Дарья Десса. Авторские рассказы
Внезапный сын
Раннее утро, примерно половина восьмого, и для Евгения это было время, которое не должно существовать. Оно было искусственным, навязанным жестоким миром офисных графиков и необходимостью платить за всё: съёмную квартиру, коммунальные услуги и даже интернет. Для его биологических часов, настроенных на ритм ночных сражений, сейчас была глубокая, благословенная ночь, а не пронизанный сыростью и запахом мокрого асфальта рассвет.
Женя шёл по улице, и каждый шаг отдавался тупым ударом в висках. Его мозг, словно изношенный двигатель, работал на последних парах, издавая скрежет и выбрасывая клубы чёрного дыма. Вчерашняя ночь была посвящена ей – всем известной бронированной игре, где грохот танковых орудий и лязг гусениц заменяли колыбельную. До пяти утра парень командовал взводом, горел, побеждал, проклинал союзников и, главное, чувствовал себя живым. А потом наступило пять утра, закончились боеприпасы и, что гораздо хуже, кофе. Он рухнул на кровать, и короткий, тревожный сон, который ему достался, был не отдыхом, а лишь продолжением битвы: в голове по полю танки грохотали, и даже сквозь закрытые веки он видел трассеры и вспышки выстрелов.
К восьми часам нужно было быть на работе. Клерк, менеджер, офисный планктон – называйте как хотите. Идти требовалось, и Женя шел.
Вид у молодого человека был, прямо скажем, не слишком презентабельный. Одежда, да, была в порядке: чистая, глаженая рубашка, аккуратные брюки. Он всегда следил за этим, словно это его личный «гражданский камуфляж», нечто вроде повседневной формы. Но лицо… Увы, утюжком его не прогладишь, не отпаришь. На нём отражалось все, что вчера было. Под глазами залегли тени, глубокие, как противотанковые окопы. Кожа была серой, словно пеплом присыпанной. И самое главное – выражение. Усталое, помятое, с лёгким оттенком боевой ярости, которая никак не хотела отпускать. Женя чувствовал, что его лицо словно всю ночь служило полигоном, по которому туда-сюда гусеницами бултыхал тяжелый советский танк ИС-2, оставляя за собой борозды и вмятины.
Он пытался сосредоточиться на звуках утра: щебете воробьев, гуле редких машин, но сквозь них прорывался другой, более настойчивый и раздражающий звук.
Впереди, метрах в десяти, разворачивалась драма. Мамаша, девушка лет двадцати пяти, одетая в лёгкое пальто и явно спешащая, вела, а вернее, практически тащила за руку ребенка. Мальчишка лет пяти в яркой синей куртке вырывался, упирался и, главное, истошно орал на всю улицу
– Не хочу в садик! Не пойду в садик! А-а-а!
Крик был пронзительным, как сирена воздушной тревоги, и бил прямо по измученным барабанным перепонкам Жени. Мамаша, с лицом, на котором читалась вся усталость мира, пыталась применить весь арсенал родительских приемов. Сначала она упрашивала:
– Ну, солнышко, там же тебя ждут игрушки, там твои друзья, мы вечером заберем, купим тебе…
Без толку. Потом перешла к умоляющим интонациям:
– Пожалуйста, ну прошу, сынок, мама опаздывает, мне же надо работать, чтобы тебе купить…
Ноль реакции. Наконец, она сорвалась на покрикивание, сжимая его маленькую ручонку:
– Немедленно прекрати! Что ты как маленький?!
Нулевой результат. Мальчик лишь усиливал истерику, подгибая ноги и превращаясь в маленький, орущий комок сопротивления.
Женя, который только что пережил ночную битву у незнакомого посёлка на безымянной высоте, чувствовал, как его последние нервные клетки, чудом уцелевшие после танкового обстрела, начинают сдавать. Ему хотелось крикнуть: «Да заткнитесь вы оба!», но он сдержался. Просто решил обогнать эту парочку, уйти из зоны акустического поражения.
Прибавил шаг, почти поравнялся с ними, когда услышал то, что стало катализатором. Мамаша, доведенная до предела, отчаявшись и, видимо, не придумав ничего лучше, бросила в сердцах, указывая на Женю:
– Вот будешь себя так плохо вести, отдам тебя этому дяденьке! Он тебя заберет, и будешь с ним жить!
Женя вздрогнул. «Этому дяденьке»? То есть ему? Он, со своим лицом, по которому только что проехал ИС-2, стал последним аргументом матери в воспитательном процессе? Абсурдность ситуации, помноженная на хронический недосып и остатки боевого адреналина, мгновенно выкристаллизовала решение. Это была чистая, иррациональная, но неотвратимая реакция.
Он резко остановился. Развернулся. Его помятая физиономия, с красными прожилками в глазах, стала еще более устрашающей. Голос, хриплый от кофеина и ночных команд в микрофон, прозвучал низко и угрожающе, как выстрел из тяжёлого орудия.
– Всё, – сказал Женя, делая шаг к мальчику и протягивая руку. – Ты замучил маму. Пойдём. Будешь со мной жить.
Он ожидал всего: нового витка истерики, крика ужаса, может быть, даже того, что мамаша сама испугается и начнет извиняться. В конце концов, какой ребенок не испугается такого «дяденьки» в половине восьмого утра? Но мальчишка сотворил нечто совершенно невероятное – мгновенно замолчал. Его лицо, еще секунду назад искаженное плачем, стало серьезным, даже суровым. Он вырвал свою маленькую, влажную от слез ручонку из маминой ладони, сделал шаг вперед и, не раздумывая ни секунды, схватился за протянутую руку Жени. Хватка была крепкой и решительной.
