— Мамочка, родная, ну что ж ты последние крошки собираешь! Я заработал денег, купил хлеб и молоко!
Егор стоял в дверях, держа в руках два пакета, а по щекам матери текли слёзы. Она сидела за кухонным столом и пальцами — осторожно, будто это было золото — собирала мелкие крошки вчерашнего батона. Зимнее солнце пробивалось сквозь заледеневшее окно, превращая эти крошки в маленькие янтарные искры.
— Сынок... — она подняла на него глаза, и в них была такая боль, что Егор почувствовал, как что-то сжимается у него в груди. — Ты не должен был...
— Не должен? — он поставил пакеты на стол резко, слишком резко. — Мама, мне семнадцать! Я уже месяц на стройке батрачу после школы. По три часа каждый день. Думаешь, я не вижу, как ты голодаешь?
Вера Николаевна вытерла глаза ладонью и отвернулась к окну. За стеклом кружил снег — мелкий, злой, декабрьский. Их квартира на первом этаже старой хрущёвки промерзала так, что по утрам на стенах выступал иней. Батареи едва теплились. Коммунальщики обещали починить задвижку, но это было ещё в октябре.
— Твой отец... — начала она тихо.
— Какой отец? — Егор сжал кулаки. — Тот, который три года назад ушёл к своей парикмахерше? Или тот, который алименты не платит уже полтора года?
— Егор!
— Что «Егор»? Я что, не прав? — он начал доставать из пакетов продукты. Буханка серого хлеба, пакет молока, пачка дешёвого масла. Скромно. Но хотя бы что-то. — Я устал делать вид, что всё нормально!
Вера Николаевна молчала. Она смотрела на эти продукты, и слёзы снова наворачивались на глаза. Сорок два года, а чувствовала она себя на все семьдесят. Работа техничкой в поликлинике приносила копейки — тринадцать тысяч после вычетов. Этого едва хватало на коммуналку. На еду оставалось... ну что там оставалось?
— Садись, мам. Я сделаю нам бутерброды.
Она послушно села, сложив руки на коленях. Егор включил чайник — старый, шумный, со сколотой эмалью — и принялся резать хлеб. Его движения были быстрыми, почти злыми. Он намазывал масло толстым слоем, будто доказывая кому-то невидимому: да, у нас есть еда! Мы не пропадём!
— Ты ела сегодня что-нибудь? — спросил он, не оборачиваясь.
— Ела...
— Правду, мама.
Пауза.
— Чай пила.
Егор развернулся к ней. Она сидела сгорбившись, в старом вязаном кардигане, который когда-то был бордовым, а теперь выцвел до грязно-розового. Волосы наполовину седые, небрежно собранные в хвост. Лицо осунувшееся. Когда она успела так постареть?
— Господи... — он подошёл к ней, присел на корточки рядом. — Мам, ну нельзя же так!
— Я не могу есть, когда знаю, что ты...
— Я молодой! Мне легче! — он взял её за руки. Они были холодными, шершавыми от работы. — Пожалуйста, хватит. Я справлюсь. Весной закончу школу, пойду работать нормально...
— Егорушка, — она погладила его по голове, так, как гладила, когда он был маленьким. — Ты должен учиться. Поступать в институт. У тебя голова светлая, учителя говорят...
— Какой институт? — он встал, прошёлся по кухне. — На что учиться? Ты посмотри, мам, как мы живём!
Вера Николаевна опустила голову. Он прав. Конечно, прав. Но ведь она так мечтала... Мечтала, что её сын будет учиться, получит профессию, не будет вкалывать на стройке в мороз, не будет считать каждый рубль...
Чайник щёлкнул, выключаясь. Егор разлил кипяток по двум кружкам — без заварки, просто горячую воду. Чай закончился неделю назад.
— Вот, — он поставил перед ней тарелку с двумя бутербродами. — Ешь. Сейчас же.
Она взяла бутерброд дрожащими руками и откусила. Обычный хлеб с маслом показался ей деликатесом. Когда ты два дня ничего не ешь, любая еда — праздник.
— А ты? — спросила она.
— Я на работе поел, — соврал он. — Прораб угостил.
Она не поверила, но спорить не стала. Они ели молча, слушая, как за окном воет ветер и скрипят качели на детской площадке. Зима в этом году выдалась злая.
