.
.
.
Насколько Владимир Сорокин масштабный, и крупный писатель? Если говорить о Владимире Сорокине, как именно о писателе, наверное, подобно тому, как Сергей Довлатов, в большей мере хороший рассказчик, чем выдающийся литератор, Владимир Сорокин, больше хороший стилист, чем хороший писатель. При этом, Сорокин не просто хороший стилист, а уникальный стилист, остро и чутко чувствующий чужие стили и языки, которыми он совершенно виртуозно владеет, и ими играет, точно их воспроизводя в своей прозе, но с другой стороны, при чтении его произведений, от рассказов до романов, создается ощущение, что в сущности, наверное это и все, что он умеет, или умеет лучше всего – поскольку, ни его сюжеты, ни его герои, ни его идеи, ни его темы, ни диалоги его экзотичных до читательской непредставимости, или литературной «непрезентативности» героев, его искусственных, заимствованных, либо полузаимствованных персонажей, не являются сколь- нибудь по настоящему волнующими, хотя возможно таковы особенности , или издержки его литературного стиля. Иногда противопоставляют Сорокина раннего, периода течения “концептуализма», к которому он наряду с Дмитрием Приговым принадлежал, и пишущего в ту пору экспериментальные рассказы, и Сорокина зрелого, периода большой, или "эпической" хотя и в постмодернистском понимании формы, если иметь в виду его романы Голубое Сало, Норма, или День Опричника. Но на самом деле, Сорокин ранний и поздний пользуется одними и теми же стилистическими приемами и ходами, в прозе и раннего и позднего Сорокина выстраивается одна и та же, узнаваемая схема. Какими приемами, ходами, тематическими смешениями, языковыми, или стилистическими сдвигами Владимир Сорокин играет в своем раннем рассказе Сергей Андреевич , примерно такие же литературные приемы Сорокин использует и в своих более поздних романах Норма и Голубое Сало.
Если в рассказе про Сергея Андреевича, Сорокин довольно точно воспроизводит стиль советского рассказа, или повести, (кстати, написанных хорошо), а затем, неожиданно превращает собственный рассказ в какой то пугающий и темный бред, (как если бы начатый автором рассказ закончил какой -нибудь сумасшедший человек , вбежавший в дом, и автора устранивший ), то в Голубом Сале, Сорокин столь же пародийно воспроизводит стиль Достоевского, Платонова, Толстого, и даже поэтический стиль Анны Ахматовой. При этом, если первое стихотворение в главе про Ахматову, хотя бы как-то отдаленно Ахматову напоминает , то уже вторая поэтическая баллада повествующая о трех азиатских комсомолках и некоем Ахмате, от которого они родили трех славных сыновей, больше пародирует дальневосточную, революционную поэзию, и нужно сказать, что у Сорокина это получилось довольно смешно. Если бы я не знал, что автор этих стихов Владимир Сорокин, я бы подумал, что эти стихи написал Дмитрий Пригов, у которого Сорокин наверняка учился, и кое в чем даже превзошел своего учителя. Но что же касается сюжета, если вдуматься, то после сюжетов Стивенсона, (например его мистера Хайда), Эдгара По, Грина, или Набокова сюжеты Сорокина не отличаются выдающейся фантазией.
Почти все сюжеты Сорокина - напоминают смесь грубых анекдотов с темными снами.
Даже если его ранний рассказ Сергей Андреевич, с хорошим, проникновенным началом, и довольно интересными диалогами, окончился бы не на том, что за учителем астрономии, глядя на созвездья , поедает его отходы - в лесу его ученик, (поедание человеческих отходов позднее нашло применение и в романе Норма), после того, как они отправились за водой, а на том, что Сергей Андреевич вдруг неожиданно умирает, ( из-за инфаркта вследствие того, что он неосторожно поднял тяжелое ведро с водой) и на этом рассказ резко завершился бы, рассказ бы получился гораздо более убедительным глубоким и интересным. Такой рассказ точно нигде не опубликовали бы, но читать его было бы и сейчас интересно. А можно было придумать и вовсе роковую концовку, в которой все герои неожиданно погибают. Например, неподалеку на полигоне испытывали новое оружие , которое и убило всех героев в рассказе . Правда, так наверное бы написал Мамлеев, но не Сорокин, которого больше волновали извращения, которыми изливаются все его рассказы и романы от Голубого Сала - до Дня Опричника.
