Олег с досадой отшвырнул компьютерную мышку. Та, стукнувшись о стену в ободранных желтых обоях, грохнулась на пол. Кот Кудаблин, дремавший на столе, подпрыгнул и, спасаясь от неведомой опасности, больно царапнул тощее колено хозяина.
“Баран, - Олег раздраженно пнул ногой стол, - и ваще ничего не понимает! Хорошо ему советы раздавать. Сидит там на всем готовом, сопля. Это он в моей шкуре не был. А туда же - советовать… Москвич, блин…”.
Виртуальный товарищ порой выводил Олега из себя. Тем, что не понимал реалий жизни у них, в Козюхинске. И не понимал жизни Олега вообще. С Колькой - друг требовал называть себя Хорем - они познакомились два года назад. Колька - единственный друг Олега. Пусть и в виде бегущих по монитору букв.
Олег отправился на кухню. Сунулся в холодильник - в агрегате было привычно грустно. Половина мятой луковицы и давно скисшее молоко в пакете. Хотелось есть.
Олег натянул ветровку и пошагал к бабушке - в соседний подъезд. На улице пахло уже совсем по-осеннему, хотя лето еще не закончилось - конец августа. На площадке сходили с ума дети - прыгали по лужам, окатывали друг друга грязной водой. Олег посмотрел на них внимательнее - самому ему в детстве и в голову бы не пришло поливаться водой из луж. Мордатый пацан зачерпнул мутной жижи и хищно заозирался: на кого плеснуть. Две девчонки завизжали и побежали к подъезду - прятаться.
Олег зашел в подъезд бабы Гали. Собственно, это был и его родной подъезд. Все в нем знакомое с детства - и узкие, будто объеденные, ступени, и синие стены в надписях, и криво прибитые почтовые ящики. В ящике бабы Гали скрутилась бесплатная газета с рекламой и программой телепередач. Олег размотал проволоку, скрепляющую проушины ящика, вынул газету.
Внизу запыхтел и затопал мордатый - гнался за подружками. Те, приложив к губам указательные пальцы, хихикали и перемигивались на втором этаже.
Из квартиры высунулась соседка Чухлебова.
- А ну, - визгливо закричала Чухлебова, - пошли все отсюда! К себе ступайте! И у себя в подъезде орите! Что за дети бестолковые! Орут как Тарзаны, никакого покоя пожилому человеку! Брысь, говорю!
Девчонки молча побежали вниз. Олег почему-то тоже дернулся - будто это он забежал в подъезд с грязью в руках. Зато мордатый не побежал. Уставился на Чухлебиху наглыми глазенками.
- Где хочу, - сообщил он с вызовом, - там и хожу. У меня здесь отец живет, может. Я к нему пришел, может.
Чухлебиха захлопнула дверь. Толстомордый был ее непризнанным внуком от младшего сына.
Баба Галя сидела в кресле - читала. Она всегда читала. На коленях - пакет с семечками. Бабка работала в библиотеке, и на пенсии работала тоже. “Мне рассчитывать не на кого, - говорила баба Галя, - а на пенсию только подыхать можно, а жить - это уже сложнее”.
- Что, - спросила она, не отрываясь от книжки, - жрать захотел, Олежка? Голод не тетка? А ты в холодильник принес чего-нибудь? Или так, на чужие хлеба рот разинуть пришел? Когда за ум браться будешь?
- Пришел разинуть, - ответил Олег.
Бабушка, крякнув, поднялась из кресла, зашаркала на кухню. Вынула из холодильника кастрюлю супа. Перелила в небольшой ковшик - поставила на плиту, подогреть. Нарезала хлеб. Достала банку с кабачковой икрой собственного изготовления.
- Садись, - сказала она, - и ешь. Кто еще накормит, если не бабка? А что? Удобно. Голоден - накормят. Пропасть не дадут.
Олег уселся за стол.
Бабушка, оглянувшись на него, погнала в ванную - мыть руки. Олег включил воду - руки мыть не стал. Чего их мыть? Ничего грязного он не хватал.
- И что ты себе думаешь? - баба Галя устроилась на соседнем табурете, печально подперев сухую щеку. - Как трудоустройство?
- Никак, - ответил Олег с деланным расстройством, - не взяли ж, ба. Им такой как я - доходяга, то есть, нафиг не сдался. Они только лбин здоровых берут.
Олег врал - на кондитерскую фабрику он не ходил. И трудоустройством, соответственно, не интересовался. Кондитерка - далеко, на другом конце города. А взять его могут только разнорабочим - таскать тяжелое и мести территорию.