— Мам, — Егор допил воду и вытер рот. — А к отцу ты обращалась? Официально, я имею в виду?
— Обращалась, — она вздохнула. — Приставы говорят, что он нигде официально не работает. Зарплату получает в конверте. Не с чего взять.
— А новая-то его... Жанна, кажется? У неё же салон какой-то?
— Салон у неё, — кивнула Вера Николаевна. — Только это её салон. Не его.
— Вот сволочь, — прошипел Егор сквозь зубы.
— Егор!
— Да что «Егор»?! Он нас бросил! Мы тут голодаем, а он...
В этот момент зазвонил телефон. Старый кнопочный Nokia, который лежал на подоконнике. Вера Николаевна вздрогнула, посмотрела на экран и побледнела.
— Кто? — спросил Егор.
— Звонят из школы... Завуч.
Она нажала на кнопку. Говорила коротко, односложно: «Да... Понимаю... Хорошо... Приду». Потом отключилась и уставилась в стол.
— Мам?
— Ты... — её голос дрожал. — Ты в школе в этом месяце вообще был?
Егор молчал.
— Тебе завуч звонила! Говорит, что ты пропустил больше половины занятий! Говорит, что если так продолжится, тебя отчислят! — она вскочила, и голос её стал громче. — Егор, что происходит?!
— Работал я! — рявкнул он в ответ. — Вот что происходит! Кто-то же должен деньги зарабатывать!
— Но ты же обещал...
— Обещал?! — он схватил пустой пакет из-под хлеба, потряс им перед ней. — Вот этим хлебом я обещал? Тем, что ты крошки собираешь, потому что есть нечего?!
— Не кричи на меня!
— А как мне не кричать?! Когда ты сидишь и голодаешь, а я должен делать вид, что всё замечательно?! Учиться?! На голодный желудок?!
Вера Николаевна опустилась обратно на стул. Она закрыла лицо руками и заплакала — тихо, безнадёжно. Плечи её вздрагивали.
Егор смотрел на неё, и гнев куда-то исчез. Осталась только усталость. Бесконечная, взрослая усталость.
— Прости, — сказал он глухо. — Прости, мам.
Он подошёл, обнял её за плечи. Она прижалась к нему, уткнувшись лицом в его куртку, и плакала. А он стоял и гладил её по голове, чувствуя, как что-то внутри него становится твёрже. Холоднее.
За окном темнело. Декабрьский вечер наступал рано. Снег всё кружил и кружил, засыпая дворы, машины, надежды.
А в их маленькой кухне было тихо. Только всхлипывала мать, да тикали старые настенные часы, да ветер бился в промёрзшее стекло, будто кто-то просился внутрь.
Утром Егор проснулся от стука в дверь. Резкого, настойчивого. Он глянул на телефон — половина седьмого. Кто, чёрт возьми, может ломиться в такую рань?
Мать уже встала, он слышал, как она возится на кухне. Стук повторился, ещё громче.
— Сейчас, сейчас! — донёсся её голос.
Егор натянул штаны и вышел в коридор. Вера Николаевна открывала дверь, и на пороге стояла женщина лет пятидесяти — крупная, с крашеными рыжими волосами и лицом, на котором застыло выражение вечного недовольства.
— Вера, вы опять за коммуналку не заплатили! — заявила она с порога, даже не поздоровавшись.
— Тамара Ивановна, доброе утро, — Вера Николаевна попыталась улыбнуться. — Я немного задержала платёж, но...
— Немного?! — председатель ТСЖ шагнула внутрь, не спрашивая разрешения. — У вас долг семнадцать тысяч! За три месяца! Вы понимаете, что из-за таких, как вы, весь дом страдает?
Егор сжал челюсти. Эту Тамару Ивановну он терпеть не мог с детства. Она всегда находила повод придраться — то мусор не так вынесли, то музыка громкая, то ребёнок на лестнице шумит.
— Я принесу деньги на следующей неделе, — тихо сказала мать. — Обещаю.
— Обещаете! — Тамара Ивановна фыркнула. — Вы уже три раза обещали! Знаете что? Я напишу заявление в суд. Хватит с вами нянчиться!
— Послушайте... — начал Егор, выходя вперёд.
— А, сынок! — она окинула его презрительным взглядом. — Тоже хорош! По ночам шляется, курит на лестнице. Соседка Зинаида жаловалась. Матери своей помог бы, а не бездельничал!
— Я работаю! — вспыхнул Егор. — Каждый день после школы!
— Работает он! — она скрестила руки на груди. — Небось на какой-нибудь помойке шарахается! Нормальный человек в семнадцать лет учится, а не...
— Тамара Ивановна, пожалуйста, — Вера Николаевна встала между ними. — Мы разберёмся. Я найду деньги.
— Где найдёте? — женщина насмешливо прищурилась. — Может, к бывшему мужу сходите? А то я слышала, он теперь в шоколаде. Салон у них с этой... как её... Жанной.
— Это не ваше дело, — тихо, но твёрдо сказала Вера Николаевна.
— Моё! Ещё как моё! Потому что из-за вас весь дом...
— Всё, хватит! — Егор шагнул к двери и распахнул её. — Уходите!
Тамара Ивановна вскинула подбородок:
— Ах вот как! Грубишь старшим! Ну ничего, я всё запомню! И в суд подам, и в опеку напишу! Мать не справляется с ребёнком!
— Мне семнадцать! — рявкнул Егор.
— Ещё хуже! Совсем от рук отбился!
Она вышла, гордо вскинув голову, но на пороге обернулась:
— До пятнадцатого декабря жду деньги. Полностью. Иначе пойдём в суд. А дальше — выселение. Так и знайте!
Хлопнула дверь подъезда. Егор захлопнул свою и прислонился к ней спиной, тяжело дыша.
— Старая карга...
— Егор! — мать посмотрела на него с укором.
— Да что «Егор»?! Ты слышала, как она с тобой разговаривает?! — он провёл ладонью по лицу. — Семнадцать тысяч... Мам, откуда мы их возьмём?
Вера Николаевна молчала. Она вернулась на кухню, села за стол и уставилась в окно. За стеклом всё так же кружил снег.
— Может, правда... к отцу? — осторожно предложил Егор.
— Нет.
— Но мам...
— Сказала — нет! — она резко обернулась к нему. — Я не пойду к нему на поклон! Ни за что!
— Тогда что делать?!
Она не ответила. А что она могла ответить?
В школу Егор всё-таки пошёл. После вчерашнего звонка завуча игнорировать занятия было бы совсем глупо. Он вошёл в класс на втором уроке — математика у Марии Сергеевны. Та посмотрела на него строго поверх очков, но ничего не сказала. Просто кивнула на свободную парту.
— Где ты пропадаешь? — прошептал Семён, его сосед по парте, едва Егор сел.
— Дела, — буркнул Егор, открывая учебник.
— Слушай, а правда, что тебя отчислить хотят?
— Откуда знаешь?
— Да все знают уже. Макарова вчера в учительской орала, что ты совсем...
— Семён, Егор, можете нам не мешать? — раздался голос учительницы.
Они замолчали. Егор пытался сосредоточиться на уроке, но мысли возвращались к утреннему разговору. Семнадцать тысяч. Откуда их взять? Он на стройке получал три тысячи в неделю. Значит, надо работать... больше месяца? Но за месяц новые счета придут!
После урока к нему подошла девчонка из параллельного класса — Настя. Высокая, с длинными тёмными волосами и чересчур яркой помадой.
— Егор, привет, — она улыбнулась, но улыбка была какая-то неприятная. — Слышала, у тебя проблемы с деньгами?
Он насторожился:
— А тебе-то что?
— Да так, интересуюсь, — она обвела взглядом коридор, проверяя, не слушает ли кто. — Знаешь, я могу помочь.
— Как?
— Есть один человек. Денег даёт. Под проценты, конечно, но...
— Проценты? — Егор поморщился. — Спасибо, не надо.
— Да ты не бойся! — она схватила его за рукав. — Там всё нормально! Многие берут! Проценты небольшие, и срок дают...
— Настя, отстань.
— Егор, ну не дурак же ты! — она понизила голос. — У тебя мать голодает, квартиру отнять могут, а ты гордость тут строишь!
Он резко вырвал руку:
— Я сказал — не надо!
И пошёл прочь, не оборачиваясь. Но слова её засели занозой. «Мать голодает, квартиру отнять могут...» Она что, всё про них знает? Или просто сплетни по школе пошли?
На последнем уроке его вызвали к завучу. Макарова — сухая женщина лет шестидесяти, в строгом костюме и с причёской, которая, казалось, держалась на лаке и силе воли.