– Дяденька! Пойдем! Я согласный! – заявил твёрдым, почти взрослым голосом. В его глазах не было ни страха, ни сомнения, только решимость. Он словно только что принял самое важное решение в своей пятилетней жизни.
Наступила немая сцена. Женя стоял, держа в своей большой, усталой руке маленькую, теплую ладошку, и смотрел на мальчика. В его голове, где еще минуту назад стоял шум, воцарилась оглушительная тишина. Он был в шоке. Человек, желая просто пошутить, припугнуть немного, отомстить за свой испорченный сон, теперь стоял с чужим ребенком, только что добровольно согласившимся сменить место жительства.
Мамаша стояла, прикрыв рот ладонью. В её глазах читалась смесь ужаса, стыда и какой-то странной, почти комичной беспомощности. Она не могла произнести ни слова. Высказанная угроза, – последний, отчаянный аргумент, – обернулась против нее самой.
Тишина длилась, наверное, всего несколько секунд, но Жене она показалась вечностью. Он почувствовал, как его рабочий день, вся скучная и предсказуемая жизнь, планы на повышение рушатся под крошечной тяжестью маленькой, но очень решительной руки.
– Ладно, – сказал Женя, вздохнув. Он мысленно махнул рукой на работу. Всё равно опоздал бы, а теперь… оказался втянут в сюжет, казавшийся куда интереснее любого виртуального боя. – В каком вы садике?
Мамаша, наконец, очнулась.
– А-а… Пятнадцатый. На соседней улице. Но…
– Понял, – кивнул Женя и не отпустил руку мальчика. – Потопали, боец.
И они пошли. Женя и мальчик, который оказался на удивление серьезным и разговорчивым.
– Меня зовут Максим, – представился пацан, шагая рядом. Его голос был теперь совершенно спокоен.
– Женя, – ответил парень.
– У тебя танк есть? – спросил Максим, поднимая голову.
– Был, – ответил Женя, вспоминая свой виртуальный ИС-2. – Но он остался дома. В гараже.
– ИС-2? – уточнил Максим.
Женя чуть не споткнулся.
– Откуда ты знаешь?
– Папа играет. Он мне показывал. А ты на нём всю ночь ездил?
Женя рассмеялся. Это был хриплый, сухой смех, который, казалось, вырвался из его легких вместе с остатками ночного кофеина.
– Почти. Но ощущение такое, что это он по мне катался. Прямо по… – и парень прочертил пальцем в воздухе окружность, показывая на своё лицо.
Максим, кажется, понял метафору. Он кивнул, как взрослый, понимающий всю тяжесть ночной «службы».
Они шли, и мальчик рассказывал о своем садике, о том, что там скучно, он не хочет спать днем, и противная воспитательница заставляет есть кашу. Женя слушал. Не давал советов, не читал нотаций. Просто внимал, и это было странно. Впервые за долгое время он чувствовал, что мозг занят чем-то, что не требовало немедленной реакции, стрельбы или тактического маневра.
Мамаша шла чуть позади, сохраняя дистанцию, словно боясь нарушить этот странный, неожиданный союз. Она выглядела смущенной, но в то же время в ее глазах читалась благодарность. Её проблема решилась самым абсурдным образом.
Они дошли до ворот детского сада №15.
– Ну вот, Максим, – сказал Женя, останавливаясь. – Прибыли. Твоя мама здесь. А мне пора.
Максим посмотрел на него. В его глазах не было ни разочарования, ни желания снова начать истерику. Только недетская серьезность. Парень присел на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне.
– Слушай, боец. Ты не обещал маме, что будешь хорошо себя вести. Но согласился со мной жить. Это что значит? Поступил под моё командование. Значит, вот тебе боевой приказ. Идешь в садик. Ешь кашу, слушаешься. Если твоя мама вечером скажет, что вёл себя хорошо, буду считать настоящим мужчиной.
– А забрать к себе?
– У тебя папа кто в танковой армии? – спросил Дима, имея в виду игру.
– Ну… думаю… генерал! – сказал мальчишка не без гордости.
– Вот. А я всего лишь капитан. Так что прости, боец, но твой папа старше по званию. Значит, ты должен его слушаться. И маму, потому как она в семье кто?
Мальчишка поднял брови:
– Кто?
– Она – начальник штаба. Значит, ее тоже надо слушаться.
Максим нахмурился, обдумывая.
– Да, – сказал он. – Я буду хорошо себя вести.
– Вот и отлично, – Женя протянул ему руку. – Тогда давай по-взрослому.
Мальчик, не колеблясь, пожал его руку: крепко и уверенно.
– До свидания, дядя Женя.
– До свидания, Максим.
Парень выпрямился. Мамаша подошла, её лицо было красным.
– Простите… Я не знаю, как вас благодарить. Я просто не знала, что делать.
– Всё в порядке, – Женя махнул рукой. – Просто не угрожайте больше детям «этим дяденькой». Особенно, если «этот дяденька» не спал всю ночь.
Он повернулся и пошел обратно. Улица была уже полна людей, спешащих на работу. Солнце поднялось выше, и утро перестало быть ранним. Женя чувствовал себя разбитым, но в то же время в нём появилось странное, почти нелогичное чувство победы. Он проиграл битву со сном, но выиграл маленькую, абсурдную схватку с утренней истерикой.
Парень достал телефон, чтобы написать начальнику о том, что попал в пробку и задержится. Взглянул на свое отражение в витрине магазина. Лицо ещё было помятым, но теперь на нём играла легкая, усталая улыбка. Женя пошел не на работу, а в сторону ближайшей кофейни. Ему требовалось еще одно, очень крепкое, подкрепление. И, возможно, он впервые за долгое время задумался о том, чтобы лечь спать до полуночи. Но это уже совсем другая история.