одиннадцать вечера — написала Максиму сообщение. Не длинный упрек, не истерика. Ультиматум. Чистый, как хирургический нож.
«Максим. Я у мамы. Не жди.
Ты позволил ей украсть мое право на выбор для нашего сына. Ты предал меня и наш семейный бюджет. Раз ты не муж мне, а только сын своей мамы, значит, я не могу быть твоей женой.
Условие одно: Ты звонишь своей матери и говоришь: «Мама, в мою семью ты больше не вмешиваешься». Ты делаешь это публично и записываешь мне голосовое. Иначе — я подаю на развод. И да — тебе придется спать в кровати, которую тебе постелит мама.
Я жду твоего звонка до завтрашнего утра.»
Отправила. Дрожащими руками выключила звук на телефоне и просто рухнула на диван. Слезы? Нет. Была только пустота и страшное, оглушительное чувство свободы.
А Максим? Максим, конечно, обалдел. Он приехал домой, а там — тишина. Телефон жены молчит. Послание прочитано, а ответа нет. Он попытался позвонить ей. Бесполезно.
Через двадцать минут раздался звонок от самой Лидии Петровны. Злой, как осиное гнездо.
— Максим! Что это значит?! — кричала она, даже не здороваясь. — Эта выскочка сбежала?! Ты почему ей позволяешь?!
— Мам, ну перестань! — Максим чувствовал себя пойманным мышонком. — Она обиделась, из-за садика.
— Обиделась?! Она обнаглела! Я тебя родила, я тебя вырастила! А она? Она кто? — голос свекрови перешел на визг. — А я вот что тебе скажу. Ты эту стерву немедленно гонишь обратно. А если она будет выпендриваться, я забираю свою квартиру! И дачу! Забудь о ней! Я перепишу все на тетю Лену! Идиот! Ты же сам останешься без всего, если пойдешь против меня!
Вот он, яд. Эмоциональный шантаж, помноженный на угрозу наследством. Свекровь, которая считала, что владеет своим сыном, его браком и его будущим.
Максим сел на диван, схватившись за голову. Он видел Киру. Ее глаза, полные обиды. Он слышал маму. Ее голос, полный угрозы. Он понял: он в ловушке. Он, мужчина, тридцати лет, не может принять решение без разрешения матери. Это было унизительно.
— Что ж ты за мужик-то такой, Макс?! — промелькнуло у него в голове.
Он сидел до утра. Пытался позвонить Кире. Она не брала. Пытался уговорить маму.
— Мам, ну давай вернем его в частный садик…
— НЕТ! — отрезала она. — Это дело принципа! Если ты сейчас ее не проучишь, она тебе на шею сядет!
Утром Кира открыла ноутбук, готовясь искать адвоката, когда раздался звонок. Максим. Она взяла трубку.
— Кира, пожалуйста… Я не знаю, что делать… Мама…
— Хватит! — Кира прервала его резко. — Максим, у тебя был выбор. Ты мог защитить нашу семью или остаться мальчиком для мамы. Ты выбрал второе.
— Нет! Я люблю тебя! Но она же… наследство!
— Значит, твоя любовь стоит дешевле, чем квартира, которую ты еще и не заработал? — она задала этот вопрос холодно, как приговор.
— Кира, дай мне еще день! Я попробую…
— Нет. Я ждала ночь. Моя жизнь больше не будет на паузе из-за твоей нерешительности.
Кира положила трубку и сразу же набрала своего друга, с которым она работала по фрилансу.
— Привет, Семен. Мне нужна одна услуга. Ты можешь съездить со мной на нашу квартиру и помочь мне сменить замки? И да… мне нужно, чтобы ты забрал из сейфа кое-какие документы.
***
Максим сидел на лестничной клетке своей собственной квартиры, куда не мог попасть. Замок сменили. Рядом стоял чемодан, который Кира, видимо, выставила в спешке. Он провел ночь на диванчике в офисе, проклиная и себя, и свою мать, и этот несчастный садик. Он чувствовал себя предателем и ничтожеством.
Утром Кира, через подругу, с которой они работали, прислала ему сообщение: «Встречаемся в кафе "У фонтана". Приходи один».
Он пришел. Увидел ее — сильную, собранную, с холодным блеском в глазах. Его любимая Кира, которую он чуть не потерял.
— Кира, я… — начал он, но она подняла руку.
— Не надо. Я не хочу слушать оправдания. Ты не смог выбрать между мной и своей матерью. Ты позволил ей унизить меня, обесценить мой труд и распоряжаться нашим ребенком. Это факт.
Она сделала глоток кофе и посмотрела ему прямо в глаза. Это был приговор.
— Я не хочу быть твоей женой в доме твоей мамы. Я не хочу жить на птичьих правах под ее контролем. Ты хочешь, чтобы я вернулась?
Надежда вспыхнула в нем, как спичка.
— ДА! Конечно!
— Хорошо. Условие. Прямо сейчас, сегодня, мы оформляем ипотеку на нашу, отдельную квартиру. На нашу с тобой фамилию. И мы съезжаем отсюда в течение месяца. Я вложу свои деньги, ты — свои. Никаких подачек от твоей мамы. Никаких ее советов. Никаких ее ключей. Если ты это сделаешь — я остаюсь. Если нет — я подаю на развод, и ты больше не увидишь Мишеньку.
Максим оцепенел. Ипотека? Это же страшно! Это же ответственность! А как же мама, которая всегда советовала жить у нее, чтобы «экономить»?
— А мама… Мама сказала, что… — начал он, мямля.
— ТВОЯ МАМА ТЕПЕРЬ ТЕБЕ НЕ СОВЕТЧИК! — этот крик вырвался из Киры, и она не смогла его сдержать. Впервые она была такой напористой и жесткой. — Или ты выбираешь меня и нашего сына, и мы строим СВОЙ дом, СВОЮ семью. Или ты остаешься сыном, который спит на диване у мамы, потому что не может принять решение! Выбирай!
Максим закрыл глаза. В голове пронеслись слова матери: «Останетесь без наследства, идиот!». И тут же — образ Киры. Ее усталые, но гордые глаза. Он понял. Его унижает не Кира, его унижает его собственная пассивность.
— Хорошо, — он выдохнул, поднимая голову. — Я согласен. Я оформлю ипотеку. Сегодня.
Кира чуть заметно кивнула.
***
Вечером того же дня Максим сделал то, на что не решался тридцать лет. Он приехал к матери. Один.
Лидия Петровна ждала его, надутая, как индюк.
— Ну, что, мальчик, приполз? — ехидно спросила она. — Скажешь этой хабалке извиниться?
Максим посмотрел на нее. Впервые он увидел не «маму», а тиранию, которая душила его всю жизнь.
— Мама, — его голос был твердым и низким, таким, какой Кира никогда не слышала. — Мы с Кирой берем ипотеку и съезжаем.
В комнате наступила гробовая тишина. Лидия Петровна уронила чашку. Та разбилась.
— Что?! Ты… Ты что несешь?! Ты что, решил стать бомжом из-за этой женщины?! А наследство?!
— Наследство? — Максим усмехнулся. — Мама, я хочу построить свою жизнь. С Кирой. Мы — семья. И нам больше не нужны твои советы. И твои деньги. И твоя квартира. Мы сами справимся. А ты… — он сделал паузу, — ты должна научиться, что взрослый мужчина — это не твой маленький сын. И не тебе решать, как нам жить.
Он развернулся и ушел. Он не просил прощения. Он поставил границу.
А Кира? Кира стояла у окна в съемной квартире, куда они перебрались на время оформления ипотеки. Максим зашел, обнял ее сзади, крепко.
— Мы едем в банк завтра, — прошептал он ей на ухо. — Начинаем новую жизнь.
Она повернулась к нему.
— А как же мама?
Максим пожал плечами, и в этом жесте было столько освобождения.
— Я поставил ее на место. На свое место, Кир. Далеко от нас. И знаешь, что? Мне впервые легко дышать.
Она прижалась к нему. Это было их освобождение.