— Да пошла ты! — Вика швырнула тряпку в раковину так, что брызги разлетелись по кафелю. — Надоело! Каждый день одно и то же!
Она даже не обернулась, когда услышала за спиной тяжёлые шаги. Знала, что сейчас начнётся. Зимнее утро за окном было серым, неприветливым — снег валил крупными хлопьями, залепляя стёкла. В квартире пахло вчерашним борщом и чем-то затхлым, застоявшимся. Батареи едва грели.
— Королевна мне тут нашлась! — голос свекрови Зинаиды Петровны прогремел так, что Вика невольно вздрогнула. — Будешь моего сыночка пилить, влеплю тебе по полной программе!
Вика медленно обернулась. Свекровь стояла в дверном проёме — массивная, в застиранном сером платье, волосы торчали седыми космами. Лицо красное, глаза горят. За её спиной маячила фигура Димы — высокий, сутулый, в мятом джемпере. Он смотрел в пол, словно пытаясь стать невидимым.
— Зинаида Петровна, я вообще-то... — начала Вика, но её перебили.
— Молчать! Ты кто такая вообще? Три года назад приперлась в наш дом — ни кола, ни двора! Я тебя, дуру, приняла, пожалела. А ты?
Вика сжала кулаки. Внутри всё кипело, но она заставила себя дышать ровно. Не сорваться. Не дать ей повода. Хотя... какой там повод? Зинаида Петровна находила причину для скандала в любой мелочи: не так помыла посуду, не туда положила полотенце, слишком громко смеялась по телефону.
— Я просто попросила Диму помочь с ребёнком, — тихо сказала Вика. — Соня всю ночь не спала, плакала. А он...
— А он работает! — Зинаида Петровна шагнула вперёд, и Вика инстинктивно отступила к столу. — Он деньги домой приносит! А ты что делаешь, а? Сидишь тут, на шее у нас! Ребёнка родила — и всё, теперь царица?
Дима наконец пошевелился, неуверенно поднял голову:
— Ма, ну хватит уже...
— А ты молчи! — Свекровь развернулась к нему. — Я с невесткой разговариваю! Защитничек нашёлся. Я его, между прочим, тридцать два года растила, одна, без отца! Всё ему, всё для него! А он теперь жену слушает!
Вика прислонилась к столешнице, чувствуя, как ноги подкашиваются. Хотелось закричать, выгнать их обоих из кухни, но слова застревали где-то в горле. Она смотрела на Диму — на его опущенные плечи, на то, как он мнёт край джемпера, отводит взгляд. Три года назад он казался другим. Внимательным, заботливым. Обещал, что они будут жить отдельно, что его мать не будет вмешиваться.
Обещал...
— Соня проснулась, — глухо произнесла Вика. Из детской донёсся тонкий плач. — Мне надо к ней.
— Иди-иди, — Зинаида Петровна махнула рукой. — Только запомни: пока ты под моей крышей, будешь жить по моим правилам. Поняла?
Вика прошла мимо них, не глядя. В коридоре было темно и холодно. Она толкнула дверь в детскую — крохотную комнатку, где едва помещалась кроватка и старый комод. Соня лежала, сучила ножками, личико красное от крика. Вика взяла дочку на руки, прижала к себе. Тёплая, родная. Единственное, что держало её здесь.
— Тише, солнышко, тише, — шептала она, качая малышку. — Всё хорошо. Всё будет хорошо.
Но сама не верила своим словам.
За стеной продолжался разговор — приглушённый, но Вика различала интонации. Зинаида Петровна что-то втолковывала Диме, а он молчал. Как всегда.
Вика опустилась на край кровати. За окном зима заметала город — такая же беспощадная, как и всё, что происходило в этой квартире. Она вспомнила, как полгода назад пыталась заговорить с Димой о съёме жилья. Он кивал, соглашался, но дальше слов дело не шло. «Денег нет», «Подожди ещё немного», «Мама обидится». Всегда находились причины.
А потом Зинаида Петровна узнала об этих разговорах — Дима, конечно, рассказал. И началось. Скандалы, обвинения, слёзы. «Я для него всю жизнь положила, а он меня бросить хочет!» Вика тогда впервые поняла: отсюда ей не выбраться. Не с Димой.
Соня успокоилась, сопела носиком. Вика положила её обратно в кроватку, укрыла одеялом. Села рядом, обхватила себя руками. Мысли путались, наползали друг на друга.
Надо уходить. Надо брать ребёнка и уходить. Но куда? К родителям? Мать сама едва сводила концы с концами после смерти отца. К подруге? У всех свои проблемы, своя жизнь. Снять комнату? На какие деньги? Вика не работала уже два года — с беременности. Декретные копейки уходили на памперсы и детское питание.
Ловушка. Вот как это называлось. Красивая, уютная ловушка с цветастыми обоями и запахом борща.
В дверь постучали. Дима просунул голову:
— Вик... Можно?
Она не ответила. Он вошёл, закрыл за собой дверь. Присел рядом на кровать, но не касался её. Пауза затянулась.
— Ты же понимаешь, она не со зла, — начал он негромко. — Просто характер такой. Вспыльчивая.
— Дима, — Вика повернулась к нему. — Ты слышал, что она мне сказала? Как она со мной разговаривает?
— Слышал, — он потёр лицо ладонями. — Но что я могу сделать? Это моя мать.
— А я кто? — Вика почувствовала, как внутри снова поднимается волна гнева. — Я твоя жена! Мать твоего ребёнка! Почему ты меня не защищаешь?
— Я... — он запнулся. — Вик, не усложняй. Давай просто... ну, переживём это. Потом съедем.
— Когда «потом»? — она повысила голос, но тут же спохватилась, глянула на Соню. — Когда, Дима? Сколько можно ждать?
Он молчал. И в этом молчании был ответ.
Вика встала, подошла к окну. Снег падал и падал, заметая дворы, машины, скамейки. Где-то там, за этой белой пеленой, была другая жизнь. Нормальная. Где женщины не терпели унижений в собственном доме. Где мужья были опорой, а не безвольными наблюдателями.
— Мне нужно подумать, — сказала она, не оборачиваясь.
— О чём? — в голосе Димы прозвучала тревога.
— Обо всём.
Он ещё посидел немного, потом ушёл. Вика осталась одна с дочкой и зимой за окном. И с ощущением, что что-то внутри неё начало меняться. Медленно, но необратимо.
Перемена случилась на следующий день. Вика проснулась от голосов на кухне — Дима и Зинаида Петровна о чём-то говорили вполголоса. Она накинула халат, взяла Соню и вышла.
— Доброе утро, — бросила она, ставя чайник.
Дима обернулся. На лице его застыло какое-то новое выражение — жёсткое, отчуждённое. Словно за ночь человек подменился.
— Мама сказала, что ты вчера на неё наорала, — произнёс он ровным тоном. — Это правда?
Вика растерялась:
— Что? Я? Да ты сам всё видел!
— Не ври, — отрезал Дима. — Мама не станет врать. Говорит, ты её оскорбила, когда я в ванную вышел.
Зинаида Петровна сидела за столом, пила кофе. На губах её играла едва заметная усмешка. Она даже не смотрела на невестку — будто та была пустым местом.
— Дим, ты о чём вообще? — Вика поставила Соню в манеж. — Ничего такого не было!
— Значит, мама лжёт? — он встал, скрестив руки на груди. — Моя мать, которая меня всю жизнь растила, лжёт? А ты правду говоришь?
Вика открыла рот, но слова не шли. Она смотрела на мужа, и не узнавала его. Это было похоже на какой-то абсурдный спектакль, где всем раздали роли, а ей забыли дать текст.
— Хватит устраивать истерики, — продолжал Дима, и интонация его становилась всё холоднее. — Мама права: ты избалованная. Привыкла, что все вокруг тебя прыгают. Но это не твой дом, запомни. Здесь ты на вторых ролях.
Вика почувствовала, как земля уходит из-под ног. Ещё вчера он просил не усложнять, говорил «переживём»... А сегодня? Что случилось за эти несколько часов?
Ответ был очевиден. Зинаида Петровна поработала с сыном. Всю ночь, наверное. Капала, давила, жаловалась. И добилась своего.
— Понятно, — выдавила Вика. — Всё понятно.
Она развернулась и вышла из кухни. Руки тряслись. В голове пульсировало: уйти, немедленно уйти. Но куда? Как?
Следующие дни превратились в ад. Дима словно с цепи сорвался. Придирался к каждой мелочи: суп пересолен, рубашка не так выглажена, в квартире пыль. Раньше он хотя бы молчал, отсиживался в стороне. Теперь — активно поддерживал мать во всём.
— Ты посуду не домыла! — кричал он, тыча пальцем в чашку с едва заметным пятном. — Что за свинство?
Зинаида Петровна стояла рядом, кивала, смотрела на Вику с торжеством.
— Сыночек, не волнуйся так, — ласково говорила она. — У некоторых руки не из того места растут. Ничего, я переделаю.
Вика больше не спорила. Она делала всё молча, как робот. Убирала, готовила, стирала. Ночами лежала без сна, глядя в потолок. Соня спала в кроватке, сопела. Единственное живое существо в этом проклятом месте, которое её любило.
Однажды вечером Дима пришёл домой навеселе. Запах перегара, глаза мутные. Плюхнулся на диван, потребовал ужин. Вика принесла. Он ткнул вилкой в котлету, скривился:
— Это что такое? Подошва?
— Обычная котлета, — устало ответила Вика.
— Обычная? — Дима встал, схватил тарелку и швырнул её в раковину. Осколки брызнули во все стороны. — Я после работы пришёл, а ты мне дрянь подсовываешь!
Соня в комнате заплакала — испугалась грохота. Вика метнулась туда, но Дима преградил дорогу:
— Стой! Сначала убери!
— Ребёнок плачет!
— Плачет, и что? — он шагнул ближе, и Вика увидела в его глазах что-то чужое, пугающее. — Избаловала её совсем. Ты вообще кто такая? Ничего из себя не представляешь! Сидишь на моей шее, ешь мой хлеб!
Вика отстранила его и прошла в детскую. Взяла Соню, прижала к себе. Дочка дрожала, всхлипывала. Вика гладила её по головке, шептала успокаивающие слова. А внутри всё оборвалось. Точка невозврата была пройдена.
Утром Вика дождалась, когда Дима уйдёт на работу, а Зинаида Петровна отправится в магазин. Действовала быстро, механически. Достала из шкафа старую дорожную сумку, сложила туда детские вещи, документы, немного своей одежды. Деньги — несколько тысяч, что скопила втихаря за последние месяцы из декретных. Больше ничего.
Она оделась сама, одела Соню. Последний раз оглянулась на эту квартиру — тесную, с облезлыми обоями, с вечным запахом чужой жизни. Ничего своего здесь не было. Даже воздуха своего.
Дверь хлопнула за ней негромко. Вика спустилась по лестнице, вышла на улицу. Мороз ударил в лицо, но она почти не почувствовала холода. Внутри было горячо — от страха, от решимости, от отчаяния.
До вокзала добиралась на автобусе. Соня спала у неё на руках, укутанная в тёплый конверт. В кассе Вика купила два билета — себе и ребёнку. Первый поезд, куда угодно. Главное — прочь отсюда.
— До Сочи есть места? — спросила она, сама не зная почему. Просто первое, что пришло в голову. Море. Юг. Тепло.
— Есть, — кассирша пробила билеты. — Отправление через час.
Вика взяла билеты дрожащими руками. Час. Всего час до свободы.
Она сидела в зале ожидания, держала Соню и смотрела на телефон. Звонков пока не было. Зинаида Петровна ещё не вернулась, не обнаружила пропажу. Но скоро начнётся. Звонки, сообщения, угрозы. Вика заранее решила: отключит телефон, как только поезд тронется. Пусть ищут.
— Посадка на поезд Москва — Сочи! — объявили в динамике.
Вика поднялась. Ноги ватные, но она заставила себя идти. Платформа, вагон, купе. Устроила Соню на полке, сама села у окна. Поезд стоял, ждал отправления. Каждая секунда тянулась вечностью.
«Только бы не нашли. Только бы успеть».
Наконец состав дрогнул, медленно двинулся. За окном поплыли перроны, здания, заснеженные пути. Москва осталась позади. Вместе с ней — Дима, его мать, та жизнь, в которой Вика переставала быть собой.
Она достала телефон, посмотрела на экран. Семь пропущенных. Дима. Сообщения одно за другим:
«Где ты?» «Вика, ты где?!» «Мать говорит, твоих вещей нет!» «Ты с ума сошла?!»
Вика выключила телефон. Прижала Соню к себе. Дочка спала, посапывая. Невинная, крохотная. Ради неё стоило решиться.
За окном мелькали деревни, поля, леса. Зима медленно отступала — чем дальше на юг, тем меньше снега. Вика смотрела на эту дорогу и думала: а что дальше? Сочи, хорошо. А там что? Где жить? На что? Работы нет, денег кот наплакал.
Но это было потом. Сейчас главное — увезти ребёнка подальше от этого кошмара. От отца, который перестал быть отцом. От бабки, которая превращала жизнь в пытку.
Проводница принесла чай. Вика обхватила стакан ладонями, грелась. В купе было тепло, уютно. Почти безопасно. Почти.
Прошло восемь месяцев
Вика стояла на небольшом балконе съёмной квартиры и смотрела на море. Солнце садилось, окрашивая воду в золотисто-розовые тона. Соня возилась в комнате с игрушками, что-то лепетала на своём детском языке. Ей уже почти два года — бегала, пыталась говорить, смеялась звонко и часто.
Жизнь в Сочи сложилась не сразу. Первые недели были кошмаром. Вика снимала дешёвую комнату у бабули на окраине, металась по городу в поисках работы. С ребёнком брали неохотно. Деньги таяли. Но она не сдавалась. Устроилась продавцом в магазин, потом перешла в кафе официанткой — там платили больше. Хозяйка оказалась человечной, разрешала брать Соню с собой. Малышка сидела в уголке, пока мама работала.
Постепенно всё наладилось. Вика нашла нормальную квартиру поближе к центру, завела знакомства, освоилась. Море лечило. Каждый вечер они с Соней гуляли по набережной, дышали солёным воздухом. Дочка росла здоровой, весёлой. А Вика будто заново училась жить.
Дима звонил первые два месяца. Требовал вернуться, угрожал, потом начал умолять. Вика не поддавалась. Один раз согласилась поговорить — он обещал, что всё изменится, что выгонит мать. Она не поверила. Слишком хорошо знала его слабость.
Потом звонки прекратились. Вика даже удивилась такой тишине. А через полгода её подруга из Москвы прислала сообщение: «Ты не поверишь! Дима женился!»
Вика сначала не восприняла это всерьёз. Но подруга прислала фото со свадьбы. Дима в костюме, рядом — женщина лет пятидесяти, может, чуть старше. Высокая, полная, лицо надменное, холёное. На руке массивные кольца, на шее жемчуг. Вид дорогой, ухоженный.
«Это Инга, — писала подруга. — Владелица салонов красоты. Познакомились через три месяца после твоего отъезда. Она богатая, но характер — огонь! Слухи ходят разные».
Вика тогда усмехнулась и забыла. Её это больше не касалось.
Но недавно подруга снова вышла на связь. И рассказала такое, что Вика не знала — смеяться или удивляться.
Инга оказалась женщиной властной и жёсткой. Дима переехал к ней в большую квартиру — Зинаида Петровна осталась одна. Свекровь пыталась цепляться за сына, скандалила, но новая жена быстро поставила её на место. «Твоё время прошло», — отрезала она однажды при встрече. И Зинаида Петровна съёжилась, замолчала.
Дима же попал из одной клетки в другую. Только теперь роль хозяйки играла не мама, а жена. Инга не терпела возражений. С первых дней расставила всё по полочкам: он готовит завтраки, убирает квартиру, ходит за покупками. Она — работает, зарабатывает, решает.
«Представляешь, — писала подруга, — я его встретила в супермаркете. С двумя огромными пакетами! Вид потухший, осунувшийся. Говорит, Инга ему список на телефон скинула — что купить. Если что-то не то возьмёт — скандал. Он теперь как прислуга у неё!»
Вика перечитала сообщение несколько раз. Представила Диму с пакетами, с потухшим взглядом. Того самого Диму, который орал на неё за недомытую посуду, швырялся тарелками. А теперь сам моет, убирает, прислуживает.
Справедливость. Странная, жестокая, но справедливость.
«А его мать? — спросила Вика. — Как она?»
«Зинаида Петровна сидит одна в своей квартире, — ответила подруга. — Дима навещает раз в неделю — Инга разрешает. Приходит, отдаёт деньги на продукты, посидит полчаса и уходит. Слышала, свекровь твоя теперь соседкам жалуется, что сын её бросил, что невестка плохая попалась. Но никто не слушает — все знают, какая она сама была».
Вика отложила телефон. Вышла на балкон, вдохнула морской воздух. Внутри не было ни злорадства, ни жалости. Просто пустота и спокойствие. Каждый получил своё.
— Мама! — Соня выбежала на балкон, обняла её за ноги. — Гулять?
— Гулять, солнышко, — Вика подняла дочку на руки. — Пойдём к морю.
Они спустились вниз, вышли на улицу. Вечер был тёплый, ласковый. Пальмы шелестели листьями, где-то играла музыка, пахло цветами и солью. Соня смеялась, тянула ручки к чайкам.
Вика смотрела на дочку и думала: как хорошо, что она тогда решилась. Страшно было, отчаянно. Но она сделала это. Вырвалась. Спасла себя и ребёнка.
А Дима... Дима сам выбрал свой путь. Сначала предал её ради матери. Потом нашёл женщину, которая стала для него новой хозяйкой. Он так и не научился быть мужчиной — только слугой. То у одной, то у другой.
Зинаида Петровна тоже получила урок. Всю жизнь держала сына в ежовых рукавицах, не давала вздохнуть. А теперь осталась одна, и сын больше не принадлежал ей.
Море шумело, накатывая волнами на берег. Вика сидела на песке, Соня строила куличики рядом. Жизнь продолжалась — другая, новая, своя. Без криков, без унижений, без страха.
И это было лучшее, что могло случиться.