Проза Сорокина это , своего рода темное бессознательное советской литературы. .
Обратил еще внимание на то, что Сорокин в устных своих интервью плохо говорит, будто с трудом подбирая слова. Насколько он хорошо играет речью в своих произведениях , настолько он плохо справляется с речью устной . В качестве другого примера, близкий ему писатель Виктор Ерофеев говорит всегда складно, бегло и слитно, словно бы он читает по бумаге готовый текст. Чем можно объяснить такую странную разницу? Вопрос не самый простой…Наверное, наша устная речь связана больше с нашей внешней жизнью, а письмо с внутренней. Однако, для начала нужно коснуться биографии двух известных, но разных писателей.
И Сорокин и Ерофеев родились в богатых и очень приличных семьях.
Но Ерофеев возможно ,больше жил чисто внешней жизнью, ( нарываясь в детстве на плохих мальчишек и гопников из подворотен, которые у маленького Вити Ерофеева отнимали деньги, за что им Ерофеев , повзрослев , отомстил в своей книге Великий Гопник), а Сорокин больше жил жизнью внутренней. То есть, если Ерофеев сюжеты своей прозы брал из жизни, то Сорокин все свои сюжеты брал исключительно из литературы и из своих фантазий, из своих темных, тревожных снов. Разные они и чисто внешне , Если Сорокин даже своим образом напоминает пушкинского сноба , то более простой Ерофеев – скорее образованный хулиган . Ерофеев очень русский , даже в самом своем темном , Сорокин же больше – по складу иностранец.
Хотя, может быть из Владимира Сорокина с его чувством языка и ритма мог бы получиться поэт.
Но для того, что бы быть поэтом, нужна наверное тайная любовь, которой у Сорокина либо не было, либо она осталась невыразимой, если верить Ерофееву, который как то заметил, что ранние рассказы Сорокина, это рассказы разочарованного романтика. При этом, у Ерофеева была его тайная любовь, не смотря на то, что и из Ерофеева поэта не получилось. Может быть это прозвучит и несколько странно, но Ерофеев, в детстве живший в одном подъезде с Власиком, (личным охранником Сталина), будто в своих глубинах таит какую то не менее странную любовь и к Владимиру Ленину, и к Иосифу Сталину, и даже к Владимиру Путину.
С чем это может быть связано?
Быть может с тем, с тем, что будучи мальчиком из культурной семьи, Ерофеев в детстве смотрел с некоторой завистью на парней из подворотни с их блатной романтикой драк и мелких грабежей, эти парни у него ассоциировались с силой, и возможно, для его подросткового восприятья они были королями уличной жизни, в которой Ерофееву, может быть, было отказано. Однако, поэта из Ерофеева не получилось потому, что эта тайная любовь самого Ерофеева мучила, если не оскорбляла. . Проза Ерофеева и есть проза оскорбленного его тайной любовью сознания, особенно его роман Великий Гопник.
Это та любовь, с которой Ерофеев всю свою жизнь боролся.
В пользу этой любви говорит и сам язык Ерофеева, и особенно запретная тематика темной эротики, о которой и говорили чаще всего парни из подворотен, или из ПТУ. Этой чертой Ерофеев отличается от Сорокина, которого мучила не тайная любовь, а скорее тайная ненависть ко всему окружающему и советскому, в жизни тайная, а в его прозе явная. И возможно, за эту ненависть позднее полюбил Сорокина и Ерофеев, как более «крутого» , точно так же, как в детстве он в тайне любил приблатненных парней, от которых он сам же правда и страдал .
Такова тайная диалектика его пути.
Быть может, можно любить человека, ненавидящего, или отвергающего тебя , (в виде исключения, или в форме отвлеченной и познающей любви), хотя бы для того, что бы светлого евангельского абсурда от Бога не победил темный человеческий абсурд от мира сего, если немного сказать в духе Камю. Однако, глупо любить человека, полностью равнодушного к тебе, (поскольку, это даже не абсурдно, а просто глупо ), как и глупо любить тех, кто по социальной классификации – оказался в более вольготном положении, чем сам ты.
И вряд ли сам Ерофеев этого не понимает.