Баба Галя, вздыхая, уставилась в окно. Комментировала происходящее: к кому опять приехала “Скорая”("Иванов-то совсем плохой, второй инсульт"), кто целыми ночами не гасит электричества ("Девка какая-то одна живет. Чего она творит-то, ночью?"), а кто какой уж вечер подряд идет домой поддатый (“Вот жене какой подарочек прется, лыка не вяжет”). Закончила как всегда - тирадой про трудоустройство. После кондитерской баба Галя отправляла внука в почтальоны. Коли нет образования, а в разнорабочие тебя, доходягу, не берут, то ступай на почту - там как раз почтальон крайне требуется.
Олег согласно качал головой - на почту, так на почту. Сходит непременно, обязательно обо всем справится.
Он быстро вымыл за собой посуду - нужно было уходить. Баба Галя обижалась, если внук заходил только поесть. “Будто в харчевню зашел, - говорила она, - поел и бежать. А нет бы спросить - чем помочь тебе, бабушка? Поделать что-то. Да хоть про здоровье спросить! Неблагодарное это дело - детки”.
Сейчас бабушка, уловив беглые настроения, указала пальцем на розетку. Пластик розетки оплавился, выглядел грязно-коричневым.
Олег скучно осмотрел розетку. Тянуло паленым.
- Что я сделаю-то, - пожал он плечами, - я что, электрик? Хочешь, чтобы током меня шибануло?
- Мог бы и научиться, - бабушка уставилась в книгу, - мог бы и не бросать учебу. Надо же - нежные мы. Надо же - обидели нас. Дал бы в нос обидчикам. Да и все. Зачем, Олежка, тебя парнем на свет выпустили? Вот мать твоя маху дала! Лучше бы девкой ты был. Замуж вытурить - и помирать спокойно.
Олег раздул ноздри. Посмотрел на свое отражение в оконном стекле. Хилая у него фигура. Плечи узкие. Рост смешной - метр сто шестьдесят пять. Средний женский рост. Ему хотелось быть повыше. Метра два в длину чтобы.
Олег был похож на бабу Галю: такие же мелкие черты лица, невесомые кудри, субтильное телосложение. Но баба Галя - несмотря на возраст - все еще интересная женщина. По крайней мере, сама она именно так считает. А Олег - доходяга. “Это потому, - объясняла бабушка, - что питания нормального не получал. Мамка что беременная была, что кормящая - все одно. Непутевая! Заливалась по самое. Вот ты и родился - смотреть жалко”.
- Я пошел, ба, - сказал Олег, - у меня еще кое-какие дела есть.
- Какие дела-то у тебя? - вздохнула баба Галя. - Бока отлеживать на диване да в компьютер глаза пучить. Как тунеядец. Знаешь, раньше статья была для вот таких тунеядцев. Все работали. А сейчас - бездельничай себе на здоровье. Никому ничего не надо.
- Я пошел, - повторил он, - все, пока.
Баба Галя прошелестела тапками к серванту. Вытащила деньги из глиняного горшка. В горшке положено было запекать мясо с овощами в духовке. Бабушка запекала когда-то давно - на Новый год. Сейчас в этом горшке хранились ее деньги. Шуршала деньгами с минуту - решала: сколько не жаль выдать тунеядцу.
- Возьми, - сказала она, протягивая внуку купюру, - и купи себе продукты. Курицу возьми - сваришь суп. Не ленись. И на почту завтра же сходи. Довольно лодырничать.
Потом, немного помявшись, баба Галя достала из холодильника упаковку сосисок. “Ешь, - приказала она, - а то смотреть уже страшно. Синий весь. Вон, посмотри, чего под глазами творится. Краше в гроб кладут”.
Олег сунул ледяные сосиски в карман куртки. Поцеловал бабушку в щеку. Та махнула рукой.
- Иди, иди уже, - сказала она недовольно, - вижу же: бежать надо. С бабкой-то чего сидеть? Она нотации читает, на работу гонит. Да, Олег? Курицу купи, не забудь! В “Триумф” иди - там подешевле. Мать-то не объявлялась?
Олег мотнул головой и побежал вниз.
Бабушка что-то бормотала - наверное, про непутевую мать.
От бабушки он бодро направился в магазин. Но не за курицей - какая курица, если в кармане сосиски? Всем хватит: и Олегу, и Кудаблину. В “Триумфе” стоял оранжевый терминал - можно было оплатить интернет. Интернет! За него Олег готов был продать душу. Кому угодно. Без выхода в сеть он страдал. Пожалуй, именно так могла страдать его “беспутная” мать, если ее лишали “топлива для жизни и настроения”.