— Садись, Егор, — она указала на стул напротив своего стола.
Он сел. Молчал.
— Ты понимаешь, в какой ситуации оказался? — начала она. — Двадцать три пропуска за месяц. Ты скатился с твердой четвёрки до троек. Учителя жалуются, что ты спишь на уроках.
— Я работаю, — сказал он глухо.
— Работаешь? — она подняла бровь. — В семнадцать лет? Где?
— На стройке.
— На стройке, — она откинулась на спинку кресла. — И зачем?
— Денег нет.
— У родителей?
— У матери, — он стиснул зубы. — Отец ушёл. Не платит ничего.
Макарова помолчала. Что-то мелькнуло в её глазах — сочувствие? Или просто усталость?
— Егор, я понимаю, что у тебя трудности. Но школа — это твоё будущее. Если ты бросишь учёбу сейчас...
— Какое будущее? — он зло усмехнулся. — Когда есть нечего? Когда мать крошки по столу собирает?
— Не перебивай, — строго сказала она. — Я хочу помочь. Есть программы поддержки, можно оформить...
— Не надо мне ваших программ!
— Тогда что ты хочешь?
Он встал.
— Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
И вышел, не дожидаясь ответа. Макарова смотрела ему вслед и качала головой. Таких, как он, она видела много. Гордых. Упёртых. А потом они ломались. Все ломались.
Егор шёл по коридору, и в голове роились мысли. Настя со своими процентами. Макарова с программами поддержки. Тамара Ивановна с судом. А дома — мать, которая голодает и плачет по ночам, думая, что он не слышит.
Что делать? Куда бежать?
И тут его окликнули:
— Эй, парень!
Он обернулся. У выхода из школы стоял мужик лет сорока — кожаная куртка, золотая цепь на шее, дорогие часы. Рядом с ним — чёрный джип.
— Ты Егор? Сын Веры Николаевны?
— А вы кто?
Мужик ухмыльнулся:
— Игорь Викторович. Друг твоего отца. Нам надо поговорить.
Егор шагнул назад.
— Мне не о чем с вами разговаривать.
— Да ладно тебе, — мужик достал сигареты, закурил. — Не бойся. Я по делу. Твой батя должен мне денег. Много. А он, дрянь, исчез. Телефон не берёт, на работе не появляется.
— При чём тут я?
— А при том, что долги отца на детей переходят, — Игорь Викторович прищурился. — Слышал о таком?
Егор побледнел. Он слышал, конечно. По телевизору показывали. Но это же... это не про них?
— Вы не имеете права...
— Права? — мужик рассмеялся. — Парень, какие права? Мы тут не в суде. Твой папаша взял у меня триста тысяч. Обещал вернуть за полгода. Прошёл год. Денег нет. Так что теперь вы — ты и мамаша — будете отвечать.
— Это незаконно!
— Много ты понимаешь, — Игорь Викторович затянулся. — Слушай, я не зверь. Дам тебе время. Месяц. Принесёшь хотя бы половину — пятьдесят тысяч — остальное спишу. Не принесёшь... — он многозначительно помолчал. — Ну, у нас свои методы.
Егор стоял, и мир вокруг него словно потерял цвета. Триста тысяч? Откуда отец взял такие деньги? И главное — зачем?
— Я... мы не знали...
— Теперь знаете, — мужик швырнул окурок в сугроб. — Месяц, парень. Январь — и жду. А то знаешь, у твоей мамаши работа хорошая. Было бы обидно, если бы что-то случилось...
Он сел в джип и уехал, оставив Егора стоять посреди двора. Снег падал на лицо, на плечи, но он не чувствовал холода. Он не чувствовал ничего.
Домой он пришёл поздно вечером. Мать уже спала — или делала вид, что спит. Егор сел на кухне, положил голову на руки. Семнадцать тысяч за квартиру. Триста тысяч отцовского долга. Как? Как со всем этим жить?
Он вспомнил Настю с её предложением. Взять денег. Но ведь это замкнутый круг — долг на долг, и потом расплачиваться до конца жизни...
А может, правда пойти к отцу? Но мать запретила. И потом — с какой стати тот должен помогать? Он же сам их бросил!
Егор встал, подошёл к окну. На улице горел одинокий фонарь, освещая падающий снег. Где-то там, в этом городе, его отец живёт с другой женщиной. Спит спокойно. Ест досыта. А они тут...
Он сжал кулаки. Нет. Хватит. Он не позволит матери голодать. Не позволит им угрожать. Он найдёт способ. Обязательно найдёт.
Утром Егор встал рано. Сунул в карман последние пятьсот рублей — всё, что осталось от зарплаты. Мать ещё спала. Он написал записку: "Скоро вернусь. Не волнуйся" — и вышел.
Адрес салона Жанны он нашёл в интернете. Центр города, дорогой район. Он шёл туда почти час пешком — экономил на проезд.
Салон оказался шикарным — стеклянные двери, яркая вывеска "Жанна", внутри всё в золотых тонах. Егор толкнул дверь. За стойкой сидела девушка-администратор, накрашенная как на обложку журнала.
— Здравствуйте, — она улыбнулась ему профессиональной улыбкой. — Вы записаны?
— Мне нужна Жанна, — сказал Егор. — Скажите ей, что пришёл сын Виктора.
Улыбка у девушки померкла:
— Э... Сейчас.
Она ушла в подсобку. Егор оглядел салон. Зеркала, кресла, какие-то модные штуки на полках. Деньги. Везде деньги.
— Чего тебе? — резкий голос заставил его обернуться.
Жанна стояла в дверях — блондинка, лет тридцати пяти, в дорогом платье. Красивая, но какая-то холодная. Глаза как у змеи.
— Мне нужен отец, — сказал Егор.
— Его нет.
— Где он?
— Не твоё дело, — она скрестила руки. — Проваливай отсюда.
— Послушайте, — Егор шагнул к ней. — У нас проблемы. Серьёзные. Мне нужно с ним поговорить.
— Проблемы? — она усмехнулась. — И что, мы теперь должны за вас расплачиваться? Виктор мне всё рассказал про вас. Про твою мамашу, которая его доить пыталась. Думаешь, мы дураки?
— Доить?! — Егор не поверил своим ушам. — Она работает за копейки! Мы голодаем!
— Голодаете, — Жанна фыркнула. — Актёры. Ничего, поработаете — не помрёте. А теперь убирайся, пока охрану не вызвала.
— Но он должен платить алименты!
— Должен, не должен — иди в суд разбирайся! — она повернулась к нему спиной. — И больше сюда не приходи. А то хуже будет.
Егор стоял посреди салона, и всё внутри него кипело. Хотелось что-то крикнуть, швырнуть, разбить. Но он развернулся и вышел.
На улице было морозно. Он шёл наугад, сам не зная куда. В голове шумело. Все эти люди — Тамара Ивановна, Игорь Викторович, Жанна — все они смотрели на них как на мусор. Как на тех, кто не заслуживает даже жалости.
Егор остановился у моста через реку. Под ним текла тёмная вода, а сверху падал снег. Тихо. Спокойно. Будто в мире нет никаких проблем.
Он достал телефон. Набрал Настин номер. Она ответила после третьего гудка:
— Алло?
— Это Егор, — он помолчал. — Тот мужик... Как с ним связаться?
Настя коротко объяснила. Егор записал номер и отключился. Потом стоял ещё минут десять, глядя на воду.
Нет. Он передумал. Не пойдёт он ни к какому мужику и не возьмет кредит. Найдёт другой способ. Обязательно найдёт. Может, ещё одну работу возьмёт — по ночам в магазине или на погрузке. Может, мать согласится подработать. Они справятся. Вдвоём.
Он развернулся и пошёл домой. Снег хрустел под ногами. Морозно. Но Егор почти не замечал холода. Он думал о матери. О том, как она собирала крошки со стола. О том, как плакала. О том, как пыталась улыбаться, хотя улыбаться было не от чего.
Он вспомнил её руки — шершавые, натруженные. Вспомнил, как она гладила его по голове. "Егорушка..."
Нет, он не сдастся. Что бы ни случилось — он будет бороться. За неё. За них обоих. Потому что кроме них друг у друга никого нет. И это — самое главное.
Когда он вошёл в квартиру, мать сидела на кухне с чашкой горячей воды в руках. Увидев его, она встала:
— Где ты был? Я волновалась...
— Мам, — он обнял её. Крепко, так, чтобы она почувствовала: он тут, он рядом, он не бросит. — Всё будет хорошо. Обещаю. Мы справимся.
Она прижалась к нему, и он почувствовал, как дрожат её плечи.
— Справимся, сынок, — прошептала она. — Обязательно справимся.
За окном падал снег. Зима ещё не закончилась. Впереди были холодные месяцы, голодные дни, бессонные ночи. Но они были вместе. И пока они вместе — у них есть шанс.
Маленький. Но есть.
Прошло три месяца
Март пришёл неожиданно тёплым. Снег таял, с крыш капало, во дворах появлялись лужи. Егор шёл домой с работы — теперь уже официальной, с трудовой книжкой. После школы он устроился помощником на склад, платили неплохо — двадцать пять тысяч. А по выходным подрабатывал грузчиком.
Мать тоже нашла вторую работу — убирала по вечерам в офисном центре. Уставала страшно, но не жаловалась. Они молча делили этот груз пополам.
Долг перед ТСЖ закрыли за два месяца. Тамара Ивановна приняла деньги с таким видом, будто оказывала им одолжение, а не они ей платили.
С Игорем Викторовичем вышло сложнее. Егор собрал все документы, записал разговор на телефон — тот был слишком самоуверен, не осторожничал — и пошёл в полицию. Оказалось, на этого "друга отца" уже было несколько заявлений. Через неделю его задержали. А долг отца признали незаконным — никаких расписок, никаких договоров.
Отец объявился сам. В конце февраля. Пришёл вечером, пьяный, жалкий. Жанна его выгнала — салон прогорел, она нашла себе другого. Он стоял на пороге и плакал, просил прощения.
Вера Николаевна выслушала его молча. Потом сказала:
— Уходи, Виктор. Нам ты больше не нужен.
Он ушёл. Больше не появлялся.
А сегодня Егор шёл домой с конвертом в кармане — премия. Десять тысяч. Начальство оценило, что он работает хорошо, не прогуливает, не ленится.
Дома пахло жареной картошкой. Мать стояла у плиты, помешивая сковородку. Она поправилась за эти месяцы, лицо порозовело, в глазах появился блеск.
— Мам, смотри! — Егор достал конверт.
— Что это?
— Премия! Десять тысяч!
Вера Николаевна всплеснула руками:
— Господи! Егорушка!
Она обняла его, расцеловала в обе щеки. Он засмеялся — давно она так не радовалась.
— Мам, я думал... Может, съездим куда-нибудь? На море? Летом?
— На море? — она недоверчиво посмотрела на него.
— Ну да! Накопим потихоньку. Ты давно отдыхала?
Она задумалась. Потом улыбнулась — той улыбкой, которую он помнил с детства, когда они были счастливы:
— Лет десять не отдыхала...
— Вот и поедем!
Они сели ужинать. Картошка, селёдка, свежий хлеб, чай — настоящий, крепкий. Простая еда, но они ели с удовольствием. Потому что заработали её сами.
— Знаешь, сынок, — сказала мать, наливая ему чай. — Я раньше всё думала: за что мне это? Почему так тяжело? А потом поняла... Мне повезло.
— Повезло? — Егор удивился.
— Да, — она накрыла его руку своей. — Потому что у меня есть ты. Такой сильный. Такой правильный. Ты не сломался, не озлобился. Ты просто взял и стал бороться. И это... это дорогого стоит.
Егор почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Он сжал её руку:
— Мам, это ты меня научила. Не сдаваться.
Она улыбнулась сквозь слёзы.
За окном наступал вечер. Весенний, светлый. Во дворе кричали дети, хлопали двери подъездов, где-то играла музыка. Жизнь продолжалась.
И у них теперь тоже была жизнь. Не богатая, не роскошная — но своя. Честная. Заработанная собственными руками.
Егор посмотрел на мать. Она ела, улыбалась, и казалась моложе на десять лет.
— Мам, а ещё я хочу в институт поступить. Заочно. На строителя, может. Или на инженера.
— Поступишь, — уверенно сказала она. — Обязательно поступишь. Ты у меня молодец.
— Мы молодцы, — поправил он.
— Мы, — согласилась она.
Они допили чай, вымыли посуду. Потом сидели на кухне и просто разговаривали — о планах, о лете, о море. Мечтали. А мечтать они теперь могли. Потому что научились верить: если очень стараться, мечты сбываются.
Не сразу. Не легко. Но сбываются.
Весна пришла. А с ней — надежда.