С одной стороны, в детстве Ерофеев жил в одном из самых престижных домов, и соседями его были люди из политической элиты . А с другой стороны, знал Ерофеев и темные дворы с их подпольными законами . И хуже того, именно парни из темных подворотен и достигли в итоге власти. Как с этим смириться писательскому сознанию? Каждый писатель начинается с раны.
И у каждого писателя эта рана своя.
И все таки нельзя судить людей за их сны. Это прозвучит, может быть, горько, но именно советская действительность, при всех своих положительных чертах, и породила те самые душевные болезни, симптомы которой и проявились в подпольной литературе, говоря конечно же о подпольной прозе. Подпольная литература 60х, 70х дала прежде всего хороших, и интересных поэтов, говоря о Иосифе Бродском, Геннадии Айги, Викторе Кривулине, Елене Шварц и Ольге Седаковой, но к сожалению, не столь же ярких прозаиков. Проза , за исключением двух трех имен, (Василия Аксенова или Саши Соколова) оказалась несколько слабее поэзии...
Жизнь , культура, и протест в той эпохе больше укладывалась в поэзию, чем в прозу.
Почему? Возможно потому, что для прозы нужна жизнь, нужен какой то исключительно богатый жизненный опыт, этот опыт был например у Чингиза Айтматова, который уже подростком в годы войны стал секретарем аула, и многое повидал и пережил, или у Платонова, не говоря о Достоевском , но этого опыта не было ни у Сорокина, ни у Ерофеева. Потому, даже не самый совершенный по стилю Айтматов волнует, волнует и Саша в Соколов, а Сорокин , как и Ерофеев в лучшем случае лишь занимает ум, или развлекает.
Да и что такое проза?
Проза это накопленный коллективный опыт жизни в опыте повествования от писателя к писателю. и в этом смысле, если сказать в духе Маркса, проза это накопленный в литературе жизненный капитал. То есть это поколенческий опыт жизни переходящий в опыт духовный, а тот уже в опыт литературный, который и становится своего рода духовным, да и жизненным капиталом.
При этом, капиталом, открытым всем людям без исключения.
Этот капитал, образно говоря можно увеличить, вложив его в культуру для следующих поколений можно им просто умно распорядиться для себя, а можно этот капитал прокутить. или, использовать на темные цели, а можно его и просто потерять. А с другой стороны, как бы не распорядился этим капиталом Владимир Сорокин , ни от русской, ни от лучшей советской литературы, ничего не убыло с появлением Сорокина. Сорокин не испортил ни Достоевского, ни Толстого, ни Тургенева. В годы СССР, его протест был направлен исключительно на советскую прозу, как и на советскую действительность.
Лучший его роман, это даже не Голубое Сало, и не Норма, а Очередь.
Хотя, когда читаешь его Очередь, создается ощущение не столько диалогов, сколько цитат выстроенных в диалог, благодаря чему, вся московская очередь - описанная в его романе напоминает очередь из литературных цитат – тянущаяся к потерянному смыслу. Но в этом и состоит очарование его романа.
А лучший его рассказ, это поздний его рассказ Черная лошадь с белым глазом .
Возможно, проза Сорокина это просто переходная ступень, к какой то иной, положительной литературе. И хотя и пишут, что Сорокин актуальный прозаик, проза его была актуальна для 90х,и для начала двухтысячных годов..А сейчас, и проза Сорокина выглядит несколько устарелой. Устарелой потому , что жизнь и мир сейчас стали намного сложнее .
Быть может, что бы описать наше время, нужно другое повествование.
А что бы возникло другое повествование, нужен другой язык, другие уровни связей меж человеком и миром . Хотя каждый новый язык , говоря о культурных эпохах формируется в соприкосновении старого литературного, и современного народного языка, в чьем сложном соприкосновении и формируется его середина. Но такая середина – это скорее журналистский язык, особенно, если говорить о нашем времени, или повестке его дня.
Есть ли у такой середины будущее?
Возможно, если направление журналистики литературно разовьется, из него разовьется и новая проза, если конечно же жанр кино и сериалов не вытеснят литературу. Хотя, как заметил и сам Сорокин - мир картинок подменивший книги, современному поколению уже надоел .
Литературный текст дает более многомерную картину, чем даже лучший сериал.