Дома Олег первым делом метнулся к компьютеру. В "аську" ему писали Хорь и незнакомка с ником Вик. В Вик Олег был влюблен - хотя и не видел ее ни разу. Вернее, видел, но только на фотографии. Интернет - то, что соединяло его с людьми, которым он, Олег, был важен. А они были важны ему.
Других товарищей у Поедова так и не появилось. Даже в школе. Пришел он в эту несчастную школу в третьем классе. А в их 3 “Г” все друг друга давно знали. Были спаяны в группки - в основном по месту жительства. Олега приняли в штыки. Подружиться с ним нелепо попытался только Антон Косцын - рыжее и зашуганное существо. Подошел в вестибюле и молча протянул Олегу, возившемуся со сломанным замком куртки, фишку с изображением жены Шрека. Жена персонажа была до смешного похожа на их учительницу - Ирину Леонидовну. Олег фишку взял. И только было открыл рот, чтобы с Антоном обсудить смешную похожесть, как его толкнули в спину.
- Ты че! - заорал Ковров, - ты с ним не ходи! Он у нас чучело. Мы все против Косцына! Ребя, тут чучело новенькому фишки дарит!
Набежали "ребя". Косцына окружили, загалдели. Полетели его фишки, рюкзак, пакет со сменкой.
Олег стал Косцына избегать. Но и влиться в коллектив не вышло. Через неделю тот же Ковров объявил “чучелом” самого Олега. Мама тогда пришла за Олегом - забирать его после уроков. И весь педколлектив, и все учащиеся второй смены видели женщину, лежащую на ступенях средней школы номер сорок девять. Очень нетрезвую. Она лежала - в расстегнутом пальто и криво съехавшей на одно ухо шапке - и звала сына. “Олежа! Олежа, мать твою! Эй, вы! Выпустите ребенка, чтоб вас… мать вашу, мать за ним пришла. Олежа…Отдайте мне моего ребенка, нелюди!”.
После этого случая мать в школе больше не появлялась - на родительские собрания ходила баба Галя. Классная Ирина Леонидовна смотрела на Олега с жалостью. А однажды притащила ему белую рубашку и джинсовку. “Возьми, Поедов, - сказала она, - вещи хорошие, стиранные. Носи с удовольствием ”. Сын ее вырос из вещей. Олег рубаху выбросил сразу. А джинсовую куртку оставил. Но в школу ее не носил.
Новичка Поедова посадили на заднюю парту со второгодником Николаенко. Николаенко всегда густо пах чесноком. По настроению он отвешивал Олег затрещины или рассказывал скабрезные анекдоты про теток. После третьего класса второгодник исчез. И Олег все семь школьных лет просидел в одиночестве.
В том, что друзей не появилось, Олег винил мать. Только она была во всем виновата, только она!
"А кто захочет дружить с человеком, у которого мама, - горько размышлял Олег, - пьет горькую? Пьет и путается с какими попало типами". И ты с этой мамой не жил никогда путем. А жил у бабушки. Бабушка тебя, вроде, любит. Но все равно - будто обуза ты. А еще - баба Галя жадный человек. Ей всего жаль. Еды жаль хорошей. Одежды жаль - и ты ходишь в обносках, которые бабушке отдают коллеги-библиотекарши и соседи. Баба Галя умудрялась из одной курицы готовить жидкий суп чуть не две недели.
Позднее, класса с седьмого Олег уже и сам не хотел никакой дружбы. О чем дружить, например, с Ковровым? И остальные одноклассники были ничем не лучше. Стая и ее предводитель Вадик Ковров.
Дома он первым делом полез в интернет. Модем пищал, квакал. У Олег от предвкушения взмокли ладони. Вик отправила ему очередную фотографию. Фотка грузилась медленно - сначала возникли ноги Вик в кроссовках. Потом джинсы, полосатая майка, улыбающееся лицо, короткие пшеничные волосы. Он сохранил фотографию на рабочем столе - и любовался битый час. Вик красивая - на фоне каких-то ярких цветов, у чугунной ограды. Она живет в Одессе. Олег мечтал, как однажды, когда-нибудь, он накопит денег и поедет в Одессу.
В груди и животе стало тепло и томительно. Хотелось движения, воздуха. Идти по улице и мечтать о Вик.
Олег вышел на улицу - в сумерках он видел плохо. Очки, которые ему выписывали в девятом классе, давно отстали от зрения. Но это было и хорошо - ты будто один во всем городе.
Он прошелся по главной улице - улице Ленина. В их маленьком городе это дело тридцати минут - взад и вперед.
У бабы Гали в окнах свет не горел. У матери - напротив. Свет был во всех окнах, за голыми, без штор, окнами происходило движение. Олег ощутил привычный укол в груди - мать веселится и у нее все просто замечательно. Как всегда.