Первая часть:
В 1890-е годы Боннар отнюдь не был затворником.
Он любил долгие прогулки с Русселем и с удовольствием слушал пространные тирады Дени, хотя сам оставался довольно молчаливым.
К Боннару и Вюйару был благосклонно настроен Анри де Тулуз-Лотрек (1864–1901). Он время от времени забирал их картины, нанимал экипаж и ехал с ними к знакомым торговцам произведениями искусства. Хотя те и были настроены скептически к его новым знакомым.
Как-то Тулуз-Лотрек восхитился плакатом Боннара «France-Champagne», напечатанным в 1891 году. Тогда Боннар отвёл художника в свою типографию, Анкур, и в том же году там был напечатан «Мулен Руж» Тулуз-Лотрека, а затем и другие его знаменитые плакаты.
Плакат «France-Champagne», заказанный виноторговцем Дебре в 1889 году, сыграл особую роль в жизни Боннара.
Эта работа принесла художнику первый гонорар. Сумма была ничтожно мала, но она убедила Боннара, что живопись может обеспечить ему жизнь.
Этот небольшой успех совпал с его провалом на университетских экзаменах. Возможно, Боннар сознательно сжигал все мосты, отказываясь от карьеры в бизнесе ради искусства.
9 марта 1891 года он написал матери:
Пока не увижу свой плакат на стенах. Он появится только в конце месяца. Но, щупая сто франков в кармане, должен признаться, что горжусь им.
Примерно в то же время он отправил пять картин в Салон Независимых.
В конце 1891 года он выставил свои работы вместе с Тулуз-Лотреком, Бернаром, Анкетеном и Дени в галерее «Le Barc de Boutteville».
Когда журналист газеты «Echo de Paris», бравший интервью у художников на выставке, попросил Боннара назвать своих любимых художников, тот отказался. Он сказал, что не принадлежит ни к одной из школ. Его целью было создать что-то своё, и он пытался забыть всё, чему его учили в Школе изящных искусств.
Ещё одно событие 1891 года сыграло важную роль в жизни Боннара.
Редакция журнала «Revue Blanche» переехала из Брюсселя в Париж. Боннар и другие члены группы «Наби» вскоре установили хорошие отношения с издателем Таде Натансоном.
Натансону удавалось привлекать к работе в журнале самых талантливых художников, писателей и музыкантов. «Revue Blanche», без преувеличения, был лучшим французским культурным изданием 1890-х годов.
Атмосфера в редакции, которую часто посещали «Наби», была вдохновляющей.
Немаловажное значение имела и личная поддержка художников самим Натансоном. Он был так же молод, как и художники, которым он покровительствовал, и не боялся следовать собственным увлечениям.
Даже друзья Натансона позже признавались, что порой сомневались, можно ли доверять человеку, украсившем свой дом работами Боннара и Вюйара.
Печатные воспоминания Натансона о Боннаре представляют собой, пожалуй, один из лучших портретов художника, написанных пером.
Когда я впервые встретил его, Боннар был худощавым молодым человеком, иногда сутулящимся. У него были очень белые, слегка выступающие вперед передние зубы, он был робок и близорук. Его темно-каштановые, довольно редкие бакенбарды слегка завивались; на носу, очень близко к глазам с темными зрачками, сидело маленькое пенсне в железной оправе, как было модно в конце XIX века. Он говорил мало, но всегда был готов показать портрет своей толстой бабушки, в доме которой он жил, когда впервые приехал в Париж. Портрет был написан в стиле дофине и изображал старушку с несколькими белыми курами, клюющими корм у её юбки. Мой новый друг вел себя очень сдержанно, когда речь заходила о теории живописи, но охотно говорил о японской гравюре, которую он очень любил. В то время такой вкус можно было легко удовлетворить. Он также предпочитал клетчатые ткани любым другим. Его улыбка, слегка обнажая белые зубы, была такой обворожительной, что хотелось… увидеть его снова и удержать. Хотелось поймать момент, когда он появлялся. Боннар улыбался из вежливости, из-за своей застенчивости, но, как только он, так сказать, усмирял свою улыбку, он больше не был скован, и словно раскручивалась натянутая пружина… Боннар почти не изменился с первых дней нашей дружбы. Он редко оживлялся, ещё реже высказывал своё мнение открыто, избегая любой возможности выплеснуть свои чувства наружу.
«Он был у нас самым весёлым, — вспоминал Люнье-Поэ. — Его беззаботная жизнерадостность и остроумие видны на его полотнах».
Юмор Боннара, возможно, не всегда воспринимался как безобидный. Русский художник Александр Бенуа (1870–1960) говорил, что его знакомство с художником в конце 1890-х годов было недолгим, поскольку его характерное французское остроумие (esprit gouailleur) вызывало у него чувство неловкости.
Но реакция Бенуа – редкость.
В Боннаре не было ничего от прирождённого шутника, и с возрастом он становился всё более замкнутым, даже несколько недоверчивым.
Более того, на протяжении всей жизни, даже будучи членом группы «Наби», он нуждался в чужом обществе меньше, чем в собственном; точнее, ему нужно было, чтобы его оставили наедине с его искусством. Натансон был прав, когда говорил, что мизантропия Боннара проистекала из его врождённой доброты.
Но даже в юности Боннар, вероятно, был более сложной личностью, чем казался своим друзьям.
На его «Автопортрете», написанном в 1889 году (частное собрание, Париж), мы видим не легкомысленного остроумца, а внимательного, застенчивого молодого человека.
Знакомые считали его славным, весёлым малым, и это было правдой. Но разве это всё? С возрастом стали очевидны другие скрытые черты его натуры. В тридцать лет, когда Бенуа встретил его, он был другим человеком, чем в двадцать: менее беззаботным и менее склонным удивлять парадоксами. Поэтому многие из его ранних композиций были нарочито иррациональными.
В 1891 году Боннар сказал корреспонденту газеты «Echo de Paris», что живопись должна быть преимущественно декоративной, что расположение линий выдаёт истинный талант.
Спустя три-четыре года он начал отходить от замысловатых декоративных эффектов и нарочитой сложности в сторону большей раскрепощённости цвета и живой фактуры живописи, а также её внутренней целостности.
Это был поворотный момент в его творчестве, но он не произошёл внезапно.
Изменения в живописной манере Боннара накапливались постепенно, и поэтому невозможно провести чёткую границу между одним периодом и другим. Но перемены всё же произошли.
Глядя на картину, выполненную в новой манере, невольно чувствуешь, что это не столько другая картина, сколько преображённая предыдущая, сколько более глубокое понимание того, чем художник занимался ранее.
Развивая свой талант, Боннар в то же время оставался верен себе. Его искусство всегда выражало неизменность своим взглядам на жизнь. На протяжении шестидесяти лет своего творчества он оставался верен сюжетам своей юности, но ни одна из его работ не является унылым повторением.
Его творческая индивидуальность легко узнаваема в каждой новой работе.
Интонации Боннара часто имеют юмористический подтекст. Бенуа видел в этом источник поверхностности, в которой он упрекал художника.
В этом могла бы быть доля истины, если бы юмор Боннара присутствовал при любых обстоятельствах. Но он прибегал к юмору лишь тогда, когда хотел избежать прямого выражения эмоций.
В каком-то смысле его особая тактичность была сродни чеховской. Хотя между этими двумя творцами никогда не было личного общения, у них было много общего.
Боннар всегда добавлял толику юмора, изображая детей. Этот приём надёжно защищал его от излишней сентиментальности, часто свойственной этому жанру.
У Боннара не было своих детей. Долгие годы он вёл холостяцкий образ жизни. Казалось, это его нисколько не беспокоило. Однако, если рассматривать его работы как своего рода дневник, вырисовывается совершенно иная картина.
В 1890-х и 1900-х годах он часто изображал сцены тихого семейного счастья. Эти сцены – кормление младенца, купание детей, игра или прогулка, уголок сада, уютный интерьер – одновременно трогательны и забавны.
Конечно, эти стороны жизни привлекали и других «Наби», что вполне соответствовало духу времени. Но у Боннара эти мотивы не трактуются с подчеркнутым безразличием, как у Валлоттона.
Боннар не скрывает, что находит их привлекательными. Однако тоску по семейной жизни в его работах уловить непросто. Можно предположить, но без особой уверенности.
Боннар словно напоминает себе, как всегда с юмором, что семейная жизнь, безусловно, эмоционально приятна, но много в ней и однообразия.
Продолжение:
